В одном разборе её назвали …нэпманшей, и это неверно. Женщина-нэпман — это мадам Грицацуева, а тут — какой бизнес? Нет. Это могла быть подружка нэпмана или симпатичная дамочка, переходящая от одного богача к другому – в поисках достойного покровителя.
В те годы было много хорошеньких мадемуазелей, стремившихся к защите и комфорту. Часто они имели неплохую родословную, утратившую смысл после Революции. До этого, впрочем, тоже — в начале XX века титул что-нибудь значил только в приложении к деньгам или способностям.
Мне доводилось читать брачные объявления 1910-х, где «привлекательная молодая особа хорошего воспитания» искала замужества с представительным человеком и добавляла: «Возраст и наружность не имеют значения».
И девушки соглашались не только за брак, но и… так. Если уж до 1917 года такое было в порядке вещей, то… В общем, запросто. Она — какая-нибудь молодая дворянка, чьи родители недовезли её в Париж, и вот она вынуждена лобызать нуворишей и выслушивать их убогие разговоры о фининспекторе.
Впрочем, это могла быть вовсе не княжна, а слегка образованная дева из мещан, знающая толк в заграничных парфюмах, фокстроте и американском синематографе. Отзывались на клички, типа Нинон или Стеллочка.
Но бывали и Маруси. Таких барышень часто рисовали в сатирических журналах – они изображались тучными (потому что буржуев и богачей всегда делали жирными) или чрезмерно тощими, как это было модно в 1920-х. Накрашенные, скучающие, томные. Равнодушные к созидательным свершениям и работе!
Другой вариант. Героиня Любови Полищук – это артистка-танцовщица из какого-нибудь экспериментального театра, где сплетались идеи Дельсарта / Далькроза / Дункан и ещё каких-нибудь новаторов.
Тогда было актуальным – открыть не только в столице, но и в небольшом городке школу эксцентрического движения при театрально-художественной мастерской. Или ещё какую студию новаторских танцев, где ритмика соединялась с античной пластикой, а физкультура – с мелодекламацией.
Эти заведения бытовали до 1934-1935 годов, а некоторые дожили до начала войны, разве что под иными вывесками. Участницы таких коллективов могли сниматься в кино, читать стихи и рассказы с эстрады, подвизаться в ленинградском Мюзик-Холле (к слову, открывшийся в 1928 году, а не до Революции) и даже петь в ресторанах.
К советской власти они относились, скорее, положительно, ибо только в нэповской России можно было спокойно основать какую-нибудь Академию эвритмии или Школу пластической грации. И не платить за аренду. Ибо всё за гос-счёт.
…Я выдумываю названия, но такого было реально много – если заинтересовались, найдите книги Ирины Сироткиной «Свободное движение и пластический танец в России» и «Шестое чувство авангарда».
Общий вид героини Полищук – примерно, как у девушек, изображавших в Мюзик-Холле «заграничные танцы» в эксцентрической манере. Это была смесь острой сатиры и реальной увлечённости всеми этими буржуйскими штуками. И вообще танец Бендера с красоткой – этакая пародия на те пародии.
Но в 1970-х уже мало, кто помнил те номера.
Правда, в данном случае я всё же склоняюсь к тому, что Полищук сыграла «собеседницу» нэпманов и жуликов, а не актрису какого-нибудь местного Театра прогрессивной машино-динамики. Помните, с чего начинается?
Богиня сидит на подоконнике провинциального дома и томится бездельем. В следующий момент она уже за столиком Бендера, потом — сокрушительное (в прямом смысле этого слова) танго, да и вообще «ему это кажется» — как гласит сопроводительная надпись в кадре. Мечты-мечты… А реал — мадам Грицацуева.
