— Алина, я знаю, что ты там! Немедленно открой! Кто тебе дал право менять замки? Быстро дай мне новые ключи, — требовала бывшая свекровь, и ее кулак снова и снова обрушивался на обитую дерматином дверь.
Алина стояла посреди прихожей, прижимая ладони к ушам. Звук ударов отдавался в висках гулким набатом, смешиваясь с колотящимся в горле сердцем. Она не узнавала этот визгливый, срывающийся голос. Тамара Павловна, ее бывшая свекровь, всегда говорила иначе — властно, с ледяными нотками, но никогда не срывалась на крик. Казалось, вместе с Вадимом из этой женщины ушла вся ее выдержка, оставив после себя только сгусток неприкрытой, оголенной ярости.
— Я вызову полицию, Тамара Павловна! Уходите! — крикнула Алина, и ее собственный голос прозвучал слабо и жалко.
— Полицию? На меня? — за дверью раздался хохот, больше похожий на карканье. — Давай, вызывай! Я им расскажу, как ты, не успев мужа похоронить, вышвыриваешь его мать на улицу из квартиры, в которую мой сын вложил всю душу!
Алина зажмурилась. Ложь. Наглая, беспардонная ложь. Эту квартиру ей оставили в наследство ее родители. Она была ее, и только ее, еще до знакомства с Вадимом. Да, после свадьбы они сделали здесь капитальный ремонт, и Вадим действительно вложил в него и деньги, и силы. Но квартира от этого не стала его. И уж тем более она не принадлежала Тамаре Павловне.
Стук прекратился. Наступила тишина, давящая, звенящая. Алина, затаив дыхание, подошла к глазку. На площадке никого не было. Ушла? Неужели так просто? Она отошла от двери, чувствуя, как дрожат ноги. Нужно выпить воды. Или что-то покрепче. Но в доме не было ни капли спиртного. Вадим не пил, и она тоже.
Телефон на тумбочке зазвонил. На экране высветилось «Тамара П.». Алина сбросила вызов. Телефон зазвонил снова. И снова. И снова. На десятый раз она не выдержала и выключила звук. Через минуту пришло сообщение: «Ты еще пожалеешь об этом. Я найду на тебя управу».
Алина уронила голову на руки. Прошло всего сорок два дня со смерти Вадима. Сорок два дня ада, который, казалось, никогда не закончится. Сначала был шок, отрицание, пустота. Потом — похороны, поминки, сочувствующие взгляды и шепот за спиной. А потом началось это.
Первую неделю Тамара Павловна вела себя тихо. Она приходила каждый день, приносила какие-то супы в банках, которые Алина молча выливала в раковину, садилась в кресло Вадима и часами смотрела в одну точку. Алина терпела. Она понимала — та потеряла единственного сына. Ее горе было безмерным. Алина и сама была раздавлена, но находила в себе силы кивать, поддакивать и молча сносить присутствие в доме чужого, по сути, человека.
Но потом что-то изменилось. Тамара Павловна начала вести себя так, будто квартира принадлежала ей. Она стала переставлять вещи Вадима. «Эта рубашка должна висеть здесь, он так любил ее», «А вот эти книги мы уберем, они только пыль собирают». Алина сначала мягко возражала, но свекровь ее не слышала. Она смотрела на невестку отсутствующим взглядом и продолжала делать по-своему.
Последней каплей стала попытка забрать обручальное кольцо Вадима. Оно лежало в шкатулке на тумбочке у кровати.
— Я заберу его, — сказала Тамара Павловна своим обычным повелительным тоном. — Это память о сыне. Тебе оно зачем? Ты молодая, еще выйдешь замуж.
— Я не отдам, — тихо, но твердо ответила Алина.
— Что значит «не отдам»? — брови свекрови поползли вверх. — Это кольцо покупал мой мальчик! Оно принадлежит нашей семье!
— Оно принадлежит мне. Он надел его мне на палец. А свое оставил здесь, со мной.
В тот день они впервые по-настоящему поссорились. Тамара Павловна ушла, хлопнув дверью и бросив на прощание: «Ты еще ничего не поняла, девочка».
Именно после этого Алина решила сменить замки. Она поняла, что больше не может находиться в одном пространстве с этой женщиной. У Тамары Павловны были свои ключи — Вадим когда-то сам ей их отдал, «на всякий случай». И этот «всякий случай» теперь превратился в оружие против самой Алины. Она чувствовала себя в осаде в собственном доме.
Вечером позвонила Света, лучшая подруга.
— Ну что, как ты? Опять приходила твоя мегера? — без предисловий начала она.
— Приходила. Ломилась в дверь. Угрожала, — устало ответила Алина.
— Так, я не поняла. Ты замки сменила?
— Да, сегодня утром.
— И она требует ключи? Алина, ты только не вздумай ей их давать! Это твоя квартира. Твоя! Понимаешь? Она тебе никто. Бывшая свекровь. Юридически — чужой человек.
— Света, она говорит, что Вадим вложил деньги в ремонт…
— И что? Он был твоим мужем! Вы жили вместе, вели общее хозяйство. Он что, должен был тебе счет за проживание выставлять? Не будь наивной. Она просто хочет отжать у тебя квартиру. Или как минимум превратить твою жизнь в кошмар, чтобы ты сама отсюда сбежала.
— Куда я сбегу? Это мой дом.
— Вот именно! Так что держи оборону. Запиши ее угрозы на диктофон. Если еще раз придет и будет ломиться — сразу вызывай участкового. Пусть он ей объяснит, что к чему.
Разговор со Светой немного привел Алину в чувство. Подруга всегда была прагматичной и здравомыслящей. Она не лезла в душу с утешениями, а давала четкие инструкции к действию. И сейчас это было именно то, что нужно.
Следующие несколько дней прошли в тревожном затишье. Тамара Павловна не звонила и не приходила. Алина почти начала надеяться, что та смирилась. Она понемногу приходила в себя, разбирала вещи Вадима, плакала над его фотографиями, но это были уже другие слезы — тихие, светлые слезы тоски, а не отчаяния. Она снова начала чувствовать себя хозяйкой в своем доме.
Но затишье оказалось обманчивым.
В субботу утром, когда Алина только вышла из душа, в дверь позвонили. Она посмотрела в глазок. На пороге стояла не Тамара Павловна, а ее дочь, Катя, золовка Алины. С Катей у них всегда были ровные, почти приятельские отношения. Она была полной противоположностью своей матери — мягкая, тактичная, немного неуверенная в себе.
Алина открыла дверь.
— Привет, — Катя виновато улыбнулась. — Можно войти?
— Проходи, — Алина посторонилась, пропуская ее в квартиру.
Катя вошла и растерянно остановилась в прихожей.
— Алин, я… я по поводу мамы, — начала она, не глядя на Алину. — Она сама не своя. Ты не представляешь, что с ней творится. Она не ест, не спит, только говорит о Вадиме и о тебе.
— Я представляю, — сухо ответила Алина. — Она ломилась ко мне в дверь и требовала ключи.
— Я знаю. Она мне рассказала. Алин, пойми, она не со зла. Она просто… она считает, что эта квартира — единственное, что связывает ее с Вадимом. Она боится потерять эту связь.
— Катя, это моя квартира, — Алина почувствовала, как внутри снова поднимается раздражение. — Моих родителей. Я живу здесь с восемнадцати лет. Вадим появился в моей жизни гораздо позже. И твоя мама тоже.
— Я все понимаю! Правда! Но она вложила в ремонт большие деньги. Она продала дачу, чтобы помочь вам. Она говорит, что почти два миллиона отдала Вадиму. Она считает, что имеет право хотя бы приходить сюда.
Два миллиона? Алина нахмурилась. Она знала, что Тамара Павловна помогала с ремонтом, но была уверена, что речь шла о гораздо меньшей сумме. Вадим говорил что-то про триста-четыреста тысяч. Но два миллиона…
— Я ничего не знаю про два миллиона, — честно сказала Алина. — Вадим говорил мне совсем о другой сумме. И дачу, насколько я знаю, она продала, потому что ей тяжело было за ней ухаживать.
Катя вздохнула и наконец подняла на Алину глаза. В них стояли слезы.
— Алин, я не знаю, кому верить. Мама клянется, что отдала ему все деньги с продажи. Она говорит, что у нее даже где-то есть расписка от него. Она хочет подавать в суд. На раздел имущества. Она считает, что имеет право на долю в квартире как наследница Вадима.
У Алины похолодело внутри. Суд? Раздел имущества? Но ведь квартира ее! Неужели закон может быть на стороне Тамары Павловны?
— Это бред, — сказала она, скорее убеждая саму себя. — Квартира куплена до брака. Она не является совместно нажитым имуществом. Никакой суд не присудит ей долю.
— А ремонт? Значительные вложения в ремонт, которые увеличили стоимость квартиры? Наш знакомый юрист сказал, что это может быть основанием. Особенно если у нее есть доказательства, что деньги давала она.
Алина села на пуфик в прихожей. Ноги ее не держали. Значит, угрозы Тамары Павловны были не пустым звуком. Она готовилась к войне. Настоящей, с юристами и судами.
— Чего она хочет? — тихо спросила Алина.
— Она хочет, чтобы ты либо вернула ей деньги, либо… пустила ее сюда жить. Или продала квартиру и отдала ей ее долю.
— Жить? Здесь? В моей квартире? — Алина рассмеялась нервным, срывающимся смехом. — Она в своем уме?
— Алин, не надо так… — Катя подошла и села рядом. — Давай попробуем договориться. Может быть, ты сможешь отдать ей какую-то сумму? Не всю, конечно. Но хоть что-то. Чтобы она успокоилась.
— У меня нет двух миллионов. И даже одного. Все наши сбережения ушли на… на все. Ты знаешь.
Обе замолчали. Воздух в прихожей стал тяжелым, спертым.
— Алин, — Катя снова заговорила, и в ее голосе появились новые нотки, заговорщицкие. — Есть еще кое-что. Мама думает, что Вадим что-то от нее прятал. Что-то здесь, в квартире. Какие-то важные документы. Поэтому она так рвется сюда попасть. Она не говорит, что именно, но она уверена, что это что-то ценное.
Эта новость озадачила Алину еще больше. Что мог прятать Вадим? Он был открытым, как книга. У них не было секретов друг от друга. По крайней мере, Алина так думала.
— Какие документы? Я разобрала почти все его вещи. Ничего необычного не нашла.
— Я не знаю. Она сама не в себе. Может, она все это выдумала. Но она очень настойчива. Может, ты посмотришь еще раз? Внимательнее?
После ухода Кати Алина еще долго сидела в оцепенении. Ситуация становилась все сложнее и запутаннее. Одно дело — терпеть нападки обезумевшей от горя женщины, и совсем другое — готовиться к судебной тяжбе и искать мифические документы.
Она решила начать с документов. Если Тамара Павловна действительно дала Вадиму два миллиона, он должен был где-то это зафиксировать. Вадим был очень педантичным в финансовых вопросах. Он вел домашнюю бухгалтерию в специальной программе, хранил все чеки и квитанции.
Алина включила его ноутбук. Пароль она знала. Она открыла папку «Финансы». Бесконечные таблицы Excel, сканы чеков, договоры. Она потратила несколько часов, просматривая файлы за последние два года — именно тогда они делали ремонт. Она нашла сметы от строителей, чеки на стройматериалы, договор на установку кухни. Общая сумма расходов на ремонт составляла чуть больше полутора миллионов.
Но вот поступлений от Тамары Павловны на два миллиона не было. Было несколько переводов по сто-двести тысяч, в общей сложности набегало около пятисот. Это было больше, чем думала Алина, но никак не два миллиона. Откуда взялась эта цифра?
И где же расписка, о которой говорила Катя? Алина начала методично обыскивать квартиру. Она перерыла все ящики стола, все папки с документами, заглянула в каждую книгу. Ничего.
Потом она вспомнила про антресоли. Там стояло несколько коробок со старыми вещами Вадима, которые он привез из родительской квартиры, когда они съехались. Он все собирался их разобрать, но так и не успел.
Алина притащила стремянку. Коробки были тяжелыми, покрытыми толстым слоем пыли. В первой оказались старые университетские конспекты и учебники. Во второй — коллекция моделей автомобилей, которую он собирал в детстве. А вот в третьей…
В третьей коробке, под стопкой старых футболок, лежал небольшой металлический кейс с кодовым замком. Алина никогда его раньше не видела. Сердце забилось чаще. Неужели это оно? То, что искала Тамара Павловна?
Код. Какой мог быть код? Алина попробовала дату их свадьбы — не подошло. Дату рождения Вадима — тоже нет. Ее дату рождения — мимо. Она перебирала в уме все значимые для них даты, но замок не поддавался.
Она села на пол рядом с кейсом, чувствуя полное бессилие. Что там внутри? Может быть, там и правда лежит та самая расписка на два миллиона? И тогда ее положение станет совсем плачевным. А может, там что-то совсем другое? Что-то, что Вадим хотел скрыть ото всех, включая ее?
Мысль о том, что у мужа могли быть от нее серьезные тайны, была неприятной, резанула по сердцу. Она всегда гордилась их доверительными отношениями.
Весь следующий день Алина провела как в тумане. Она ходила вокруг этого кейса, трогала его, пыталась угадать код. Она даже позвонила Свете, но та лишь отмахнулась: «Отнеси в мастерскую, там вскроют за пять минут. Чего мучиться?». Но Алина не хотела. Ей казалось, что это будет предательством по отношению к Вадиму. Она должна была сама найти ответ.
Ночью она почти не спала. Она лежала в их постели, вдыхала оставшийся на подушке запах его шампуня и перебирала в памяти их разговоры, шутки, привычки. Она пыталась найти ключ, подсказку.
И вдруг ее осенило. «8514». Это был номер его первого автомобиля, старенькой «девятки», которую он купил на свою первую зарплату и которой очень гордился. Он часто с юмором вспоминал этот номер.
Алина вскочила с кровати, подбежала к кейсу и дрожащими пальцами набрала комбинацию. Щелк! Замок открылся.
Внутри, на бархатной подложке, лежало несколько папок с документами и старый, потертый ежедневник. Алина взяла его в руки. Это был ежедневник Вадима за тот год, когда они делали ремонт. Она начала листать. Обычные записи: «встреча с прорабом», «купить плитку», «звонок маме». Ничего особенного.
Потом она открыла папки. В первой были документы на квартиру. Свидетельство о собственности на имя Алины, договор дарения от ее родителей. Вадим хранил у себя копии. Во второй папке были какие-то медицинские выписки, анализы, счета из зарубежной клиники. Имя пациента было ей незнакомо — Арсений Кравцов. Суммы в счетах были астрономическими. Десятки тысяч евро.
Алина ничего не понимала. Кто этот человек? Почему Вадим хранил его документы?
Она снова взялась за ежедневник. Она стала читать его внимательнее, вчитываясь в каждую строчку. И нашла. В середине ежедневника, между записями о покупке ламината и выборе обоев, было несколько страниц, исписанных убористым почерком Вадима. Это было похоже на черновик письма.
«Мама, я не знаю, как сказать тебе это. И, наверное, никогда не скажу. Так будет проще для всех. Ты думаешь, что деньги от продажи дачи пошли на ремонт нашей с Алиной квартиры. Но это не так. Вернее, не совсем так. Часть денег я действительно потратил на ремонт. Около пятисот тысяч. А остальные… Остальные полтора миллиона я отдал Сеньке. Помнишь Арсения Кравцова, моего армейского друга? У его сына обнаружили редкое заболевание. Нужна была срочная операция в Германии. У них не было таких денег. Я не мог остаться в стороне. Ты всегда учила меня помогать друзьям, говорила, что нет ничего важнее человеческой жизни. И я помог. Я знаю, что обманул тебя. Сказал, что ремонт обойдется гораздо дороже. Я взял у тебя расписку на два миллиона, чтобы ты была спокойна, чтобы ты чувствовала себя полноправной хозяйкой в нашем доме. Прости меня за эту ложь. Но я не мог поступить иначе. Я бы не смог жить, зная, что мог спасти ребенка, но не сделал этого ради нового паркета и итальянской плитки. Алина об этом не знает. И никогда не должна узнать. Она слишком честная, она бы не смогла жить с этим обманом. Я порву эту расписку, как только мы закончим ремонт. А тебе скажу, что потерял ее. Прости меня, мама. Твой сын, Вадим».
Под этим текстом лежала та самая расписка. «Я, Вадим Сергеевич Орлов, получил от своей матери, Орловой Тамары Павловны, денежные средства в размере 2 000 000 (двух миллионов) рублей на ремонт квартиры…».
Алина сидела на полу, прижимая к груди ежедневник мужа, и слезы текли по ее щекам. Но это были не слезы горя или обиды. Это были слезы гордости и какого-то пронзительного, всепоглощающего понимания. Ее Вадим. Ее тихий, правильный, педантичный Вадим оказался способен на такой поступок. На большую ложь во имя большого добра. Он обманул мать, обманул жену, но спас жизнь ребенку.
Она вдруг поняла отчаянное желание Тамары Павловны попасть в квартиру. Она искала не документы. Она искала подтверждение своей значимости, своей роли в жизни сына. Эти два миллиона, вложенные в «семейное гнездо», были ее символическим вкладом, ее якорем. И она чувствовала, что этот якорь уплывает из рук.
Теперь Алина знала, что делать.
Она позвонила Кате.
— Катя, приезжай. И привози маму. Нам нужно поговорить. Всем вместе.
Через час они уже сидели на кухне. Тамара Павловна была бледной, с поджатыми губами и злыми, колючими глазами. Она демонстративно не смотрела на Алину. Катя сидела между ними, как между двух огней.
— Я не понимаю, зачем ты нас позвала, — процедила Тамара Павловна. — Если ты надумала отдать ключи, то давай их сюда, и мы уйдем. Разговоры разговаривать я с тобой не намерена.
Алина молча положила на стол металлический кейс.
— Вот то, что вы искали, Тамара Павловна.
Свекровь удивленно посмотрела на кейс, потом на Алину.
— Что это?
— Это тайник Вадима. Я нашла его. И я знаю, почему вы так хотели попасть в квартиру. Вы искали не документы. Вы искали это.
Алина открыла кейс. Она достала ежедневник и расписку. Тамара Павловна схватила расписку, пробежала ее глазами, и на ее лице отразилось торжество.
— Вот! Вот! Я же говорила! — она потрясла бумагой перед носом у Кати. — Два миллиона! Он взял у меня два миллиона! Теперь ты веришь мне? А эта… эта хотела все присвоить!
— Да, он взял у вас два миллиона, — спокойно сказала Алина. — Но он не потратил их на ремонт.
Она открыла ежедневник на нужной странице и протянула его Тамаре Павловне.
— Прочтите.
Тамара Павловна недоверчиво взяла ежедневник. Она надела очки, которые достала из ридикюля, и начала читать. По мере чтения ее лицо менялось. Торжествующая ухмылка сползла, брови сошлись на переносице, губы задрожали. Когда она дочитала до конца, она отложила ежедневник и долго смотрела в одну точку невидящим взглядом.
— Это… это неправда, — прошептала она. — Он не мог… Он не мог так со мной поступить.
— А вот это — правда, — Алина положила на стол папку с медицинскими документами Арсения Кравцова. — Вот счета из клиники. Вот благодарственное письмо от его родителей. Они пишут, что Вадим — их ангел-хранитель. Что он спас их сына.
Катя взяла документы, начала их перебирать. Ее глаза становились все больше и больше.
— Мама… Мама, это правда… Смотри…
Но Тамара Павловна не смотрела. Она сидела, ссутулившись, внезапно постарев на десять лет. Вся ее былая властность и спесь исчезли. Перед Алиной сидела раздавленная, обманутая в своих ожиданиях старуха. Она потеряла не просто сына. Она потеряла образ идеального сына, который сама же и создала. И она потеряла свою жертву, которая, как ей казалось, давала ей право на все.
— Он обманул меня, — глухо произнесла она. — Сын… обманул родную мать. Из-за какого-то чужого ребенка.
— Он не обманул вас, — тихо сказала Алина, хотя сама не до конца верила в свои слова. — Он просто поступил так, как считал правильным. Как вы сами его учили.
— Я не так его учила! — вдруг вскрикнула Тамара Павловна, и в ее голосе прорвалась вся ее боль и ярость. — Я учила его ценить семью! Свой дом! А он… он отдал мои деньги, мои кровные, чужим людям! А мне врал!
Она вскочила, опрокинув стул.
— Я ненавижу его! — закричала она, и это было страшнее всех ее предыдущих угроз. — И тебя ненавижу! Это ты его таким сделала! Это из-за тебя он отдалился от матери!
Катя подскочила к ней, попыталась обнять, успокоить.
— Мама, тише, пожалуйста, тише…
Но Тамару Павловну было уже не остановить. Она вырвалась из рук дочери, схватила со стола расписку, скомкала ее и швырнула в лицо Алине.
— Подавись своей правдой! И квартирой своей подавись! Ничего святого в тебе нет!
Она развернулась и, шатаясь, пошла к выходу. Катя, бросив на Алину извиняющийся взгляд, поспешила за матерью.
Хлопнула входная дверь.
В квартире снова наступила тишина. Алина сидела за столом, заваленным документами, и смотрела на скомканный листок расписки. Она победила. Она отстояла свой дом, свою правду, свою память о муже.
Но почему-то никакой радости от этой победы она не чувствовала. Только звенящую, оглушающую пустоту внутри. Конфликт был исчерпан, но мир не наступил. Раны оказались слишком глубокими, а правда — слишком горькой для всех. Она осталась одна в своей тихой, чистой квартире, в которой больше никогда не будет запаха его шампуня и звука его смеха. Только эхо последней, самой страшной битвы.
