— А где, позволь спросить, чек? — голос Светланы звучал глухо, будто из бочки. Она стояла в дверном проеме кухни, вытирая руки вафельным полотенцем, на котором уже давно не отстирывались пятна от гранатового соуса.
Олег, грузный мужчина с лицом, напоминающим помятую подушку, виновато втянул голову в плечи. Его куртка, расстегнутая на животе, топорщилась, открывая вид на несвежую рубашку. Он ненавидел эти моменты. Моменты, когда нужно было отчитываться.
— Светик, ну какой чек? Рынок же, — буркнул он, стаскивая тяжелый ботинок. Шнурок лопнул, и Олег тихо выругался. — Там у бабки брал, у частницы. Картошка — во! Свойская.
— Свойская по сто пятьдесят за килограмм? — Света шагнула ближе. Её взгляд, цепкий, как репей, прошелся по полупустому пакету. — Олег, я работаю главным бухгалтером на складе, а не в цирке. Ты потратил четыре тысячи. В пакете — картошка, лук и пачка масла. Ты что, масло с сусальным золотом купил?
Из глубины коридора, шурша шелковым халатом, выплыла Регина Петровна. Она двигалась не как обычная пенсионерка, а как ледокол, пробивающийся сквозь льды Арктики. Седые волосы были уложены в сложную конструкцию, напоминавшую башню, а на пальцах, несмотря на домашнюю обстановку, поблескивали крупные перстни с темными камнями.
— Светочка, — пропела она своим фирменным, сценическим голосом, в котором звенели нотки трагизма. — Зачем ты мучаешь мальчика с порога? Он устал. У него, между прочим, давление. Я слышала, как он дышал на лестнице. Как загнанная лошадь!
— Мальчику сорок два года, Регина Петровна, — отрезала Света, не глядя на свекровь. — И если он лошадь, то очень прожорливая. Олег, деньги где?
— Маме отдал, — выдохнул муж, глядя в пол.
Повисла тишина. Такая плотная, что, казалось, ее можно резать ножом. Света медленно перевела взгляд на свекровь. Та даже бровью не повела, лишь поправила кружевной воротник халата.
— Мне нужно было на мази, милая. Колени, знаешь ли, не казенные. Французский препарат, очень редкий, — Регина Петровна поджала губы, изображая страдание. — Ты же не хочешь, чтобы я слегла и стала для вас обузой? Я и так стараюсь быть тише воды.
Света знала этот спектакль наизусть. Регина Петровна жила с ними уже третий год. Своя квартира у неё была — «двушка» в сталинском доме, но она стояла закрытой. «Там аура плохая после смерти папы, я там задыхаюсь», — говорила свекровь. Сдавать квартиру она категорически запрещала — «не пущу чужих людей в семейное гнездо». В итоге, коммунальные платежи за пустующую сталинку тоже платила Света. Как и за еду, лекарства, одежду и бензин для Олега.
— Четыре тысячи на мазь? — тихо переспросила Света.
— И на такси. Не на метро же мне с больными ногами трястись до аптеки на другом конце города, — парировала свекровь, величественно проходя на кухню. — Олег, сынок, ставь чайник. У меня с утра во рту маковой росинки не было. Света, у нас осталась та ветчина?
Света смотрела им вслед. Внутри, где-то в районе солнечного сплетения, начал развязываться тугой узел терпения. Она не была жадной. Она не была злой. Она просто устала быть тягловой лошадью, которая везет на себе двух взрослых, вполне дееспособных пассажиров.
На следующий день Света взяла отгул. Официально — к стоматологу. Неофициально — у неё созрел план. Подозрения копились давно, как мелкий сор под ковром, но вчерашняя история с «мазью» стала последней каплей. Света знала, что редкий французский препарат, о котором говорила свекровь, давно не поставляют в страну.
Она сидела в своей машине, стареньком «Форде», припаркованном в соседнем дворе, и наблюдала за подъездом.
В 10:30 из двери вышла Регина Петровна.
Никакой хромоты. Никакой палочки. На ней было элегантное пальто цвета верблюжьей шерсти, которое Света никогда раньше не видела, и шляпка с вуалью. Свекровь бодро цокала каблуками по асфальту.
— Такси, значит? — прошептала Света, заводя мотор.
Регина Петровна не вызвала такси. Она уверенно направилась к автобусной остановке, но села не в социальный автобус, а в маршрутку, идущую в центр. Света тронулась следом.
Они доехали до Цветного бульвара. Свекровь вышла и, не сбавляя темпа, нырнула в переулок. Света, натянув капюшон толстовки и темные очки, шла на почтительном расстоянии.
Регина Петровна зашла в ломбард. Не в тот, где принимают краденое у наркоманов, а в элитный антикварный салон с витринами, сияющими золотом.
Света замерла у витрины соседнего магазина, делая вид, что рассматривает сумки. Через стекло салона было видно, как Регина Петровна по-хозяйски обнимается с владельцем — седым мужчиной в бабочке. Она достала из сумочки сверток. Бархатный, синий. Развернула.
Это была брошь. Света прищурилась. Старинная, с крупным изумрудом. Света видела такую только раз — на старой черно-белой фотографии в альбоме Олега, где его бабушка, потомственная дворянка (по словам Регины), позировала на фоне рояля. Свекровь всегда говорила, что все драгоценности были проданы в девяностые, чтобы «поднять Олега».
Мужчина за стойкой долго рассматривал брошь через лупу, потом кивнул и достал толстый конверт. Регина Петровна деньги не пересчитывала. Она небрежно сунула конверт в сумку и вышла.
Света вжалась в нишу дверного проема. Свекровь прошла мимо, напевая какой-то романс.
Дальше маршрут «больной женщины» пролегал через гастроном «Глобус Гурмэ». Света следовала за ней как тень. В корзину Регины Петровны летели: нарезка из мраморной говядины, банка икры, дорогой сыр с плесенью, бутылка коллекционного вина и коробка бельгийских конфет.
«Интересно, — думала Света, чувствуя, как холодеют руки, — а нам вечером она скажет, что у неё изжога и она может есть только паровую курицу?»
Но самое интересное было впереди. С полными пакетами Регина Петровна направилась не домой и не в свою «закрытую» квартиру. Она пошла к новостройке бизнес-класса, что выросла недавно в тихом центре. Уверенно набрала код на воротах, кивнула консьержу, который, судя по улыбке, знал её отлично.
Света осталась стоять у ворот. Она достала телефон и набрала номер подруги, которая работала в риелторском агентстве.
— Лен, привет. Можешь пробить одну квартиру? Адрес скину. Срочно. Да, вопрос жизни и смерти.
Через двадцать минут Лена перезвонила.
— Свет, ты сидишь? Квартира в собственности у Громовой Регины Петровны. Куплена два года назад. Без ипотеки. Кэш. Там сейчас ремонт заканчивают, дизайнерский.
Света медленно опустила телефон. Два года. Два года она ходит в одних сапогах, Олег ездит на лысой резине, они экономят на всем, откладывая на расширение, чтобы разъехаться с мамой. А мама… Мама играет в нищую аристократку, сосет из них деньги на несуществующие лекарства, живет на полном пансионе, сдает свою сталинку (теперь это было очевидно) и купила элитную недвижимость.
— Браво, — сказала Света пустоте. — Просто браво.
Вечер того же дня.
Квартира была наполнена запахами. Но не привычным запахом котлет или борща. Пахло дорогой рыбой и специями — Регина Петровна, вернувшись раньше Светы, успела «замести следы», но не учла, что мусорное ведро расскажет больше, чем она сама. В ведре, под слоем картофельных очистков (для конспирации), лежала упаковка от той самой мраморной говядины.
Света вошла в квартиру. Олег сидел перед телевизором, поглощая макароны по-флотски. Регина Петровна полулежала в кресле с томиком Ахматовой, прикрыв глаза.
— Ох, Светочка, — простонала она, не открывая глаз. — Ты поздно. А у меня так спину прихватило… Пришлось самой себе чай заваривать. Олег, бедный, тоже голодный был, я ему макароны разогрела. Ты бы приготовила что-то существенное на завтра. Мальчику нужно мясо.
Света молча сняла пальто. Повесила его на вешалку. Аккуратно поставила сапоги. Прошла на кухню.
Она достала из холодильника кастрюлю с остатками макарон. Вывалила их в мусорное ведро. Прямо на упаковку от мраморной говядины.
— Света, ты что творишь?! — Олег подскочил с дивана, услышав грохот крышки ведра. — Там же еще на завтрак было!
Света вернулась в комнату. Встала посередине, глядя на мужа и свекровь.
— На завтрак, — сказала она спокойно, но в этом спокойствии было что-то такое, от чего Регина Петровна открыла глаза и села ровно. — На завтрак, Олег, ты можешь съесть мраморную говядину, которую твоя мама сегодня купила в «Глобус Гурмэ». Или бутерброд с икрой.
— Какая говядина? Света, ты перегрелась? — Олег растерянно моргал. — Мама весь день дома была, болела…
— Болела? — Света усмехнулась. — Олег, твоя мама здоровее нас с тобой вместе взятых. Особенно когда продает фамильные изумруды и покупает квартиры в центре.
В комнате стало так тихо, что было слышно, как тикают дешевые часы на стене. Лицо Регины Петровны пошло красными пятнами, но она, старая актриса, держала удар.
— Как ты смеешь рыться в моих вещах? Это паранойя! Олег, твоя жена сошла с ума, вызови врача!
— Я не рылась в вещах, Регина Петровна, — Света достала из кармана распечатку выписки из Росреестра, которую ей переслала Лена и которую она успела распечатать в фотосалоне. — Я просто умею считать. И наблюдать. Вот, ознакомьтесь. Жилой комплекс «Тихая Гавань». Квартира 84 квадратных метра. Собственник — вы. Дата покупки — два года назад. Как раз тогда, когда вы сказали, что у вас украли пенсию за полгода, и мы взяли кредит, чтобы перекрыть ваши «долги».
Олег взял листок. Его руки дрожали. Он читал медленно, шевеля губами. Потом поднял глаза на мать. В его взгляде было не столько удивление, сколько детский, обиженный испуг.
— Мам? Это правда?
Регина Петровна выпрямилась. Маска страдалицы слетела. Теперь перед ними сидела жесткая, расчетливая женщина.
— И что? — холодно бросила она. — Да, правда. Я обеспечиваю свою старость. Ты, Олег, звезд с неба не хватаешь. Света твоя — тоже не Рокфеллер. Вы меня в богадельню сдать планировали? Я подстраховалась. Сдавала сталинку, копила, продала кое-что из старья. Имею право! Я вас вырастила!
— Мы тебя кормим три года! — голос Олега сорвался на фальцет. — Мы живем в этой конуре, копим каждую копейку! Я хожу в куртке, которой пять лет! А ты… ты покупаешь квартиру?!
— Не ори на мать! — рявкнула Регина. — Это инвестиция! Для вас же, дураков, стараюсь! Когда умру, все вам достанется.
— Когда ты умрешь, мы уже от голода и безнадеги сдохнем, — тихо сказала Света. — Но это уже не моя проблема.
Она подошла к столу, взяла блокнот и ручку. Быстро написала несколько цифр.
— Вот здесь, — она оторвала листок и положила перед Олегом, — сумма, которую я потратила на содержание твоей мамы за последние три года. Примерно, конечно. Без учета моих нервов и работы кухаркой. Ты, Олег, вернешь мне половину. Как хочешь. Таксуй, грузчиком иди, почку продавай. А ты, Регина Петровна…
Света подошла к шкафу и начала доставать свои вещи.
— Ты куда? — испугался Олег. — Света, ну подожди! Ну давай поговорим! Мама не права, но это же семья!
— Я никуда не ухожу, Олег. Это моя квартира. Добрачная. Забыл? — Света швырнула на диван стопку постельного белья, которое обычно стелила свекрови. — Это вы уходите. Сейчас.
— Как сейчас? На ночь глядя? — Регина Петровна схватилась за сердце, но жест вышел фальшивым. — У меня приступ будет!
— У вас есть прекрасная квартира в «Тихой Гавани». Или сталинка. Выбирайте, — Света говорила жестко, рубя слова. — Ключи от этой квартиры — на стол. Оба.
— И я? — Олег побледнел. — Свет, ну я-то при чем? Я же не знал! Я такая же жертва!
— Ты не жертва, Олег. Ты соучастник. Своим равнодушием и нежеланием видеть очевидное. Тебе было удобно. Мама рядом, жена обслуживает, думать не надо. Ты не защищал меня от её капризов, ты просил «потерпеть». Ну вот, мое терпение лопнуло.
Света подошла к плите, где стояла большая кастрюля с супом, сваренным вчера. Взяла её и вылила содержимое в унитаз. Шум воды прозвучал как финальный аккорд.
Вернувшись, она уперлась руками в бока и произнесла ту самую фразу, которая зрела у неё весь вечер:
— Отныне готовить будешь сам себе! Я больше ни тебе, ни твоей маме прислуживать не буду. Сбор вещей — 30 минут. Время пошло.
Следующие полчаса напоминали немое кино в жанре трагифарса. Регина Петровна металась по комнате, запихивая в сумки свои бесчисленные баночки, шарфики и книги. Она шипела проклятия, называла Свету «мещанкой» и «бездушной гадиной», но, встретившись с ледяным взглядом невестки, осеклась.
Олег сидел на табуретке в коридоре, обхватив голову руками. Он не собирал вещи. Он ждал, что Света передумает. Что это просто бабская истерика.
— Олег, двадцать минут прошло, — напомнила Света, проходя мимо с мусорным пакетом, полным «лекарств» свекрови (которые оказались БАДами с iHerb).
— Свет, мне идти некуда. Мать меня к себе не пустит, она сейчас злая… — заныл он.
— В «Тихую Гавань» идите. Там ремонт дизайнерский. На полу поспишь, чай не барин.
В дверь позвонили. Это был курьер. Света заказала пиццу. Острую, с пепперони. Для себя.
Запах горячего теста и сыра поплыл по квартире, делая страдания Олега невыносимыми.
Когда дверь за свекровью и мужем захлопнулась, Света не заплакала. Она закрыла замок на все четыре оборота. Потом накинула цепочку.
Она сползла по двери на пол, откусила кусок пиццы и начала смеяться. Это был нервный, но освобождающий смех.
Прошел месяц.
Света сделала перестановку. Выбросила старое кресло, в котором любила «умирать» Регина Петровна. Купила новые шторы — ярко-желтые, солнечные.
Жизнь налаживалась. Денег, как ни странно, стало оставаться в два раза больше, хотя зарплату ей не повышали. Оказывается, один взрослый мужчина и одна «больная» пенсионерка съедали бюджет небольшой африканской страны.
Однажды вечером, когда Света возвращалась с работы, у подъезда её ждал Олег. Он похудел, костюм висел на нём мешком, под глазами залегли тени. В руках он держал дурацкий букет гвоздик.
— Света, нам надо поговорить.
Света остановилась, но к подъезду его не подпустила.
— Говори здесь.
— Я живу у матери в сталинке. В той самой, — Олег криво усмехнулся. — Квартирантов она выгнала, но «Тихую Гавань» сдала. Деньги, естественно, забирает себе. Говорит, что я должен отрабатывать проживание. Свет, это ад. Она считает каждый кусок хлеба, который я ем. Она пилит меня с утра до ночи, что я упустил такую жену, как ты. Представляешь? Теперь ты у нее — идеал, а я — неудачник.
— Иронично, — кивнула Света.
— Пусти меня обратно, а? — Олег шагнул к ней, пытаясь взять за руку. — Я все осознал. Я буду готовить. Я буду убирать. Я зарплату буду всю тебе отдавать. Я маму на пушечный выстрел не подпущу. Я люблю тебя, Свет. Ну ошиблись, ну с кем не бывает…
Света смотрела на него. На его стоптанные ботинки, на просящие глаза побитой собаки. Ей не было его жаль. Жалость выгорела в тот вечер, когда она увидела чек на мраморную говядину.
— Знаешь, Олег, — задумчиво произнесла она. — Я ведь не злая. Я даже верю, что ты сейчас искренен. Тебе там плохо, холодно и голодно. А здесь — тепло и я решаю все проблемы.
— Да не поэтому! — горячо воскликнул он.
— Поэтому, Олег. Именно поэтому. Ты не по мне скучаешь. Ты скучаешь по комфорту, который я создавала. По функции «жена». А я как человек тебе не нужна была, пока я не стала неудобной.
Она достала ключи.
— Ты не вернешься. Мы подаем на развод. Имущественных претензий у меня к тебе нет, машину забирай, она все равно на тебя записана, хоть и в кредит, который я платила. Но кредит теперь — сам.
— Но Свет…
— И еще, — она обернулась уже у самой двери. — Передай маме, что французский препарат для коленей лучше всего заменяется приседаниями. Очень бодрит.
Света вошла в подъезд. Лифт не работал, но она легко взбежала на пятый этаж. Дышалось удивительно легко.
Дома она открыла ноутбук, налила себе бокал вина и открыла сайт туристического агентства.
«Тур в горы. Для одиночек. Сложный маршрут, полное погружение».
Она нажала «Оплатить».
На экране высветилось подтверждение. Света улыбнулась. Впервые за три года она тратила деньги на то, что хотела она сама. И черт возьми, это было самое вкусное чувство на свете — вкуснее мраморной говядины и слаще любой мести. Жизнь только начиналась, и в этой жизни она больше никого не собиралась тащить на своем горбу.
А Олег еще долго стоял под окнами, глядя на желтый свет за новыми шторами. Потом позвонила мама.
— Ты где шляешься? — проскрипел в трубке голос Регины Петровны. — Я список составила, в аптеку надо. И хлеба купи, только не того дешевого, что ты вчера принес, а зернового. И поторапливайся, у меня давление скачет.
Олег посмотрел на погасший экран телефона. Потом на окна Светы. Потом на свои ботинки.
— Да иди ты… — прошептал он, но так тихо, что даже сам себя едва услышал. И поплелся к метро. Покупать зерновой хлеб. Потому что бунтовать нужно вовремя, а не когда ты остался один на один с хищником, которого сам же и выкормил.
