Кинокомедия «Светлый путь» (1940) – это во многом сказка, и дело вовсе не в том, что изначально сценарий назывался «Золушка». Там и разговор с зеркалом, и полёт на автомобиле. И даже свойственное сказкам ощущение времени. Как известно, в мифотворчестве нет обычного летосчисления, а есть всякие «давным-давно». Это называется по-научному «абсолютным эпическим временем», а там и 100 и 1000 лет – без разницы. Так и здесь.
Повествование начинается явно при НЭПе, ибо хозяйка Тани Морозовой — эдакая фифа и мечта поэта — держит гостиницу со стёбным названием «Малый Гранд-Отель» (в духе Ильфа-Петрова). Либо он гранд, либо он малый. Именно туда прибывает красивый инженер Лебедев, он же Принц, и его появление в чудовищном захолустье (на самом деле нет, ибо это всего лишь Сергиев Посад) толкает Морозову к развитию. Типичный для советского кино расклад: стремление к вершинам по причине любви.
Так вот, перед нами излёт НЭПа, а хозяйка одета вообще как-то архаично – как до революции. Все эти кружева в манере Ар Нуво — «упадочный стиль, эпоха Керенского», как сказал бы Остап Бендер. Нашей героине Морозовой лет 18-20 (Орловой — больше, но ей можно). Потом начинается её становление, а заодно – превращение сонного городка в промышленный центр. Перед нами – целая веха, продолжавшаяся …десять лет. Мы там видим не только смену руководства, но и смену художественной парадигмы (о ней чуть позже).
Разворачиваются новогодние гуляния, которые вернули в 1937 году, а до того «буржуазный праздник» не отмечали официально – только у себя дома. Потом, когда Морозова переезжает на новую квартиру, показывают её дом – он маячит фоном, но он легко узнаваем – это вообще Москва, Таганка. Туда-туда она едет — экипаж втаскивает поклажу на горку, принадлежащую этому строению. Дом на Гончарной набережной, построенный перед войной. Тот вид, что показан в фильме, здание приобрело к 1939 году.
К слову, это — шикарный дворец, принадлежавший Наркомату Лёгкой Промышленности, то есть Морозова поселилась в нём вполне по делу, а не потому, что авторам понравилась внушительная натура (но нет, с небольшой натяжкой — это был дом кожевенников, а Морозова — текстильщица). А там, есть, чему нравиться – дом выстроен с оглядкой на палаццо эпохи Ренессанса. Эти сдвоенные колонны, галерея. Это — чистое палладианство, принятое после 1934 года.
Ещё один знак эпохи – статуя Рабочего и Колхозницы, созданная Верой Мухиной для Парижской Выставки — 37. Монумент был установлен на подъездной аллее к Главному входу ВСХВ в июле 1939 года. Сам фильм вышел в 1940 году. Тем не менее, инженер ничуть не постарел, а Морозова лишь похорошела. Кроме этого, он её дождался, что в тогдашних условиях было попросту невозможно – такие женихи были нарасхват, да и они особо не ждали принцесс и Золушек.
Но это же сказка. Повествование спрессовано так, будто прошло года три от силы. Теперь насчёт эстетической парадигмы. В фильме есть эпизод (см. выше), где отрицательный персонаж, директор обсуждает новые ткани и у него там сплошные узоры с тракторами и нефтяными вышками. Индустриальный крепдешин и весёленькие ситчики с гаечными ключами – эта тема была популярной в 1920-х – начале 1930-х годов. Потом это объявили формализмом (испытанное клеймо для неугодного художника) и стали высмеивать.
Этот мотив использовался и на Западе и знаменовал победу машинной эстетики над «цветочками». Но в середине 1930-х триумфально вернулись цветочки, а в архитектуру – стиль палаццо, ну и прочий Новый Год с кокошниками. Да! Главная героиня там выступает у подножия Дворца Советов, который так никогда и не был выстроен. И это не макет на ВСХВ — это макет реальности. Эстетика Вечности — всё было, есть и будет. «Мы пронесём через миры и века», — поётся в песне к этому фильму, и там оно не просто так.
