«Романс о влюбленных» — своего рода русская версия «Шербурских зонтиков», классического мюзикла Жака Деми. Сюжеты практически идентичны. Есть парень и девушка. Они безумно влюблены — так, что даже не могут говорить, только петь. Но потом он уходит в армию, а она, не дождавшись его, выходит за другого, в высшей степени положительного человека.
Потом парень все же возвращается из армии, узнает, что любимая навеки связана с другим — и у него начинается жестокая депрессия. Способ выйти из нее — жениться на другой барышне. Опять же — в высшей степени положительной, но вовсе не так страстно любимой. И получаются в итоге две обычные, скучные семьи с детьми и житейскими заботами.
Но фильм Деми небродожелательные советские критики сравнивали со бокалами, полными подкрашенной дистиллированной воды — вроде нарядно, а невкусно. Герои Катрин Денев и Нино Кастельнуово были печальными голубками, воркующими под музыку Мишеля Леграна в прелестных разноцветных комнатках.
А у Кончаловского герои, Сергей и Таня, с первых кадров скачут по траве и орут «Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю» как резаные; чистое исступление вместо хрупкой буржуазной мелодрамы.
А самым ценным в фильме для Кончаловского был контраст между первой частью (в которой Сергей полон ликования) и второй, в которой он, разлучившись с любимой и пережив практически эмоциональную смерть, вдруг оказывается в черно-белом, заснеженном, будничном мире спального района.
Там пьют пиво и едят в столовках гречку, толкутся в автобусах, тоскуют на кухнях, глядя на стенку, где висят дуршлаг и венчик для взбивания. Там можно найти жену — и Сергей ее находит; это подавальщица в столовой, неплохая, хоть и грубоватая девушка с кругами под глазами. Он будет ей говорить, что любит — но кривясь, как от боли. Никакого больше хохота, разумеется. Никаких стихов и песен…
Но эт и случается с теми, кто был безумно влюблен и утратил любовь в одночасье. А потом долго и тяжело приходил в себя. Но все же пришел и продолжил жить. Потому что надо — и потому что такие обломы для большинства людей, как ни грустно, и есть один из элементов взросления.
«Это было просто неснимабельно!»
Сценарий Евгения Григорьева долгое время пролежал на полке: не находилось режиссера, который знал бы, что с ним делать. «С точки зрения кинематографичности, как ее привыкли понимать на студиях, Григорьев написал не сценарий, а издевательство над сценарием. (…) Это было попросту неснимабельно, если позволительно воспользоваться таким словообразованием», — вспоминал потом Кончаловский.
Действие разворачивалось в совершенно условном солнечном городе с черепичными крышами. Персонажи декламировали белые стихи, стилизованные под Шекспира и полные банальностей.
Было совершенно непонятно, как заставить патетические реплики (“Ты не прав, мой брат! Я все оставил, чтоб прийти сюда, спасти тебя, как ты меня однажды: ты от смерти, я от бесчестия!”) звучать так, чтобы зритель не начал крутить пальцем у виска. К тому же сценарий был безразмерным — если экранизировать его целиком, вышел бы пятичасовой фильм.
И все же, дочитав до момента, где Сергей от наплыва чувств падает на улице и умирает (потом он возродится другим человеком), пораженный Кончаловский уже чуть не плакал от наплыва чувств.
Догадываясь, что это будет самый трудный фильм в его пока недолгой карьере, он решил, что будет снимать во что бы то ни стало. Ради «Романса» он отказался от множества других давно лелеемых проектов — таких, как «Борис Годунов», экранизация «Рассказа неизвестного человека» Чехова, фильм о Скрябине…
Слишком юный Конкин, слишком дерзкий Градский
В роли Сергея Никитина Кончаловскому виделся один из трех актеров: Петр Алейников, Альберт Финни и Майкл Йорк. Все трое по понятным причинам были недоступны.
Потом появился Владимир Конкин, молодой актер из Саратова; он показался Кончаловскому идеальным для первой, цветной части картины, но неубедительным в качестве «умудренного горем зрелого человека», каким предстает Никитин во второй. В итоге Конкин сыграл брата героя. А на главную роль утвердили Евгения Киндинова.
Еще одну роль в «Романсе» — экзальтированного сверх всякой меры Трубача — исполнил Иннокентий Смоктуновский, появившийся на площадке практически случайно. Изначально режиссер утвердил Николая Олялина. «В вестерне ему бы цены не было! (…) Но как только ему надо было открыть рот, чтобы заговорить белым григорьевским стихом, все рассыпалось.
И в состоянии полного отчаяния я пошел к Смоктуновскому, как к палочке-выручалочке: “Иннокентий Михайлович, спасай! Я не знаю, что с этой ролью делать”. “Ладно, — говорит, — сыграю”. А он и вправду такой актер, что вроде бы может сыграть все. И так вот вместо красавца-парня появился какой-то странный тип, лишенец, городской дворовый сумасшедший, чуть ли не стиляга».
Ну и, наконец, человек, который не появляется на экране, но во многом определил всю интонацию картины: композитор Александр Градский. Характер у Градского уже тогда, в начале 70-х, был довольно трудный.
Ему было чуть за двадцать, когда Кончаловский в компании секретаря Союза композиторов Мурата Кажлаева пришел посмотреть — насколько любопытный молодой рокер может быть ему полезен. У Градского как раз шла запись. Он не выходил к гостям около часа.
Кажлаев был вне себя от бешенства, но Кончаловский уговорил его подождать. А в результате вышло так, что Градский заменил Кажлаева на должности композитора фильма, да еще и исполнил за Киндинова все песни (написанные на стихи Натальи Кончаловской, Булата Окуджавы и Николая Глазкова).
Проблем было немало: по словам Кончаловского, неопытный Градский на тот момент «неплохо сочинял шлягеры, песни, но толком не знал ни оркестровки, ни симфонического голосоведения, ни развития музыкальных тем.
Так что тыкались мы с ним во все эти проблемы, как кутята. Конечно, мне помогло то, что я сам учился музыке двенадцать лет». Кроме того, уже по словам Градского, было очень сложно попадать в мимику Киндинова, который петь не умел вовсе (в одной из сцен его вообще оказалось проще развернуть к камере спиной).
«Нет ничего естественнее, чем плакать о любви»
Кончаловский долго искал актрису на роль Тани. Помогала ему ассистент Наталья Коренева. И вот режиссеру сообщили, что именно у Натальи есть две дочки подходящего возраста, Маша и Лена. Лена Кончаловскому понравилась. Он решил делать пробы. Усадил Кореневу на диван, к которому был приколот значок с надписью I love you, дал сценарий и попросил прочитать несколько реплик.
Коренева начала, вспомнила свои собственные жестокие любовные переживания и расплакалась. «Любовь?» — спросил Кончаловский. — «Понимаю. Ничего нет естественнее, чем слезы по любви. Наша героиня Таня так и должна чувствовать — предельно, крайне, как героини Шекспира». Тут же он извлек бутылку виски и стаканы и предложил Кореневой выпить: «Это помогает».
Потом у них начался роман, но Кончаловский был женат на француженке Вивиан, у них недавно родился ребенок, и было ясно: ни Кончаловский не бросит Вивиан, ни она — его…
Романтические отношения режиссера и актрисы длились несколько лет, а человеческие продолжились и после того, как они оба — по отдельности — надолго уехали в США. Там актриса вновь снимется у Кончаловского, в «Возлюбленных Марии» и в «Гомере и Эдди». А Кончаловский в Америке закрутит роман с Ширли МакЛейн, похожей на Кореневу практически как две капли воды.
ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ФАКТОВ
* «Романс» получил «Хрустальный глобус» на фестивале в Карловых Варах. В СССР его за время проката посмотрело 36 с половиной миллионов человек — шестая часть населения страны.
* Фотографии на съемках «Романса о влюбленных» делала Джина Лоллобриджида: итальянская актриса уже в 1974-м всерьез увлекалась репортажной и художественной съемкой, была у Кончаловского в Москве — и даже доставала детали для электрогитары Градского.
* Слова «Мой мальчик… ты не должен плакать, потому что смерть за Родину — это жизнь» взяты из кубинского гимна. Кончаловский писал, что на Кубе в момент, когда мать Сергея их произносит, зал вставал.
* Ия Саввина, игравшая мать Тани и славившаяся непростым характером, была весьма недовольна тем, что у Кореневой роман с Кончаловским. За глаза она называла юную коллегу разными неприличными словами (не замечая, что та секунду назад вошла в комнату и все слышит), а в сцене, где мать Тани дает ей пощечину, закатила ее всерьез и со всей силы.
Коренева, как ни странно, подумала, что после этого отношение к ней Саввиной сменится любовью, коль уж она выразила свое раздражение. Этакая психодрама: «Эх, дать бы по физиономии… Ну вот, дал, теперь можно и пожалеть!» И точно, со временем отношения актрис пришли в норму.
