Я стояла у мусорного бака и смотрела, как двое мужчин в застиранных куртках тянут в разные стороны мою картину.
— Отдай, я первый её увидел! — кричал один, прижимая раму к груди.
— Сам отдай, вещь хорошая! — огрызался второй.
Я всё ещё не верила, что это действительно моя картина. Та самая, что много лет висела над нашим диваном, которую я выбирала специально под цвет штор. Утром она была дома. Сейчас — в руках двух незнакомцев у мусорки.
В ушах звенела недавняя фраза свекрови:
— Это квартира моего сына, и я имею право принимать тут решения! — сказала она, уперев руки в бока. — А твоя «картина» — полнейшая безвкусица. Ей самое место на свалке.
Тогда я ни слова не ответила. Просто накинула куртку и вышла из квартиры. И ноги сами принесли меня сюда — проверить, правда ли она это сделала.
Правда.
Я смотрела на спорящих мужиков и думала: как мы вообще дошли до того, что чужие люди дерутся за то, что было частью нашего дома, а я чувствую себя лишней в собственной квартире?
— Кира, мама будет жить с нами, — спокойно сказал Игорь, отодвигая тарелку. — И это не обсуждается.
Я замерла с вилкой в руках.
— В смысле «с нами»? — переспросила я. — В нашей двухкомнатной квартире?
— А где ещё? — удивился он. — Ей семьдесят, одной тяжело.
— Семьдесят — не восемьдесят, — не удержалась я. — Ты видел, как она тебя по магазинам таскает? В отпуск летает чаще нас. Она сама нас с тобой переживёт.
— Всё равно, — нахмурился Игорь. — Она стареет. Ей нужна семья рядом.
Я тяжело выдохнула.
— Мы с твоей мамой не уживёмся, — сказала я. — Ты же знаешь её характер. Она любит командовать. А я привыкла жить по своим правилам.
— Привыкла она… — буркнул он. — Привыкнешь и к маме.
Я на секунду задумалась и осторожно сказала:
— А почему она не может поехать к Ольге? У сестры трёхкомнатная квартира, и поликлиника через дорогу.
— Не начинай, — резко оборвал он. — Они с Ольгой вместе жить не смогут. Там всё сразу в скандал превратится. А со мной мама спокойна.
«Со мной, — подумала я. — А я тут кто? Мебель?»
— Хорошо, — я постаралась говорить ровно. — Где она будет жить? У нас две комнаты, напомню.
Игорь будто этого и ждал:
— В комнате Саши.
Я даже переспросить не сразу смогла.
— В комнате нашей пятнадцатилетней дочери?
— Ну да. Сашка переедет к нам. Потеснимся.
— Игорь, ей нужен свой угол, — голос сорвался. — Она подросток. Ей и так непросто.
— Перебьётся, — отмахнулся он. — Это временно. Маме сейчас тяжелее всех.
А мне, кажется, в тот момент впервые стало по-настоящему тяжело.
В день переезда в дверь позвонили так, будто к нам пришла не пожилая женщина, а генеральный директор.
На пороге стояла Тамара Леонидовна — без единой волосинки не на месте, в яркой помаде, с двумя огромными чемоданами. За ними, красный и взмыленный, маячил Игорь.
— Ну здравствуйте, деточки, — протянула она, даже не спрашивая, можно ли пройти.
Сделала шаг в коридор, вдохнула воздух и скривилась.
— Фу. Чем тут пахнет?
В этот момент из комнаты выскочил наш лабрадор Ричи, радостно замахал хвостом и ткнулся ей в руку.
— А, понятно, — произнесла свекровь. — Псиный запах.
— Это Ричи, — сказала Саша, выходя следом. — Его мне подарили на день рождения. Он наш.
— В двухкомнатной квартире такая огромная собака? — подняла бровь Тамара Леонидовна. — Я против.
— Ричи живёт с нами три года, — попробовала я сгладить. — Мы его уже не представляем вне семьи.
— Ну-ну, — неопределённо сказала свекровь и пошла осматривать комнаты, как риелтор на показе.
Вечером Игорь зашёл на кухню с виноватым видом.
— Кира, надо поговорить, — начал он.
— Опять? — я помешивала суп, уже заранее устав.
— Мама кашлять начала. Говорит, шерстью дышать не может. Я думаю… может, пока отвезём Ричи к твоей маме? Там дом, двор, воздух.
Я положила ложку на стол.
— Ты правда предлагаешь отдать собаку? — тихо спросила я. — Для Саши это не «пока». Она это запомнит навсегда.
— Я же не говорю навсегда, — закивал он. — Пока мама не привыкнет. Или пока не найдём решение.
В кухню вошла Тамара Леонидовна, как будто дежурила за дверью.
— Я никого ни к чему не принуждаю, — громко сказала она. — Если вам дороже собака, чем здоровье пожилой женщины, я соберу вещи и уеду. В интернат какой-нибудь, раз уж детей не интересует мать.
Игорь напрягся.
— Мама, ну ты зачем так? — повернулся он ко мне. — Кира, ты же понимаешь…
Я понимала только одно: опять виноватой остаюсь я.
Через пару часов мы с Сашей собирали Ричи миску, поводок и любимую игрушку.
— Мам, он же подумает, что мы его бросили, — плакала Саша, обнимая пса.
— Мы его не бросаем, — шептала я. — Как только бабушка уедет, заберём. Обещаю.
Сама себе я ничего уже не обещала.
Ночевать в квартире с новой «хозяйкой» и без Ричи не хотелось. Мы с Сашей остались у моей мамы. Вечер с пирогами и собакой, радостно скачущей по двору, казался короткими каникулами.
— Оставайтесь сколько хотите, — сказала мама. — Хоть насовсем.
Но на следующий день пришлось вернуться. Открыв дверь, я остановилась на пороге.
— Мам, а мы точно к себе? — прошептала Саша.
Я едва узнала нашу гостиную. Диван стоял у другой стены. Комод переехал. Книг на полке стало вдвое меньше. А там, где раньше висела моя картина с морем, пустела голая стена.
— Что здесь происходит? — спросила я.
Из бывшей Сашиной комнаты вышла Тамара Леонидовна в домашних тапках, но с тем же царственным видом.
— О, вы вернулись, — сказала она так, будто это мы к ней в гости пришли. — Я тут всё немного переставила. Теперь удобно и красиво.
— А где моя картина? — сразу спросила я. — Большая, в золотистой раме. Я её сама покупала.
— А-а, этот ужас, — вздохнула она. — Я выбросила. Мельтешила перед глазами.
— Вы… выбросили? — у меня пересохло во рту.
— Повторяю, — отчеканила свекровь, — это квартира моего сына. Я имею право решать, что здесь будет. А твоя «красота» — полнейшая безвкусица. На помойке ей самое место.
Саша вспыхнула.
— Бабушка, как вы могли? Мама её любила!
— Не вмешивайся во взрослые разговоры, — тут же осадила внучку Тамара Леонидовна.
Я развернулась и вышла, не сказав ни слова. Я должна была увидеть это. Так я и оказалась у мусорных контейнеров, глядя на двух мужчин, спорящих из-за моей картины.
Когда один из них дёрнул раму так резко, что та чуть не выскользнула у обоих из рук, я вдруг подумала: «А неплохо бы и мне перестать цепляться за то, что здесь давно никому не нужно».
Я долго бродила по городу и вернулась уже затемно. В квартире пахло жареным луком.
— О, явилась, — сказала Тамара Леонидовна, стоя у плиты. — Мы тебя ждали.
— Я задержалась на работе, — спокойно ответила я. — Сейчас что-нибудь приготовлю.
— Только не твою жирную еду, — тут же вмешалась она. — Я видела, сколько масла ты льёшь. Меня с таким питанием скоро в морг можно будет везти.
— Я так всегда готовлю, — сказала я. — Хочешь, я тебе отдельно отварю овощи.
— Ты не думала, что можно вообще научиться готовить нормально? — подняла она бровь. — Я тебя научу. А то ребёнка тоже на жареном губишь.
Внутри у меня что-то щёлкнуло.
— Знаете, — спокойно произнесла я, — если вам не нравится, как я готовлю, вы всегда можете готовить себе сами. Я не против.
Свекровь даже поперхнулась.
— Игорь! — закричала она. — Иди послушай, как со мной разговаривает твоя жена!
Игорь явился мгновенно.
— Что случилось? — спросил он.
— Она сказала, что я должна сама себе готовить, — дрожащим голосом произнесла Тамара Леонидовна. — Я, пожилая женщина, приехавшая к детям за помощью.
— Я сказала, что не обязана менять всё под вас, — пояснила я. — И что вы можете готовить по-своему, если мой способ вам не подходит.
Игорь посмотрел на меня устало.
— Кира, ну тебе сложно что ли поменьше масла наливать? — вздохнул он. — У мамы здоровье.
— Мне сложно всё время подстраиваться, — ответила я. — Мы выгнали из дома собаку, лишили Сашу комнаты, выбросили мои вещи и теперь учим меня жить на собственной кухне. Не многовато?
— Ты всё преувеличиваешь, — отрезал он. — Это временные неудобства.
Разговаривать дальше не было сил. Я ушла в нашу с Сашей половину комнаты и легла, притворившись спящей, когда вечером Игорь пришёл «поговорить».
В ту ночь я впервые всерьёз задумалась: а зачем мне дом, где мне всё время объясняют, что я лишняя?
Ответ нашёлся утром. Я вешала на шкаф свежевыстиранные рубашки Игоря и услышала голоса на кухне.
— Я же говорила тебе тогда, — громко вздыхала Тамара Леонидовна. — Женись на Светочке. Прекрасная девочка, дочка моей Люды. И хозяйка, и уважительная. А ты что? Влюбился в эту вертихвостку. Вот теперь и расхлёбываем.
— Мам, хватит, — устало сказал Игорь. — Двадцать лет прошло.
— И что? — не унималась она. — Нормальная жена свекровь уважает. А эта собаку в квартиру притащила, ребёнка без комнаты оставила, картину страшную повесила. Всё не по-людски.
Я стояла в коридоре, прижимая к груди стопку белья, и слушала про «вертихвостку» и «страшную картину». Что-то в этот момент встало на место.
Я зашла в комнату, достала чемодан и начала складывать туда свои вещи. Саша влетела через минуту.
— Мам, ты что делаешь?
— Собираю вещи, — спокойно ответила я. — Мы с тобой уезжаем к бабушке.
— Навсегда? — шёпотом спросила она.
— Пока в нашем доме меня называют вертихвосткой, а твою жизнь считают «временными неудобствами», — да, — сказала я. — Я не обязана в этом жить.
Через двадцать минут чемодан уже стоял в коридоре.
— Ты куда? — растерянно спросил Игорь.
— Уезжаю, — ответила я. — Ты много лет «расхлёбываешь» свой выбор. Не буду мешать.
— Кира, подожди…
Из кухни высунулась Тамара Леонидовна.
— Да и пусть едет, — бросила она. — Может, хоть тише станет.
Я посмотрела на неё и вдруг почувствовала странное облегчение.
— Не волнуйтесь, — сказала я. — Больше вам не придётся за меня отвечать. Счастливо оставаться, Тамара Леонидовна.
Дверь хлопнула так громко, что замолчали даже соседи за стеной.
Мы забрали Сашу от подруги, поехали к моей маме, где нас встретил скакнувший от радости Ричи. Он лаял, прыгал, облизывал нам руки.
— Обещаю, — сказала я, уткнувшись носом в его шерсть, — больше я никому не позволю выгнать тебя из дома.
Телефон весь вечер вибрировал от звонков Игоря. Я не брала трубку.
На следующий день он приехал сам. Стоял у ворот, мял в руках шапку.
— Кира, поговорим? — попросил он.
Я вышла на крыльцо. Рядом встала Саша, у ног лёг Ричи.
— Говори, — кивнула я.
— Я всё понял, — заговорил Игорь быстро. — Мама перегнула. Я с ней поговорю. Вернись домой, пожалуйста. Я всё исправлю.
— Что именно «исправишь»? — спросила я. — Собака вернётся домой? Саша снова получит свою комнату? Мои вещи перестанут улетать на помойку?
Он запнулся.
— Я… постараюсь.
— «Постараюсь» — это то, что я делала двадцать лет, — спокойно сказала я. — Теперь слушай мои условия.
Игорь поднял глаза.
— Первое. Ты возвращаешь квартиру в тот вид, в котором она была. Мебель — по местам. На стене — такая же картина, как моя. Найдёшь по объявлениям, попросишь художника — неважно как.
Он кивнул.
— Второе. Саша возвращается в свою комнату. Полностью. Без «потеснитесь» и «пока что». Её комната — её территория.
— Хорошо, — выдохнул он.
— И третье, главное, — сказала я. — В нашей квартире не живёт человек, который считает себя единственной хозяйкой. В гости — пожалуйста. В кафе, в парк — сколько угодно. Но не жить с нами. У мамы есть своя квартира и дочь. Пусть хоть раз она подстроится под них.
— Ты хочешь, чтобы я выгнал маму? — в голосе Игоря была паника.
— Я хочу, чтобы ты наконец стал взрослым, — ответила я. — И перестал прятаться за её спину. Я не запрещаю вам общаться. Я только отказываюсь жить в треугольнике «я — ты — мама».
Он долго молчал. Потом опустил взгляд и тихо сказал:
— Я поговорю с ней. Если надо, отвезу к Ольге. Или сниму ей отдельную квартиру. Но я хочу, чтобы вы вернулись. Ты, Саша и Ричи.
— Мы вернёмся только после того, как все три условия будут выполнены, — сказала я. — Не в обещаниях, а на деле. И ещё одно. С этого момента решения дома принимаем мы с тобой вдвоём. Не «мама сказала».
Он кивнул снова, уже серьёзнее.
— Я понял.
Я смотрела на этого растерянного мужчину у ворот и думала: может быть, у нас ещё есть шанс. Но теперь я точно знала главное — больше никто не будет выбрасывать из моей жизни ни мою картину, ни мою собаку, ни моё право решать, как мне жить.
А уж с тем, чья это квартира и кто имеет право принимать в ней решения, мы как-нибудь разберёмся сами.
