Вероника поставила свою чашку на стол.
Громкий стук фаянса о лакированное дерево прозвучал в уютной, залитой солнцем кухне как выстрел. Галина Ивановна вздрогнула, едва не расплескав свой напиток.
— Мы с Олегом всё решили, — голос у невестки был ровный, почти безразличный. Словно она сообщала, что на улице дождь, или что в магазине кончился хлеб.
Её сын, Олег, муж Вероники, сидел рядом. Он сгорбился, вжал голову в плечи и старательно изучал какой-то выдуманный узор на старой скатерти. Скатерти, которую Галина стелила только по праздникам.
Сегодня праздника не намечалось.
Олег не поднимал глаз.
— Что вы решили, дети? — Галина Ивановна почувствовала, как что-то неприятное и холодное поползло вверх по спине, концентрируясь у основания черепа.
Она перевела взгляд с напряженной спины сына на хищно-спокойное лицо Вероники.
— Квартиру. Вашу, — Вероника чуть подалась вперед, и её светлые глаза впились в свекровь. — Если не перепишете её на нас, сына вы больше не увидите.
Вот так. Прямо. Без подготовки.
Как удар тупым предметом в солнечное сплетение.
Олег молчал. Он, кажется, даже дышать перестал.
Галина Ивановна несколько секунд просто смотрела на них. Она пыталась понять, ослышалась ли. Но наглое, выжидающее лицо Вероники не оставляло сомнений.
Она перевела взгляд на него.
— Олег?
Он наконец мучительно медленно поднял голову. Взгляд был тусклый, совершенно чужой.
— Мам, ну Вероника же права. Нам нужно где-то жить. Строить свою семью.
— Строить семью? — переспросила Галина, не узнавая собственный голос. Он стал сухим, шелестящим. — В моей квартире?
— Она уже не совсем ваша, — не дала договорить Вероника. Она взяла инициативу, как берет поводок. — Олег тут прописан. И скоро, я надеюсь, будет прописан наш ребенок.
Ах, вот оно. Ребенок. Которого еще нет, но которым уже так умело торгуют.
Классический, пошлый шантаж.
— Вы мне угрожаете? — Галина Ивановна посмотрела прямо в наглые глаза невестки.
— Я вам объясняю факты, Галина Ивановна, — Вероника пожала плечами. — Мы хотим по-хорошему. Зачем вам одной такая большая квартира? Целых три комнаты. А нам тесно с моими родителями.
Она говорила об этом так, будто обсуждала покупку овощей на рынке. Рационально. По-деловому.
— Олег, — Галина снова проигнорировала ее, обращаясь только к сыну, — ты понимаешь, что она сейчас сказала? Ты с этим согласен?
Олег тяжело поднялся. Прошелся по кухне.
По её кухне.
Любимой, выстраданной кухне, где каждая полка была прикручена его отцом, покойным мужем Галины. Каждая вещь знала свое место.
Звук его тяжелых шагов по линолеуму резал слух. Чужой звук в её доме.
— Мам, не надо усложнять. Мы же не выгоняем тебя на улицу.
— А куда? — в голосе Галины не было слез. Только сухой, выжженный холод.
— Ну… — Вероника одарила её снисходительной улыбкой. Улыбкой победителя, который заранее знает результат. — Варианты всегда есть. Комната. Или к сестре своей в деревню поедете, к тёте Вале. Вам же там воздух полезнее будет.
Она уже всё за них решила. Всё спланировала.
Галину Ивановну, как старый чемодан, уже мысленно «определили» в чулан.
— Олег, скажи ей, чтобы она замолчала, — тихо, но твердо попросила Галина.
— А что она не так сказала? — он остановился у окна, спиной к ней. Безопасная позиция. — Мам, мы просто хотим жить нормально. Как все.
«Как все» — это, по-видимому, отобрать у матери единственное жилье.
— Это мой дом, — отчеканила Галина. — Дом, который строил твой отец.
— Отца уже нет, — отрезала Вероника. — А живым нужно где-то жить.
Она подошла и демонстративно взяла Олега под руку. Крепко, словно впилась в него когтями. Хозяйка.
— Так что вы решили, Галина Ивановна?
Галина смотрела на эту цепкую хватку. Как клещи.
Смотрела на своего сына, который стоял, как безвольная кукла, и не мог, не хотел посмотреть ей в глаза.
В этот момент он был для нее потерян.
— Мы даем вам неделю, — Вероника потянула мужа к выходу из кухни. — Подумать.
Дверь в прихожей оглушительно хлопнула.
Галина Ивановна осталась одна.
Звук закрывшейся входной двери был громче любого крика.
Она медленно подошла к раковине.
Руки мелко дрожали. Но она не плакала.
Она открыла кран. Шум льющейся воды немного привел ее в чувство.
Неделя.
Семь дней.
Ей дали неделю, чтобы она выбрала между квартирой и сыном.
Но Галина Ивановна вдруг поняла, что выбор уже сделан.
И сделала его не она.
Олега у неё, по сути, больше не было.
Он сидел здесь, на ее кухне, и позволял чужой, наглой женщине шантажировать собственную мать. Он уже был на её стороне. На стороне хищника.
Телефонный звонок через два дня застал ее врасплох. Она не успела посмотреть, кто звонит.
— Галина Ивановна? Это Вероника. Ну что, вы надумали?
Наглая. Быстрая. Нетерпеливая.
— Ты же сказала, у меня неделя.
— А зачем тянуть? — рассмеялась невестка в трубку. Этот искусственный смех царапнул по ушам. — Мы уже и риелтора нашли. Он говорит, что если вы съедете по-быстрому, мы вам даже на переезд подкинем.
— Вероника…
— Олег? А что Олег. Олег со мной. Он хочет к нам, в нашу новую жизнь.
И бросила трубку. Короткие, частые гудки.
Галина Ивановна медленно положила телефон на стол.
Руки больше не дрожали.
Она подошла к старому серванту в гостиной.
Достала толстую синюю папку с документами.
Её характер всегда опирался на одно — на факты.
Она вытащила свидетельство о собственности.
Квартира была куплена в браке. С мужем.
После его смерти она вступила в наследство. Олег от своей доли тогда отказался.
«Мам, зачем мне это, живи спокойно», — сказал он три года назад.
Три года.
Как быстро «живи спокойно» превратилось в «переписывай или…».
Оставшиеся дни до конца «недели» Галина Ивановна провела как в тумане.
Но это был не тот туман, что застилает разум.
Наоборот. Это было состояние предельной, звенящей концентрации.
Она не звонила Олегу.
Она знала, что это бессмысленно. Если он не нашел в себе сил остановить жену в тот день, он не найдет их и сейчас.
Звонить ему было все равно что говорить со стеной. Или, что хуже, говорить с Вероникой через его рот.
Она просто ждала.
И они пришли.
На пятый день. Вечером.
Она как раз выходила из ванной, когда услышала самый страшный звук.
Звук ключа в её замке.
Ключа, который был у Олега.
Сердце пропустило удар, а потом тяжело, гулко ударило в ребра.
Он использовал его. Не как сын, чтобы прийти к матери.
А как захватчик.
Дверь открылась.
— Мам, ты дома? — голос Олега. Виноватый, тихий, но уже чужой в этих стенах.
В прихожую, оттеснив его плечом, шагнула Вероника.
Она была не одна.
Она держала в руках большую картонную коробку.
— Добрый вечер, Галина Ивановна. Не ждали? А мы к вам.
Вероника прошла прямо в грязных уличных ботинках по чистому коврику в гостиную.
И с грохотом опустила коробку на паркет.
Грохот.
Этот звук взорвал выстроенную Галиной оборону.
Запахло мокрым картоном, уличной грязью и какой-то затхлостью.
— Что это? — спросила она, глядя на мокрые следы, которые оставляла Вероника.
— Это? — невестка смахнула несуществующую пылинку с плеча. — Это наши вещи. Первая партия.
Она весело посмотрела на Олега, который так и застыл в прихожей, виновато комкая шапку.
— Олежек, ну ты чего встал? Заноси остальное.
— Что значит «остальное»? — Галина преградила ей путь.
— То и значит. Мы решили не ждать, пока вы надумаете. Мы переезжаем к вам.
Олег втащил еще две коробки. Поставил их рядом.
И тут же спрятался за ними, словно они были его щитом от материнского взгляда.
— Олег! — голос Галины сорвался. — Что происходит?
— Мам, ну… — он шагнул из-за своего укрытия. — Вероника беременна.
Галина Ивановна замерла.
Это был удар под дых.
Тот самый козырь, который они приберегли.
Вероника торжествующе положила руку себе на живот. Живота не было.
Но улыбка была — победительницы.
— Да. Так что теперь мы имеем полное право. Наследник.
— Мы будем жить здесь, — торопливо заговорил Олег, не давая матери вставить слово. — С тобой. Тебе же будет веселее. С внуком… или внучкой.
— А квартира? — ледяным тоном спросила Галина.
— А что квартира? — Вероника уже хозяйкой пошла на кухню. — Пока так. А там… комната в коммуналке, которую мы вам присмотрели, еще не освободилась.
Она открыла её холодильник.
Галина услышала этот знакомый, чуть скрипящий звук дверцы.
— Фу. У вас тут мышь повесилась. Завтра всё выброшу, куплю нормальной еды.
Она вела себя так, будто Галина Ивановна была уже не хозяйкой, а просто досадным предметом мебели. Старым креслом, которое скоро вынесут.
— Вы не будете здесь жить, — твердо сказала Галина, входя на кухню.
Вероника как раз осматривала полки.
Те самые полки. Память об отце.
— Ой, Галина Ивановна, не смешите. Куда вы денетесь?
Она повернулась к ней.
— Мы уже здесь. Олег прописан. Ребенок, — она похлопала по животу, — скоро тоже будет.
Она подошла к полке.
Провела пальцем по деревянной поверхности, на которой стояли банки с крупами.
— И вот это всё старье… — она брезгливо сморщила нос. — Придется выбросить. Тут будет стоять наша новая микроволновка. И мультиварка.
Она говорила о вещах, которые сделал муж Галины.
Говорила так, будто это мусор.
— Не трогай, — прошептала Галина.
— Что? — Вероника не расслышала. — Говорю, ремонт тут нужен. Олег, ты слышишь? Мы начнем с кухни!
Галина Ивановна посмотрела на сына.
Он стоял в дверях, опустив голову.
Он всё слышал.
Он слышал, как его жена только что оскорбила память его отца.
И он молчал.
Это молчание было оглушительнее любого предательства.
— Так, — Вероника хлопнула в ладоши. Звук получился резким, как выстрел. — На сегодня всё. Вещи пусть тут постоят. Завтра привезем диван.
Она снова взяла Олега под руку.
— А вы, мама, думайте. Но теперь уже не о том, переписывать или нет. А о том, в какую комнату переедете. В свою старую или в Олега. Ваша спальня нам нравится больше.
Они ушли.
Галина Ивановна не слышала, как хлопнула дверь.
Она стояла на кухне и смотрела на полку.
На ту, которую Вероника обозвала «старьем».
Потом медленно перевела взгляд на коробки в гостиной.
Чужие. Грязные.
Они стояли на её паркете, как метка.
Как флаг, водруженный на захваченной территории.
Запах грязного картона, казалось, въелся в стены.
Она подошла к телефону.
Её пальцы больше не слушались.
Она нажала на вызов последнего номера.
Гудки.
— Вероника? — её голос был хриплым.
— А, это вы. Передумали? Решили отдать спальню?
— Нет, — сказала Галина. — Заберите свои коробки.
— Что?! — взвизгнула невестка. — Да вы…
— Завтра утром, — Галина Ивановна сама не узнала свой голос, — чтобы их здесь не было.
— А то что? Сына не увидите? — злорадно рассмеялась Вероника. — Так вы его и так не увидите, если будете упрямиться! Олег со мной!
— Завтра. В девять утра. Я буду ждать.
И Галина Ивановна повесила трубку.
Она не знала, что будет делать.
Но она знала одно.
На этой кухне. В этом доме.
Никто. Больше. Не будет. Оскорблять. Память. Ее мужа.
Она снова подошла к синей папке с документами.
Достала тот самый отказ Олега от наследства.
Бумага.
Просто бумага.
Но сейчас это было её единственное оружие.
Ночь Галина Ивановна не спала.
Она сидела на кухне, в своем старом, но бесконечно родном кресле-качалке, которое еще помнило руки отца.
Она не пила ни валерьянку, ни успокоительное. Она просто сидела.
Квартира была наполнена запахом пыльной, грязной картонной коробки из гостиной.
Чужой запах. Запах вторжения.
Он перебивал привычный, легкий аромат сушеных трав, который всегда жил в её доме.
В восемь утра она была на ногах.
Умылась. Переоделась в строгие брюки и блузку.
Она не готовилась к приезду гостей. Она готовилась к войне.
Девять часов.
Никто не приехал.
Девять пятнадцать.
Телефонный звонок.
Номер Вероники.
— Ну что, старая? — голос был бодрый, издевательский. — Ждешь? Думала, мы за своим барахлом примчимся?
Галина молчала.
— Ты, похоже, не поняла, Галина Ивановна. Это было не предложение. Это было предупреждение.
— Девять шестнадцать, — сухо сказала Галина. — Коробки всё еще здесь.
— Ха! Коробки! — Вероника расхохоталась. — Да плевать на них! Мы сейчас не за ними едем! Мы едем въезжать!
В трубке послышался голос Олега на заднем плане: «Ника, не надо, давай…».
И тут же резкое: «Молчи, тряпка!».
— Так вот, свекровушка, — голос невестки стал сладким, как яд. — Мы сейчас приедем с Олегом и слесарем.
— Зачем? — Галина знала зачем, но спросила.
— Мы сменим замки.
Просто и буднично.
— Олег прописан, имеет право. А ты… а ты нам мешаешь.
— Я собственник, — так же ровно ответила Галина.
— Ой, да кому ты нужна со своей собственностью! — взвизгнула Вероника. — Знаешь, что Олег сейчас делает? Он у юриста сидит!
— Зачем?
— А затем! Мы будем тебя выселять. Ты нам мешаешь жить. Создаешь невыносимые условия. У нас ребенок будет! Беременной жене ты угрожаешь!
Это была новая ложь. Наглая, чудовищная.
— Я тебе не угрожала.
— А я скажу, что угрожала! — закричала Вероника. — Скажу, что ты меня толкнула! Что у меня живот болит из-за тебя! Я сейчас «скорую» вызову и скажу, что ты меня побила! Хочешь внука на тот свет отправить, да?!
Галина Ивановна прикрыла глаза.
Вот оно. Дно.
Они не просто хотели квартиру. Они были готовы уничтожить её. Стереть.
Обвинить в том, чего не было.
— Знаешь, что еще мы сделаем? — не унималась Вероника. — Мы тебя в психушку сдадим.
Кровь отхлынула от лица Галины.
— Олег уже всем друзьям рассказал, что ты странная стала. Агрессивная. Всё забываешь. Вещи прячешь.
— Я… что? — прошептала она.
— А то! У нас и справка будет, что ты невменяемая. И тогда, — голос Вероники стал тихим, победным, — квартира очень легко отойдет опекуну. Олегу.
Вот и весь план.
Не просто шантаж.
Продуманное, хладнокровное уничтожение.
— Я вас поняла, — очень тихо сказала Галина.
— Что? Громче! Испугалась? То-то же! Жди нас через час!
Вероника бросила трубку.
Галина Ивановна медленно опустила руку с телефоном.
Она больше не чувствовала ни страха, ни боли.
Ничего.
Была только звенящая, холодная пустота на месте, где раньше была любовь к сыну.
Она встала.
Подошла к входной двери. Открыла её.
Посмотрела на три уродливые коробки, стоявшие в её гостиной.
Она взяла первую. Она была тяжелой.
Галина, кряхтя, дотащила её до лестничной площадки.
И поставила у мусоропровода.
Потом вторую.
И третью.
Она не швыряла их. Она выставляла их.
Молча. Методично.
Это был её жест. Её ответ.
Она вернулась в квартиру.
В её чистую, пахнущую травами гостиную.
На паркете остались грязные полосы от коробок.
Она взяла тряпку и спокойно, методично вытерла их.
Потом она заперла дверь.
На оба замка.
И на цепочку.
Она села на кухне, спиной к окну.
И стала ждать.
Ждать пришлось недолго.
Минут через сорок в дверь заколотили.
Не ключом. Кулаками.
— Мама! Открой! Ты что творишь?! — голос Олега. Испуганный и злой.
— Ах ты, тварь старая! — это уже Вероника. — Ты выкинула наши вещи! Открывай, я сказала!
Галина Ивановна сидела неподвижно.
— Мама, я сейчас дверь выломаю! Олег! Ломай!
Галина усмехнулась.
Конечно, «Олег, ломай». Сама она палец о палец не ударит.
Стук стал оглушительным.
Соседи, наверное, уже слышали.
— Она ненормальная! Я говорила тебе, она сумасшедшая! — вопила Вероника. — Звони в полицию! Нет, в психушку! Срочно!
Галина Ивановна встала.
Медленно подошла к двери.
Руки дрожали, но она сцепила их в замок.
Посмотрела в глазок.
Искаженные злобой, красные лица.
Олег, растерянный, бьющий по двери скорее для вида.
И Вероника, которая толкала его в спину.
Галина сделала глубокий вдох.
И сказала. Громко, четко, чтобы они услышали через толстую дверь.
— Убирайтесь.
За дверью на миг всё стихло.
— Мама?!
— Я всё сказала. Убирайтесь.
— Ты что, нас не пустишь?! Я здесь прописан! — взревел Олег. Кажется, Вероника нашла нужную кнопку.
— Ты прописан, — спокойно согласилась Галина. — Но ты здесь не живешь. Ты сам ушел. А это — моя частная собственность. И я вас не впущу.
— Мы сейчас участкового вызовем! Он тебя вскроет!
— Вызывайте, — голос Галины был твердым, как сталь. — Вызывайте. И заодно покажете ему справку о беременности. И расскажете, как вы у меня квартиру вымогали.
Она сделала паузу, собирая все силы.
— У меня всё записано.
Это была ложь. Чистая ложь.
Вдохновение отчаяния.
Но в эту секунду она была нужнее правды.
За дверью повисла звенящая, оглушительная пустота.
Даже Вероника перестала дышать.
— Что?.. — прошипела она. — Какая запись?
— Все ваши звонки, — на ходу врала Галина, удивляясь своему хладнокровию. — Все угрозы. Про «психушку». Про «справку». Про «толкнула».
Она услышала, как Вероника сдавленно ахнула.
Попала.
— Убирайтесь, — повторила Галина. — И заберите свой мусор с лестничной площадки. Иначе я вызову полицию. И напишу заявление. О вымогательстве и угрозах.
Она отошла от двери.
Она слышала приглушенный, яростный шепот за дверью.
Потом быстрые, торопливые шаги.
Они уходили.
Они даже не стали забирать свои коробки.
Галина Ивановна прислонилась спиной к стене.
Ноги подкашивались.
Она медленно сползла по стенке на пол.
Но она стояла.
В своем доме.
Одна.
Первое, что она сделала, когда шаги стихли, — позвонила в службу замены замков.
Мастер приехал через сорок минут.
Он молча, профессионально сделал свою работу.
— Крепкий поставил, — сказал он, протягивая ей новый комплект ключей.
— Спасибо, — Галина Ивановна взяла их.
Они были гладкие, холодные, пахли металлом и безопасностью.
Она закрыла за ним дверь.
Повернула новый ключ. Один оборот. Второй.
Звук был четкий, ясный. Окончательный.
К вечеру Галина Ивановна прибрала весь дом.
Она вымыла пол в прихожей с дезинфицирующим средством, стирая последние следы их обуви.
Она выбросила коврик, на котором они стояли.
Она открыла все окна, впуская в квартиру свежий, морозный осенний воздух.
Запах пыльного картона и чужой злобы должен был уйти.
Телефон зазвонил только на следующий день.
Олег.
Галина Ивановна смотрела на экран.
Она дала звонку прекратиться.
Он позвонил снова.
Она снова не взяла.
На третий раз она подняла трубку.
И молчала.
— Мам? — голос был не злой. Он был… растерянный. Жалобный. — Мам, ты чего?
Она молчала.
— Мам, ну Вероника… она погорячилась. Она на нервах. Ты же знаешь…
— Что я знаю, Олег? — её голос был спокойным и ровным, как поверхность замерзшего озера.
— Ну… она не хотела. Это всё… Мам, ты правда записала? — вот он. Главный вопрос. Его за этим и прислали.
— Что ты хочешь, Олег?
— Я… Мы… Мам, давай поговорим. Ну зачем замки-то менять? Я же твой сын! Я же там прописан!
— Ты там не живешь, — повторила она. — Ты живешь у Вероники. Или у её мамы.
— Но это же… временно! Мы…
— Олег, — Галина Ивановна прикрыла глаза. Она не чувствовала злости. Только огромную, выжигающую пустоту. — Ты стоял в моей прихожей. Ты слышал, как твоя жена называла полки твоего отца «старьем».
— Мам, ну это же просто слова…
— Нет, Олег. Это не просто слова. — она сделала вдох. — Это был твой выбор. Ты молчал.
— Да что я мог сделать?! — вдруг закричал он. — Она моя жена! Она ребенка носит!
— Насчет ребенка я бы на твоем месте не торопилась радоваться, — сухо заметила Галина. — Вероника так часто им торгует, что, боюсь, он может и не появиться.
— Ты… ты… Да как ты можешь?!
— Так же, как ты можешь стоять и смотреть, как меня выживают из моего дома, угрожая «психушкой».
В трубке повисло тяжелое сопение.
Он не нашел, что ответить.
— Так вот, Олег, — Галина Ивановна подошла к окну. Внизу дети играли в снежки. Жизнь шла. — Разговора у нас не будет.
— Ты… ты меня вычеркиваешь? Из-за квартиры?!
— Я тебя не вычеркиваю, Олег. Ты сам стерся. Ты выбрал. Ты променял мать на… на то, что у тебя теперь есть.
Она нажала отбой.
И впервые за все эти дни заплакала.
Не от обиды. Не от страха.
От облегчения.
Она оплакивала сына, которого у неё больше не было.
Быстро, зло, вытирая слезы.
Через неделю Галина Ивановна сидела в кабинете риелтора.
Не того, которого нашла Вероника. Своего.
Надежного, старого знакомого.
— Галина Ивановна, вы уверены? — Вадим Петрович смотрел на неё поверх очков. — Квартира же… с историей.
— Именно поэтому, Вадим. Слишком много истории.
Она положила перед ним документы.
— Я хочу её продать.
— И что брать?
— Маленькую. Уютную. В новом доме. В другом районе. Там, где меня никто не найдет.
— А… Олег? — осторожно спросил риелтор, он знал её семью.
— А Олег прописан, — твердо сказала Галина. — И по закону, я не могу его выписать в никуда.
— Так…
— Так что я продам эту квартиру. И куплю ему долю.
Вадим Петрович снял очки.
— То есть?
— Я куплю ему комнату. В коммуналке. Ту самую, которую они присматривали для меня.
Она горько усмехнулась.
— Пусть живут. Как хотели. Строят семью. Но без меня.
Она встала.
— А себе я куплю то, что останется. Мне много не надо.
Вадим Петрович смотрел на нее с огромным уважением.
— Это… сильный ход, Галина.
— Это не ход, Вадим. Это финал.
Галина Ивановна вышла из конторы на морозную улицу.
Яркое солнце било в глаза.
Она достала телефон. Нашла номер Олега.
И занесла его в черный список.
Потом она набрала другой номер.
— Валя? Сестра? Привет. …Да, всё в порядке. Нет, даже лучше. …Можно я к тебе приеду, пока квартира будет продаваться?
Она шла по улице.
Мимо чужих окон.
И впервые за много лет она дышала полной грудью.
Она не знала, что будет завтра.
Но она знала, что она — будет.
И её дом — тоже.
Где бы он ни находился.
Прошло восемь месяцев.
Новая квартира Галины Ивановны была на четырнадцатом этаже.
Она была меньше старой, но окна выходили на солнечную сторону, и по утрам комната наполнялась ярким, чистым светом.
Запаха сушеных трав здесь не было.
Здесь пахло краской от недавнего ремонта и лимонами — она купила маленькое деревце в горшке.
Жизнь у сестры в деревне, пока шли дела с продажей и покупкой, пошла ей на пользу.
Свежий воздух, физический труд и полное отсутствие телефонных звонков сделали свое дело.
Она вернулась в город другим человеком.
Не сломленным. А… отшлифованным.
Она больше не вздрагивала от резких звонков.
Телефон она часто оставляла в комнате, а сама уходила на кухню или лоджию, возиться с цветами.
Она научилась не ждать.
Продажа старой квартиры и покупка двух новых объектов была юридически сложной.
Вадим Петрович всё сделал виртуозно.
Олегу, как прописанному, по закону выделили его долю.
Галина Ивановна настояла на покупке ему отдельного жилья.
Как и обещала, это была комната.
Десять квадратных метров в трехкомнатной коммунальной квартире на окраине промышленного района. С соседями-алкоголиками.
Документы на подписание привез курьер.
Олег подписал. У него не было выбора — или это, или ничего.
Один раз он пришел.
Уже после сделки.
Галина Ивановна не сразу узнала его, когда открыла дверь в тамбур.
Он похудел, осунулся. Глаза бегали.
— Мам…
Она смотрела на него через металлическую решетку.
— Что тебе, Олег?
— Мам, пусти. Поговорить надо.
— Мы всё сказали.
— Ты… ты не могла так со мной поступить! — он вдруг ударил кулаком по решетке. Звук был жалкий. — В эту… дыру! Ты меня в дыру запихала!
— Это комната, Олег. Жилье. Как ты и хотел.
— А себе — квартиру?!
— А себе — квартиру, — спокойно подтвердила она. — Я её заработала.
— А я?! Я твой сын!
— Ты был моим сыном.
Он смотрел на неё с ненавистью. Той самой, которой его научила Вероника.
— Мы на тебя в суд подадим!
— Подавайте, — Галина Ивановна нажала на кнопку, закрывая магнитный замок. — Адрес у тебя есть.
Она больше его не видела.
Новости приходили сами.
От бывших соседей, от сестры, которая где-то что-то услышала.
Новости были неинтересные.
Беременность Вероники оказалась, как и предполагала Галина, ложной.
Просто удачный ход, который должен был сломать свекровь.
Когда он не сработал, «беременность» быстро «рассосалась».
Они въехали в ту комнату.
Говорят, Вероника выла на весь этаж, когда увидела общую кухню и пьяного соседа в коридоре.
Она обвинила Олега.
В том, что он тряпка. Что не смог «решить вопрос» с матерью.
Что из-за него она, принцесса, живет в этом гадюшнике.
Они ругались каждый день.
Потом, говорят, она просто собрала вещи и ушла.
Куда — неизвестно.
Вроде бы, к родителям. Но те её тоже не приняли, сказав: «Муж есть — вот с ним и живи».
Последнее, что слышала Галина — это то, что Олег начал пить.
По-настоящему.
Он пытался продать свою комнату, но без согласия соседей и из-за сложностей с документами это было почти невозможно.
Он оказался в ловушке.
В той самой ловушке, которую они так старательно готовили для неё.
Галина Ивановна поливала свое лимонное деревце.
На нем появился первый, маленький, зеленый плод.
Она не чувствовала ни злорадства, ни удовлетворения от мести.
Она не мстила.
Она просто убрала из своей жизни то, что её разрушало.
Ампутация — это не месть. Это выживание.
Она потеряла сына. Это была правда. Болезненная, окончательная.
Но она сохранила то, что было важнее — память о муже. Свою честь. И свой дом.
Телефон на кухне зазвонил.
Галина Ивановна посмотрела на него.
Номер был незнакомый.
Она спокойно взяла трубку.
— Алло?
— Галина Ивановна? Добрый день. Это из клуба садоводов. Вы записывались на лекцию по цитрусовым.
— Да, — улыбнулась Галина. — Конечно, помню. Я приду.
Она положила трубку.
Посмотрела в окно. Солнце садилось, окрашивая небо в невероятные цвета.
Это был просто еще один день.
Её собственный, спокойный день.
И завтра будет новый.
