— Ты не можешь просто так прийти и заявить, что будешь здесь жить. Это… это немыслимо, — Катин голос дрогнул, срываясь на полушепот. Она смотрела на отца, сидевшего напротив за старым кухонным столом, и не узнавала его.
Игорь отхлебнул остывший чай и поморщился.
— Катюш, ну что ты как маленькая? Ситуация такая. Мы со Светой решили съехаться. У нее комната в коммуналке, у меня студия на окраине. Сам понимаешь, не вариант. А здесь — целая двухкомнатная квартира. Пустует, по сути.
«Пустует?» — мысленно вскрикнула Катя. Она жила здесь. Это был ее дом. Дом, где пахло бабушкиными книгами и сушеной мятой, где на подоконнике до сих пор стояла ее герань в треснувшем горшке.
— Пап, я здесь живу, — произнесла она вслух, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Я плачу за коммунальные услуги, делаю ремонт потихоньку. Это моя квартира. Бабушка мне ее оставила.
— Она оставила ее мне, — мягко, но настойчиво поправил отец. — А я уже, так сказать, по устной договоренности, разрешил тебе тут пожить. Пока замуж не выйдешь.
Катя замерла. Это был удар ниже пояса. Устная договоренность? Она помнила тот день, когда бабушки не стало. Отец, черный от горя, обнял ее, восемнадцатилетнюю, и сказал: «Теперь это твое гнездо, дочка. Мама так хотела». Он назвал свою мать по имени, как делал в минуты особого волнения. И вот теперь…
— Ты не можешь так поступить, — прошептала она. — Это предательство. По отношению ко мне. И к ее памяти.
В кухню, неслышно ступая мягкими тапочками, вошла Светлана. Она была женщиной неопределенного возраста, с гладко зачесанными назад волосами и цепким, оценивающим взглядом. На ее лице играла вежливая, но совершенно безжизненная улыбка.
— Девочки, не ссорьтесь, — пропела она, ставя на стол вазочку с дешевыми карамельками. — Игореша, ну что ты на ребенка давишь? Катюша, мы же не выгоняем тебя на улицу. Будем жить все вместе, большой дружной семьей. Мне комната, вам с папой комната. Тесновато, конечно, но в тесноте, да не в обиде.
Катя посмотрела на нее, потом на отца, который под этим воркующим голосом как-то сжался и потупил взгляд. «Большой дружной семьей». С этой женщиной, которая появилась в жизни отца полгода назад и уже успела перевернуть все с ног на голову.
— Я не буду жить с вами в одной квартире, — отрезала Катя. Она встала, чувствуя, как ноги становятся ватными. — Это моя квартира. И точка.
Она ушла в свою комнату и плотно прикрыла дверь. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Она подошла к окну. Вечерний город зажигал огни. Где-то там, в одной из этих светящихся коробок, жил Андрей. Ее Андрей. Нужно было ему позвонить, рассказать все. Но пальцы не слушались, а в горле стоял ком.
Через неделю отец позвонил сам. Голос его был усталым и виноватым.
— Катюш, ты прости. Света… она немного не так все преподнесла. Нам действительно негде жить. Хозяин студии попросил съехать, продает ее. А у Светы в коммуналке соседи… ну, сама понимаешь. Мы просто поживем у тебя пару месяцев. Пока не найдем что-нибудь. Я тебя очень прошу.
Катя молчала. Она знала своего отца. Мягкий, неконфликтный, он всю жизнь старался плыть по течению, избегая острых углов. После смерти мамы он совсем сдал, а потом, когда не стало и бабушки, казалось, потерял последний стержень. Светлана, с ее напором и практичной хваткой, стала для него спасательным кругом. И теперь этот круг тянул его на дно, а заодно и ее, Катю.
— Пап, я не могу, — наконец сказала она. — Это не общежитие.
— Значит, родной отец для тебя теперь никто? — в голосе Игоря появились стальные нотки, которых Катя никогда раньше не слышала. — Я тебя вырастил, на ноги поставил. А ты мне стакан воды в старости подать не хочешь?
— При чем здесь стакан воды? — в отчаянии воскликнула Катя. — Ты хочешь привести в квартиру моей бабушки чужую женщину и жить здесь!
— Она не чужая! Она моя жена! — рявкнул он и бросил трубку.
Катя сидела с телефоном в руке, оглушенная. Жена. Они расписались. Он даже не сказал ей.
Вечером пришел Андрей. Он молча выслушал ее сбивчивый рассказ, обнял за плечи и долго гладил по волосам.
— Документы на квартиру у тебя? — спросил он наконец.
— Какие документы? Свидетельство о собственности? Оно на папу оформлено. Бабушка так сделала. Сказала, что я молодая еще, глупостей могу наделать. А отец — гарант.
Андрей нахмурился.
— Это плохо, Кать. Очень плохо. Юридически он собственник. И он может делать все, что захочет. В том числе и прописать свою новую жену.
— Но бабушка… она же для меня… Все знали, все соседи, тетя Валя, ее подруга… Все могут подтвердить!
— Слова к делу не пришьешь, — вздохнул Андрей. — Нам нужен юрист. Срочно.
Юрист, пожилой мужчина в очках с толстыми линзами, подтвердил худшие опасения. Пока Игорь являлся собственником, его права были почти безграничны.
— Единственный ваш шанс, — сказал он, изучив копию свидетельства, — это доказать в суде, что ваш отец получил эту квартиру с условием последующей передачи ее вам. Но раз завещание было прямым, на его имя, а все остальные договоренности — устными… Шансы, прямо скажу, призрачные. Суд редко принимает во внимание слова свидетелей в таких делах.
Катя вышла из юридической консультации раздавленная. Значит, все? Конец? Она будет жить в одной квартире с мачехой, которая уже наверняка мысленно переклеивает обои в ее комнате?
Отец и Светлана появились на пороге через два дня. С чемоданами. Без предупреждения.
— Ну, принимай гостей, дочка, — фальшиво-бодро сказал Игорь, затаскивая в прихожую огромный клетчатый баул.
Светлана проскользнула мимо Кати, окинув квартиру хозяйским взглядом.
— Пыльновато у тебя, Катюш. Ничего, я быстро порядок наведу. И шторы эти мрачные надо бы сменить. У меня на примете есть чудесный тюль, в горошек.
Катя стояла как вкопанная. Она смотрела на отца, но он избегал ее взгляда, суетливо разбирая вещи. Предательство было не в том, что он пришел. А в том, что он позволил этому случиться. Он видел, как Светлана унижает ее, как обесценивает ее дом, ее жизнь, и молчал.
— Я вызову полицию, — тихо сказала Катя.
Игорь выпрямился.
— На каком основании? Я собственник этого жилья. Вот мой паспорт с пропиской. Я имею полное право здесь находиться. И моя законная супруга — тоже.
Он произнес это заученно, как будто репетировал. Катя была уверена — это слова Светланы, вложенные в его уста.
Первая неделя совместной жизни превратилась в ад. Светлана не хозяйничала в открытую. Она действовала тоньше. Она не двигала мебель, но постоянно вздыхала, как неудобно стоит шкаф. Она не меняла шторы, но каждый день рассказывала, как красиво было бы с тем самым тюлем в горошек. Она «случайно» роняла Катину любимую чашку, а потом сокрушенно охала: «Ой, какая я неловкая! Ну ничего, купим новую, получше».
Она просыпалась в шесть утра и начинала греметь на кухне кастрюлями, «чтобы Игореше завтрак приготовить». Она громко включала телевизор с сериалами, когда знала, что Катя пытается работать удаленно. Каждый ее шаг, каждый жест был направлен на то, чтобы выжить Катю из ее собственного дома.
Отец делал вид, что ничего не замечает. Он уходил рано, приходил поздно. За ужином смотрел в тарелку и на все Катины попытки поговорить отвечал односложно: «Все нормально», «Не придумывай». Он отгородился от нее стеной, и стеной этой была Светлана.
Катя худела, осунулась. Перестала звать в гости Андрея. Ей было стыдно за беспорядок, за гнетущую атмосферу, за отца, который позволял чужой женщине так себя вести.
Однажды вечером, вернувшись с работы, Катя обнаружила, что в замке торчит новый ключ. Ее ключ не подходил. Она долго звонила, стучала. Дверь открыла Светлана в цветастом халате.
— Ой, Катюша, а мы и не слышали! — пропела она. — Телевизор громко работал. А замок… так старый совсем заедать стал, Игореша решил поменять. Вот, держи свой ключик.
Это стало последней каплей. Ночью, когда все уснули, Катя тихо собрала в сумку самое необходимое: ноутбук, документы, несколько фотографий. Она зашла на кухню. На столе стояла та самая вазочка с карамельками. Катя взяла ее и с силой швырнула на пол. Звон разбитого стекла показался ей оглушительным в ночной тишине.
Она переехала к Андрею. Его маленькая студия на окраине города показалась ей раем после ада последних недель. Андрей поддерживал ее как мог, но видел, что Катя угасает. Она почти не улыбалась, постоянно перепроверяла телефон, как будто ждала чего-то.
Звонок от отца раздался через месяц.
— Катя, ты где? — его голос был встревоженным.
— Там, где меня не пытаются выжить из собственного дома, — холодно ответила она.
— Дочка, ну что ты такое говоришь… Возвращайся. Это недоразумение.
— Нет, папа. Это не недоразумение. Это твой выбор.
Она снова обратилась к юристу. На этот раз с другой идеей.
— Скажите, а я могу подать в суд на определение порядка пользования квартирой? Или на компенсацию?
Юрист снова надел очки.
— Теоретически, да. Вы можете попытаться доказать, что вносили неотделимые улучшения в квартиру, платили коммунальные платежи… Но это сложно. А вот что я вам посоветую…
Он рассказал ей о статье Гражданского кодекса, касающейся злоупотребления правом. Это был долгий, сложный и совсем не гарантированный путь. Нужно было собрать доказательства: свидетельские показания соседей, тети Вали, чеки на стройматериалы, квитанции об оплате. Доказать, что отец, формально действуя в рамках закона, по сути, лишает ее единственного жилья, обещанного ей бабушкой.
Катя вцепилась в эту идею, как утопающий за соломинку. Это был ее бой. Не столько за квадратные метры, сколько за справедливость. За память о бабушке. За себя.
Начались долгие месяцы подготовки. Катя встречалась с соседями. Одни сочувственно кивали, но давать показания в суде боялись. «Ссориться с Игорем не хотим, мы его с детства знаем». Другие, наоборот, охотно соглашались. Особенно тетя Валя, лучшая подруга бабушки.
— Твоя бабушка, царствие ей небесное, только о тебе и говорила, — вытирая глаза краешком платка, рассказывала она. — «Все, — говорит, — для Катюшки. Чтобы у девочки свой угол был». А Игорек твой… эх, пропал мужик. Эта вертихвостка его совсем под каблук загнала.
Андрей помогал ей систематизировать документы: старые чеки, выцветшие квитанции, выписки с банковской карты, подтверждающие оплату коммуналки за последние несколько лет. Каждая бумажка была как патрон в обойме.
Суд был назначен на осень. За день до заседания снова позвонил отец.
— Катя, забери заявление, — его голос был глухим. — Не позорь семью. Что люди скажут? Дочь на родного отца в суд подала.
— А что говорят люди, когда отец выгоняет дочь из дома ради новой жены? — спросила она.
— Я тебя не выгонял! — почти крикнул он.
— Вы поменяли замки, папа.
В зале суда отец сидел рядом со Светланой. Он осунулся, постарел. Светлана же, наоборот, выглядела уверенно. Она была в строгом костюме, с тщательно уложенными волосами, и смотрела на Катю с презрительным сожалением.
Процесс был тяжелым. Адвокат Светланы и Игоря давил на то, что Катя — неблагодарная дочь, которая пытается отобрать собственность у пожилого отца. Что она прекрасно живет со своим сожителем и ни в чем не нуждается.
Катин юрист методично выстраивал линию защиты. Он вызывал свидетелей. Тетя Валя, не стесняясь, в красках рассказала о воле покойной. Соседка с нижнего этажа подтвердила, что Катя одна делала ремонт и что до появления Светланы отец в квартире почти не бывал. Были представлены все чеки и квитанции.
Кульминацией стало выступление Кати. Она не плакала. Она говорила ровно, глядя прямо на судью. Она рассказывала не о законах и правах. Она рассказывала о бабушке. О том, как они вместе пекли пироги на этой кухне. О том, как бабушка учила ее вышивать, сидя в старом кресле у окна. О том, что эта квартира — не просто стены. Это ее детство, ее память, ее корни. И что ее отец, человек, который сам подарил ей это гнездо, теперь пытается его разрушить.
Когда она говорила, она ни разу не посмотрела в сторону отца. Но она чувствовала его взгляд. Тяжелый, прожигающий.
Решение суда не было полной победой. Квартиру не переписали на Катю. Но суд признал факт злоупотребления правом со стороны Игоря. Было вынесено решение: определить порядок пользования квартирой, закрепив за Катей большую комнату, а за Игорем — меньшую. А главное — суд отказал во вселении и регистрации Светланы как члена семьи, не имеющего на это оснований, поскольку квартира не была совместно нажитым имуществом и ее вселение нарушало права другого проживающего, то есть Кати.
Это означало, что Светлана должна была съехать.
Когда они вышли из зала суда, Игорь подошел к Кате. Светланы рядом не было, она быстро ушла вперед, что-то зло бросив ему через плечо.
— Довольна? — спросил отец. В его глазах не было злости. Только бездонная усталость и горечь. — Ты разрушила мою жизнь.
— Нет, папа, — Катя впервые за долгое время посмотрела ему прямо в глаза. — Это ты разрушил нашу.
Она развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Она выиграла. Она отстояла свой дом. Но по дороге к остановке, глядя на серое осеннее небо, она вдруг поняла, что проиграла нечто гораздо большее. Она потеряла отца. Окончательно и бесповоротно. И эта победа имела вкус пепла.
Вернувшись в квартиру, она первым делом распахнула все окна, впуская холодный, свежий воздух. Запах духов Светланы еще витал в прихожей. Катя подошла к старому бабушкиному креслу, провела рукой по вытертой бархатной обивке. Дом был снова ее. Но он больше никогда не будет таким, как прежде. Радость победы не приходила. В груди зияла огромная дыра на том месте, где когда-то была любовь к отцу. И она не знала, зарастет ли эта рана когда-нибудь.
