В тесной кухне пахло жареной картошкой с укропом. На столе, покрытом старой клеёнкой с цветочным узором, стояли тарелки с неровными краями, а в центре — чугунная сковорода, ещё шипящая от жара. Свет от лампы под жёлтым абажуром падал на лица матери и дочери, сидящих друг напротив друга.
— Доченька, давай твою квартиру продадим и дачу на всю семью построим, — в который раз начала Анна Павловна, аккуратно поддевая вилкой кусок картошки. Её голос звучал мягко, но в нём чувствовалась привычная настойчивость.
Марина, её взрослая дочь тридцати двух лет, замялась. Она отложила вилку, посмотрела на мать — на её аккуратно уложенные седые волосы, на морщины, которые будто углубились за последний год, — и почувствовала, как в груди зашевелилось раздражение.
— Мам, мы это уже обсуждали. Квартира — моя. Я её сама купила. Зачем мне её продавать? — Марина старалась говорить спокойно, но голос предательски дрогнул.
Анна Павловна вздохнула, будто дочь снова не поняла чего-то очевидного.
— Мариночка, ты же одна живёшь. Тебе одной столько места зачем? А дача — это для всех нас. Для тебя, для брата твоего, для племянников. Семья ведь важнее, чем какая-то квартира.
Марина сжала пальцы под столом, стараясь не сорваться. Её взгляд упал на потрескавшийся угол клеёнки, и она подумала, что эта кухня, эта квартира матери, этот разговор — всё будто застыло во времени, повторяясь снова и снова.
— Мам, я не хочу это обсуждать. Точка, — отрезала она, вставая из-за стола. Тарелка с недоеденной картошкой осталась стоять, и Марина, не глядя на мать, вышла в коридор.
Анна Павловна посмотрела ей вслед, её лицо на миг стало жёстким, но тут же смягчилось. Она покачала головой, пробормотав себе под нос: «Упрямая, вся в отца».
Марина сидела в своей просторной двухкомнатной квартире, глядя в окно. На улице моросил дождь, и капли стекали по стеклу. Квартира была очень уютной: светлые обои, диван с яркими подушками, книжный шкаф, полный потрёпанных томов. Это был её угол, её крепость, купленная пять лет назад на деньги, которые она копила, работая в офисе и подрабатывая переводами по выходным.
Мысль о том, чтобы продать квартиру, казалась ей абсурдной. Но мать не отступала. Анна Павловна уже месяц твердила о даче, о «семейном гнезде», где все могли бы собираться. Марина знала, что за этим стоит не только мечта матери, но и давление брата, Сергея. Ему с женой и двумя детьми было тесно в их двушке, и он не раз намекал, что дача могла бы стать «выходом».
Марина достала телефон, открыла переписку с подругой Верой. «Мама опять за своё. Про дачу. Я уже не знаю, как отказать, чтобы не обидеть и чтобы она поняла». Ответ пришёл почти сразу: «Марин, ты не обязана соглашаться. Это твоя квартира. Просто отказывай».
Легко сказать — отказывай. Анна Павловна умела одним взглядом заставить чувствовать себя виноватой. Она всегда была такой: заботливой, но с твёрдой уверенностью, что знает, как лучше для всех. Когда Марина в двадцать пять переехала из дома, мать месяц не разговаривала с ней, считая, что «девушке одной жить неприлично». А теперь эта квартира, её гордость, стала для матери просто «лишним местом».
Марина вспомнила, как три года назад Сергей с женой Наташей приезжали к ней в гости. Наташа, оглядев квартиру, сказала с лёгкой завистью: «Хорошо тебе, Марин, одна живёшь, просторно». Тогда это показалось просто замечанием, но теперь Марина видела в тех словах намёк. Её одиночество, её независимость — для семьи это будто было не достоинство, а повод что-то отнять.
На следующей неделе Анна Павловна созвала «семейный совет». Марина не хотела идти, но мать настояла, позвонив трижды за день и напомнив, что «семья — это святое». В итоге Марина оказалась в той же кухне, за тем же столом, только теперь рядом сидели ещё Сергей и Наташа. Их дети, пятилетний Артём и трёхлетняя Лиза, играли в комнате, оттуда доносились их смех и топот.
— Ну что, Мариночка, я тут посчитала, — начала Анна Павловна, разложив перед собой листок с цифрами. — Если твою квартиру продать, можно хороший участок взять. И дом построить, не сарай какой-нибудь. Для всех хватит места.
Сергей кивнул, глядя в тарелку. Наташа улыбнулась, но её глаза оставались настороженными.
— Мам, я уже сказала — нет, — ответила Марина, стараясь не повышать голос. — Почему вы не хотите меня услышать?
Анна Павловна нахмурилась.
— А что ты предлагаешь? Мы все в тесноте, а ты одна в своей квартире сидишь. Это что, по-семейному?
Марина почувствовала, как жар поднимается к щекам. Она посмотрела на Сергея, ожидая, что он хоть что-то скажет, но брат молчал, ковыряя вилкой в салате.
— Сережа, ты тоже так думаешь? — спросила она прямо.
Сергей кашлянул, отложил вилку.
— Марин, ну ты же видишь, как мы живём. У нас с Наташей дети, нам бы место побольше. А дача — это ж для всех. Ты тоже там отдыхать будешь.
— А где я жить буду? На даче? — Марина не сдерживая раздражения. — Или у вас в двушке на раскладушке?
Наташа поджала губы, но промолчала. Анна Павловна всплеснула руками.
— Господи, Марина, что ты драматизируешь? Мы же не выгоняем тебя! Можешь к матери вернуться. Тебе много места не надо.
Марина встала, чувствуя, как внутри всё клокочет. Её голос дрожал, когда она ответила:
— Я не собираюсь ничего продавать. Это моя жизнь. И если вам нужна дача, ищите другие способы.
Она вышла, хлопнув дверью чуть громче, чем хотела. В коридоре она услышала, как Анна Павловна тихо сказала: «Вот и поговорили».
После того разговора Марина старалась реже звонить матери. Она чувствовала себя виноватой, но в то же время злилась. Почему её независимость, её труд, её выбор всегда оказывались на втором плане? Она работала, платила коммуналку, помогала, когда Сергей просил денег на детский сад, — и всё равно была «эгоисткой».
Анна Павловна, в свою очередь, начала жаловаться соседке, тёте Вале. «Марина совсем отбилась от рук. Не хочет для семьи стараться», — говорила она, сидя на лавочке у подъезда. Тётя Валя качала головой, но втайне думала, что Анна Павловна слишком давит на дочь.
Тем временем Сергей с Наташей обсуждали свои планы. Наташа, листая объявления о продаже участков, говорила: «Если бы Марина согласилась, мы бы уже начали строить. Ей-то что, она одна, а нам с детьми тесно». Сергей соглашался, но в глубине души чувствовал неловкость. Он знал, как сестра гордилась своей квартирой, но не хотел спорить с женой.
Марина, чтобы отвлечься, начала чаще встречаться с Верой. Они гуляли по парку, сидели в кафе, и Марина выговаривалась. Вера, женщина прямолинейная, но добрая, советовала: «Марин, ты не должна оправдываться. Это твоя жизнь. Но попробуй объяснить им, не срываясь. Может, поймут наконец».
Марина кивала, но знала, что разговоры с матерью всегда заканчиваются одним и тем же: чувством, что она что-то должна.
Однажды, забирая племянников из сада, Марина услышала разговор двух мамочек у ворот. «Слышала, Наташка-то с Серёгой участок уже присмотрели. Сестра Серёги квартиру продаёт, вот и деньги будут», — шептала одна другой. Марина замерла, чувствуя, как кровь приливает к вискам. Она не могла поверить, что слухи уже пошли, хотя она ясно дала понять, что не согласна.
Дома она позвонила Сергею. Разговор был коротким и жёстким.
— Сережа, ты что, всем рассказываешь, что я квартиру продаю? — спросила она, едва сдерживая гнев.
— Марин, да никто ничего не рассказывает, — начал он, но голос звучал виновато. — Просто Наташа с подругами болтала, что, может, дача будет. Ну и… слухи пошли.
— Может? — перебила Марина. — Ты понимаешь, что это моя жизнь? Вы уже всё за меня решили!
Сергей замялся, а потом тихо сказал:
— Марин, прости. Я не хотел. Просто нам правда тяжело. Я думал, ты передумаешь.
Марина бросила трубку. Она сидела на диване, глядя на книжный шкаф, и чувствовала, как обида смешивается с усталостью. Её брат, её семья — они будто видели в ней не человека, а только возможность решить свои проблемы.
Через пару дней Марина решила поговорить с матерью. Она приехала к Анне Павловне, взяв с собой торт из ближайшей кондитерской — не для того, чтобы задобрить, а просто чтобы смягчить напряжение.
Они сидели на той же кухне, и Марина, собрав все силы, начала:
— Мам, я хочу, чтобы ты меня услышала. Я не продам квартиру. Это не потому, что я не люблю вас. Это мой дом. Я его заработала. А вы все делаете так, будто я вам что-то должна.
Анна Павловна молчала, глядя на торт. Потом подняла глаза, и в них было что-то новое — не упрямство, а боль.
— Мариночка, я же для семьи стараюсь, — сказала она тихо. — Я думала, ты пойдёшь навстречу. Сережа с Наташей в тесноте, дети растут…
— А я? — перебила Марина. — Почему обо мне никто не думает? Я одна, да. Но это мой выбор. И я не хочу, чтобы моя жизнь была для кого-то другого.
Анна Павловна замолчала. Впервые за долгое время она выглядела растерянной. Потом, будто решившись, сказала:
— Я… я не хотела тебя обидеть. Просто я всю жизнь так жила. Для вас с Серёжей. И думала, что ты тоже…
Марина почувствовала, как гнев внутри утихает, уступая место грусти. Она поняла, что мать не хотела ей зла — она просто не знала, как по-другому. Вся её жизнь была прочей «для семьи», и она ждала того же от дочери.
Разговор с матерью не решил всё сразу, но что-то сдвинулось. Анна Павловна перестала говорить о даче, хотя иногда всё ещё вздыхала, глядя на сына. Сергей, после разговора с Мариной, извинился ещё раз, и, кажется, начал понимать её. Наташа, правда, осталась холодной, но Марина решила не зацикливаться на этом.
Но напряжение достигло пика, когда Марина узнала, что Наташа всё-таки внесла задаток за участок, уверяя продавца, что «деньги скоро будут». Это было последней каплей. Марина приехала к брату, и на этот раз не сдерживалась.
— Вы что, правда думаете, что я сдамся? — спрашивала она, стоя в их тесной комнате. — Вы уже за меня всё решили, даже не спросив!
Наташа, не выдержав, ответила:
— А что нам делать, Марина? Жить вчетвером в этой клетушке? Мы для детей стараемся!
— Тогда работайте! Копите! — крикнула Марина. — Но не за мой счёт!
Сергей встал между ними, пытаясь успокоить, но Марина уже ушла, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Впервые она поняла, что, возможно, придётся отстраниться от семьи, чтобы сохранить себя.
Прошёл месяц. Марина больше не ездила к матери каждые выходные, но иногда звонила, чтобы узнать, как дела. Анна Павловна отвечала сдержанно, но без прежней настойчивости. Сергей с Наташей вернули задаток за участок, хотя Наташа до конца ворчала, что «Марина думает только о себе».
Марина, сидя в своей квартире, чувствовала странное облегчение. Она поняла, что её независимость — это не эгоизм, а необходимость.
Однажды вечером она сидела на диване с книгой, когда позвонила мать.
— Мариночка, я тут подумала, — начала Анна Павловна. — Может, ты права. Не надо ничего продавать. Мы как-нибудь сами разберёмся.
Марина улыбнулась, чувствуя, как что-то внутри отпускает.
— Спасибо, мам, — ответила она тихо.
Она не знала, что будет дальше. Может, они с семьёй найдут способ собраться вместе, не жертвуя ничьими мечтами. А может, ей придётся держать дистанцию. Но одно Марина знала точно: свой дом, свою жизнь она будет защищать. И в этом не было ничего плохого.
