— Ты только не волнуйся, доченька, — голос матери в трубке срывался на всхлип, — но у нас, кажется, большая беда.
Марина похолодела, прижимая телефон к уху так, будто могла через него заглянуть в родительскую квартиру за сотню километров отсюда.
— Мама, что случилось? Папа? Он здоров?
— Со здоровьем-то, слава богу, — Галина Ивановна сделала судорожный вздох, — хоть и прихватывает сердечко у него на нервах. Квартиру, Мариша… Квартиру нашу отбирают.
Мир качнулся. Марина оперлась рукой о стену кухонного гарнитура, который они с Игорем выбирали так долго и мучительно, споря о цвете фасадов и материале столешницы.
— Как отбирают? Кто? За что? Объясни толком.
— Ох, дочка, долго рассказывать… Помнишь, мы с отцом в тот круиз хотели, на теплоходе? Ну, не хватало немного… Взяли мы в одной конторе… вроде и проценты небольшие обещали. А потом… потом одно, другое, пени какие-то набежали… Мы платили, как могли, а они говорят — долг только растет. А теперь пришло письмо… что если в течение месяца не погасим всю сумму, то квартира пойдет с молотка. Там такой долг, Мариша… нам за всю жизнь не расплатиться.
Марина слушала, и ледяной ужас сковывал ее изнутри. Квартира родителей. Трехкомнатная «сталинка» с высокими потолками, где она выросла, где каждая царапина на паркете была знакомой и родной. Место, которое казалось незыблемым, как сама жизнь.
— Какая сумма, мам?
Мать назвала цифру. Цифра была астрономической. Сопоставимой со стоимостью однокомнатной квартиры в их областном центре.
— Мы с отцом места себе не находим, — рыдала Галина Ивановна. — Петя твой совсем сник, почернел весь. Говорит, на улицу пойдем… в его-то годы…
Марина, с трудом подбирая слова, пыталась успокоить мать. Обещала что-то придумать, во всем разобраться, не вешать нос. Положив трубку, она несколько минут стояла неподвижно, глядя в окно на огни вечернего города. В голове не укладывалось. Ее сильный, немногословный отец, который всегда был для нее опорой, и вдруг — «сник, почернел». Ее энергичная, деятельная мать, рыдающая от бессилия.
Она дождалась Игоря с работы. Он вошел, как всегда, основательный, спокойный, пахнущий морозом и дорогим парфюмом. Чмокнул ее в щеку, прошел на кухню.
— Устала? — спросил он, заметив ее бледное лицо. — Что-то случилось?
Марина сделала глубокий вдох.
— Игорь, у моих родителей огромные проблемы.
Она пересказала ему разговор с матерью, стараясь говорить ровно, без эмоций, хотя внутри все клокотало от страха и жалости. Она ожидала чего угодно: что он начнет возмущаться, задавать вопросы, предлагать варианты. Но она не ожидала того, что последовало.
Игорь дослушал ее, не перебивая, с непроницаемым лицом. Потом взял чашку, налил себе воды и медленно выпил.
— И что? — спросил он наконец.
— Как «что»? — не поняла Марина. — Им нужна помощь! Их могут выселить на улицу!
— Марина, — его голос был ровным и холодным, как сталь. — Твои родители — взрослые люди. Они прекрасно знали, на что шли, когда брали деньги в сомнительной конторе на очередную свою прихоть. Это не на лечение было, заметь. На круиз.
— Но они же не рассчитали! Их обманули!
— Никто их не обманывал. Они просто в очередной раз проявили свою финансовую безграмотность и инфантилизм. А теперь, когда запахло жареным, они звонят тебе и рыдают в трубку, чтобы ты решала их проблемы.
Марина смотрела на мужа во все глаза. Это был не ее Игорь. Не тот человек, с которым они прожили двенадцать лет, который всегда поддерживал ее.
— Ты предлагаешь просто сидеть сложа руки и смотреть, как моих стариков выкидывают из дома?
— Я предлагаю им самим нести ответственность за свои поступки. Сколько раз я тебе говорил, что их отношение к деньгам до добра не доведет? Сколько раз мы им помогали? То на ремонт машины, то «перехватить до пенсии», то еще что-то. И куда все ушло? На безделушки, на поездки, на жизнь не по средствам.
— Это мои родители! — почти выкрикнула Марина.
— А я твой муж! И у нас своя семья, свои планы. Мы откладываем на учебу сыну, мы хотим купить дом побольше. Или ты предлагаешь все это бросить и отдать деньги твоим родителям, чтобы они через год снова вляпались в какую-нибудь историю?
Он говорил логично. Жестоко, но логично. И от этой логики становилось только хуже.
— У нас есть однушка, которая от бабушки осталась, — с надеждой произнесла она. — Мы ее сдаем. Можно ее продать… этого как раз хватит, чтобы закрыть их долг.
Игорь резко поставил чашку на стол.
— Даже не думай. Эту квартиру мы договорились беречь для будущего Артема. Это его старт в жизни. И я не позволю лишить сына будущего ради того, чтобы покрыть глупость твоих родителей.
Он развернулся и ушел в комнату. А Марина осталась на кухне, в оглушающей тишине. Стена, выросшая между ними за эти десять минут, казалась более реальной и холодной, чем та, на которую она опиралась.
Следующие несколько дней превратились в ад. Днем звонила мать, ее голос становился все более истеричным. Она рассказывала, как отец перестал спать, как пьет корвалол литрами, как они ходят по квартире, как приговоренные, и прощаются с вещами. Вечером Марина пыталась снова и снова говорить с Игорем, но натыкалась на глухую стену. Он не кричал, не ругался. Он просто смотрел на нее холодными, чужими глазами и повторял: «Это не наши проблемы. Я в этом участвовать не буду».
В отчаянии Марина позвонила младшей сестре, Светлане. Та жила в том же городе, что и родители.
— Светка, привет. Ты в курсе, что у наших творится?
— А, про эпопею с квартирой? — голос сестры был до странного спокоен. — В курсе, конечно. Мама мне уже все уши прожужжала.
— И что ты думаешь? Что делать?
— А что делать? Ничего.
— В смысле «ничего»? — опешила Марина. — Их же выселят!
— Марин, ну ты взрослая девочка, — вздохнула Света. — Включи голову. Никто их не выселит. Во-первых, это единственное жилье, там процедура сложная. Во-вторых, мама, как обычно, сгущает краски в десять раз, чтобы надавить на жалость. Да, долг есть. Да, неприятно. Но это не конец света. Они влезли в это сами.
— Но им же нужна помощь!
— Им нужен не кошелек, а хороший урок. Помнишь, как они три года назад брали кредит на «шикарный ремонт»? А потом мы с тобой полгода им продукты возили, потому что им «кушать было нечего». А помнишь, как папа разбил машину и занял у моего мужа, а отдавал потом два года по копейке, будто одолжение делал? Я устала от этого, Марин. Они живут так, будто им все должны.
Светлана говорила то же, что и Игорь, только другими словами. И это было невыносимо. Словно все сговорились.
— То есть ты им помогать не будешь? — глухо спросила Марина.
— У меня ипотека и двое детей. И муж, который не поймет, если я начну разбрасываться деньгами направо и налево, покрывая чужие авантюры. Даже если это авантюры наших родителей. Я им сказала: продавайте дачу, берите потребительский кредит в нормальном банке, гасите этот ужас. Дачу они продавать не хотят. Это же «память». Кредит брать боятся. Они хотят, чтобы кто-то пришел и просто дал им денег. В данном случае — ты. Потому что у тебя муж хорошо зарабатывает.
Марина молчала. Сестра была права. Жестоко, цинично, но права. Но где-то внутри, в самой глубине души, сидела маленькая девочка, которая помнила, как папа носил ее на плечах, как мама пекла самые вкусные в мире пироги на ее день рождения. И эта девочка не могла позволить, чтобы ее родители, пусть и непутевые, пусть и инфантильные, оказались на улице.
Вечером состоялся самый тяжелый разговор с Игорем. Марина, собрав всю волю в кулак, попыталась снова до него достучаться.
— Игорь, я понимаю все, что ты говоришь. Но я не могу иначе. Это моя семья.
— Наша семья — здесь, — он обвел рукой их уютную гостиную. — Вот наша семья. Ты, я и Артем. А они — твои родственники. Которые тянут из тебя соки и деньги уже много лет.
— Почему ты их так не любишь? — вырвалось у нее.
Он долго молчал, глядя в одну точку.
— Не люблю? — он криво усмехнулся. — Я их презираю. Хочешь знать, почему? Помнишь, когда мы только поженились? Жили в съемной однушке, я работал на двух работах, ты доучивалась. Денег не было от слова совсем. И мы приехали к ним на Новый год. И твой отец, Петр Степанович, подвыпив, отвел меня на кухню и сказал: «Смотри, зятек. Ты парень вроде неплохой. Но нищий. А дочка моя к хорошему привыкла. Не справишься — найдем ей другого, побогаче».
Марина замерла. Она не знала об этом. Отец никогда бы ей такого не рассказал, а Игорь все эти годы молчал.
— Он сказал это мне, двадцатипятилетнему пацану, который вкалывал как проклятый, чтобы его «привыкшая к хорошему» дочь ни в чем не нуждалась. И я тогда поклялся себе, что стану таким, чтобы никто и никогда больше не посмел назвать меня нищим. Я стал. А он, твой отец, как был безответственным болтуном, так и остался. И теперь я должен отдать ему деньги, которые заработал своим потом и кровью? Деньги, которые предназначались моему сыну? Чтобы он, утерев слезы, пошел и снова влез в какую-нибудь авантюру? Нет, Марина. Уволь.
Он говорил тихо, но в его голосе было столько застарелой боли и холодной ярости, что Марине стало страшно. Она поняла, что это не просто упрямство. Это принцип. И он от него не отступит.
Время шло. До роковой даты оставалась неделя. Родители уже не звонили — видимо, поняли, что от Игоря помощи не будет, а у самой Марины таких денег не было. Тишина в трубке была страшнее истерик. В их с Игорем квартире тоже царила тишина. Они почти не разговаривали, передвигались как тени. Сын Артем, чувствуя напряжение, стал тихим и замкнутым.
Однажды ночью Марина проснулась от собственного тихого плача. Она лежала и представляла, как судебные приставы приходят в квартиру ее детства, как выносят мебель, как ее пожилой отец хватается за сердце. И она поняла, что не сможет с этим жить. Если она их не спасет, она не простит себе этого никогда.
На следующий день, сказав Игорю, что едет к подруге, она пошла к нотариусу. Квартира, оставшаяся от бабушки, была оформлена на нее еще до брака. Это была ее собственность. Она имела право ею распоряжаться. Она нашла риелтора и запустила процесс срочной продажи. Конечно, она теряла в цене, но времени не было.
Через пять дней, за два дня до срока «Ч», на ее счет упала сумма от продажи квартиры. Сердце колотилось как сумасшедшее. Она чувствовала себя одновременно и спасительницей, и предательницей. Она перевела всю сумму на счет матери, оставив лишь небольшую часть, чтобы покрыть расходы на сделку.
Вечером, когда Игорь пришел домой, она встретила его в гостиной. Он сразу понял все по ее лицу.
— Ты это сделала, — это был не вопрос, а утверждение.
— Да, — тихо сказала она. — Я продала квартиру и отправила им деньги.
Он не закричал. Не стал бить посуду. Он просто сел в кресло напротив и посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом. Таким взглядом смотрят на что-то безвозвратно сломанное.
— Я просил тебя, Марина. Я умолял тебя не делать этого. Не ради меня. Ради нас. Ради нашего сына.
— Я не могла поступить иначе.
— Могла. Ты могла выбрать свою семью. Нашу семью. Но ты выбрала их. Ты не просто продала недвижимость. Ты продала наше будущее. Наше доверие. Ты продала нас.
Он встал, взял из шкафа подушку, одеяло и молча ушел в комнату сына. Артем на выходные уехал к родителям Игоря. С этой ночи их спальня перестала быть общей.
Родители были спасены. Мать звонила, захлебываясь от радости и благодарности. Говорила, что Марина — их ангел-хранитель, что они с отцом ей всю жизнь молиться будут. Через пару дней тон сменился. Галина Ивановна жаловалась, что от пережитого стресса у них «все разладилось», и нужно бы подлечиться в санатории. Еще через неделю она вскользь заметила, что обои в гостиной совсем выцвели и хорошо бы их переклеить, раз уж такое дело.
Марина слушала ее и не чувствовала ничего. Ни радости, ни удовлетворения. Только глухую, сосущую пустоту. Она спасла их дом, но разрушила свой.
Игорь с ней не разговаривал. Совсем. Они жили в одной квартире как соседи по коммуналке, которые друг друга терпеть не могут. Он сам готовил себе еду, сам стирал свои вещи. Все вопросы, касающиеся сына, они решали через короткие записки, оставляемые на кухонном столе. Тепло, смех, нежность — все, чем был наполнен их дом, ушло, испарилось, оставив после себя лишь звенящую пустоту и холод. Игорь не уходил. Он просто вычеркнул ее из своей жизни, оставаясь в той же физической оболочке. И это было страшнее любого скандала или развода.
Прошло полгода. Ничего не изменилось. Стена между ними только стала выше и толще. Марина похудела, в уголках губ залегли горькие складки. Она пыталась заговорить с ним несколько раз, извинялась, плакала, говорила, что любит его. Он слушал молча, а потом так же молча уходил. Он не простил. И, как она поняла, уже не простит никогда.
Однажды вечером, когда она сидела одна на кухне и механически листала ленту в телефоне, раздался звонок. Мама.
— Мариночка, привет! — бодро защебетала трубка. — А мы тут с отцом, представляешь, телевизор новый купили! Плазму, во всю стену! Старый что-то барахлить начал. Приезжайте в гости на выходные, посмотрим кино, шашлыков сделаем! Отец как раз мангал новый присмотрел…
Марина слушала ее веселую болтовню, и на нее вдруг нахлынуло такое ледяное, всепоглощающее отчаяние, что стало трудно дышать. Они купили новый телевизор. Они собираются жарить шашлыки. Их жизнь наладилась и потекла дальше, яркая и беззаботная.
Она пробормотала что-то про занятость и повесила трубку. Оглядела свою тихую, безупречно чистую кухню. Кухню, где больше не пахло ужином для двоих. Где больше не звучал смех. Она спасла их. Но кто теперь спасет ее? Ответом была лишь оглушающая, мертвая тишина ее разрушенного дома.
