Споры вокруг происхождения этой песни появились сразу после премьеры фильма и не утихают до сих пор.
Сегодня чаще других упоминается версия о том, что песня впервые прозвучала в 1946 году на этапе в карельский лагерь в исполнении её автора, молодого заключённого Николая Ивановского. Это была вторая судимость 18-летнего парня, и на этапе в лагерь он написал песню.
Позже Ивановский немало отсидел в разных тюрьмах и в преступной среде был достаточно авторитетным человеком. Но с годами отошел от прежней уголовной жизни, устроился на работу в «Ленфильм» и дослужился там до должности главного осветителя киностудии.
И как только в 1965 году песня прозвучала с экрана, он сразу заявил о своём авторстве. Многие сотрудники киностудии подтвердили, что слышали эту песню в исполнении Ивановского, ещё задолго до премьеры комедии Гайдая.
Даже в воспоминаниях народного артиста СССР Игоря Петровича Владимирова есть упоминание об этой песне, что он сам лично слышал её в исполнении Ивановского ещё в конце пятидесятых годов на одном из застольев в киностудии. Так что доказательств у этой версии существует достаточно.
Так же достоверно известно, что эту песню Гайдаю предложил Юрий Никулин. Когда для фильма понадобилась жалостливая блатная песенка под гитару, он напел её режиссёру, и тому она понравилась.
По рассказу самого Никулина, он записал эту песню в свою знаменитую тетрадочку в первые послевоенные годы, случайно услышав её на вокзале в исполнении инвалида-попрошайки. В принципе, это не противоречит версии авторства Ивановского, потому что в те годы подобные песни распространялись очень быстро.
Правда, Никулин с Гайдаем убрали из песни несколько куплетов, которые не вписывались в сюжет фильма и вряд ли бы понравились худсовету. Но о каких куплетах шла речь, Юрий Владимирович не рассказывал.
Позже появилась ещё одна версия происхождения этой песни, о которой в своих опубликованных воспоминаниях поведал известный музыкант Генрих Сечкин.
Генрих Соломонович Сечкин, так же как и Ивановский, в прошлом был авторитетным зэком. Но с годами завязал с прежней жизнью, получил музыкальное образование и сделал неплохую карьеру гитариста, а затем музыкального педагога и писателя.
Так вот Сечкин утверждал, что стихи и музыку к песне «Постой, паровоз» написал именно он, когда ещё в юности получил свой первый срок. Он даже разъяснил смысл некоторых фраз.
Сечкин рассказал, что когда его в первый раз осудили и сразу на большой срок, он задумал покончить жизнь самоубийством. На этапе при пересадке из одного эшелона в другой охрана разместила зэков в стороне от перрона, рядом с железнодорожными путями, по которым на большой скорости проходили поезда.
И Сечкин задумал броситься под один из них. Поэтому смысл слов: «Я к маменьке родной с последним приветом спешу показаться на глаза», было ничем иным, как обращением к уже покойной матери, на встречу с которой он рассчитывал после своей смерти.
Правда, тогда он так и не решился на самоубийство. Но есть и другие разъяснения Сечкина по поводу этой песни, которые выглядят вполне правдоподобно. И сегодня существует много людей, особенно среди его бывших учеников, которые верят именно в эту версию происхождения песни.
А вот историки и музыковеды считают, что песня написана гораздо раньше, чем это могли сделать Ивановский или Сечкин. Дело в том, что в песне идёт речь о неком кондукторе, который мог управлять тормозами.
Такие специальные кондукторы на железнодорожных поездах действительно были, но в далёком прошлом. Историки говорят, что в середине девятнадцатого века в каждом вагоне на поездах были специальные люди, которые управляли снижением скорости и остановкой поезда, используя специальные тормозные механизмы.
Они и назывались кондукторами.
Но в конце девятнадцатого века, после изобретения пневматических тормозов, необходимость в таких вагонных кондукторах отпала. Все последующие годы торможением всего поезда, как и разгоном, управлял один машинист.
Вряд ли Ивановский или Сечкин знали о таких «тормозных кондукторах», так как жили почти через сто лет после их упразднения.
К тому же знаменитая собирательница народного творчества Жанна Бичевская, которая никогда не интересовалась тюремным фольклором, имеет в своем репертуаре очень похожую песню.
И по словам, и по мелодии. Там такие слова:
Вот тронулся поезд в далёкую сторонку
Кондуктор, нажми на тормоза
Я к маменьке родной с прощальным поклоном
Спешу показаться на глаза.
Летит паровоз по долинам и взгорьям,
Летит он неведомо куда;
Я к маменьке родной заеду ненадолго,
А срок мне представлен на три дня.
Прости меня, мама,
Прости, дорогая!
Вот всё, что я маме скажу.
Теперь я не знаю, в которую минуту
Я буйную голову сложу.
Не жить тебе, мама, ни с сыном, ни с внучкой,
Не жить со снохою молодой!
Осталась мне доля – семьёй моей стали
Лишь шашка да конь вороной.
Прости меня, мама, прости, дорогая!
Вот всё, что я маме скажу.
Теперь я не знаю, в каком диком крае
Я буйную голову сложу.
Укрой меня, мама, молитвой с любовью,
А я за тебя помолюсь.
Прости меня, мама, спаси меня, Боже,
А может, я к маме вернусь.
Нетрудно заметить прямую аналогию с песней из знаменитой комедии Гайдая.
Поэтому историки считают, что, скорее всего, эту старую солдатско-казацкую песню ещё в дореволюционные годы блатные переделали на свой манер, и она потом жила уже как самостоятельная песня. А версии с авторством Николая Ивановского и Генриха Сечкина — это всего лишь красивые легенды, придуманные ими самими.
