Елена Сергеевна, провизор высшей категории и женщина с железобетонной выдержкой, выработанной годами общения с ипохондриками и наркоманами, ищущими «что-нибудь от кашля», верила в две вещи: в доказательную медицину и в то, что прошлое должно оставаться в прошлом. Желательно — на глубине двух метров и под бетонной плитой.
Но у судьбы, как известно, чувство юмора специфическое. Петросян отдыхает.
Был вечер вторника. Тот самый, когда Елена обычно позволяла себе расслабиться: заваривала чай с чабрецом, надевала любимый халат с махровыми ушами (подарок дочери, дурацкий, но теплый) и включала документалку про маньяков. Маньяки успокаивали. Их логика была понятнее, чем логика заведующей аптекой, урезавшей премию за «недостаточную улыбчивость».
Звонок в дверь был робким. Не курьерским (те жмут кнопку, будто хотят вдавить её в стену) и не соседским (те звонят, когда топят). Так звонят люди, которые знают, что им не рады.
Елена подошла к двери, глянула в глазок и отшатнулась. Чабрец в чашке плеснул на халат.
На лестничной площадке стояла её дочь, тридцатилетняя Катя, с заплаканными глазами. А рядом, опираясь на палочку и стену, висел… он. Валерий. Валера. Валериан, чтоб его.
Мужчина, который пятнадцать лет назад ушел из этой самой квартиры с чемоданом, гитарой и фразой: «Ленка, я задыхаюсь, мне нужен полет!». Полетел он тогда к секретарше Людочке, у которой ноги росли от ушей, а мозг — от случая к случаю.
Сейчас «летчик» выглядел так, будто его сбили ПВО. Осунувшийся, серый, в какой-то нелепой куртке не по размеру и с лицом побитого спаниеля.
— Мам… открой, пожалуйста, — жалобно пропищала Катя через дверь. — Папе плохо.
Елена Сергеевна вздохнула. Глубоко, как перед прыжком в ледяную прорубь. Она знала: если сейчас откроет, её спокойная жизнь, выстроенная по кирпичику за пятнадцать лет, рухнет. Но там была Катя. Её добрая, мягкотелая Катя, которая всегда всех жалела — от бездомных котят до мужиков-паразитов.
Щелкнул замок.
— Здравствуй, Леночка, — прохрипел Валера, пытаясь изобразить улыбку былого покорителя сердец. Улыбка вышла кривой — левая сторона лица подозрительно тянула вниз. — Не ждала? А я вот… приземлился.
— Вижу, — сухо ответила Елена, пропуская процессию в коридор. Запахло старым табаком, лекарствами и чем-то кислым. Запахом неудачи. — Что, Валера, посадочная полоса у Людочки закрылась на ремонт?
— Мам, не надо сарказма! — вспыхнула Катя, помогая отцу снять ботинок. — У папы микроинсульт был. И гипертонический криз. Люда его выгнала. Просто выставила вещи за порог, представляешь? Сказала, что ей больной старик не нужен.
— Какая дальновидная женщина, — Елена скрестила руки на груди. — А мне, значит, нужен?
Валера, наконец разувшись (один носок был с дыркой на пятке — классика жанра), тяжело осел на пуфик.
— Лен, я ненадолго. Честно. Мне бы отлежаться. Инвалидность оформить. Катюша говорит, ты поможешь. Ты же медик. Ты же клятву Гиппократа давала.
— Я давала клятву покупателей не обнадеживать, которые просят гематоген со вкусом коньяка, — отрезала Елена. — А тебя, Валера, я вообще ни о чем не просила.
Катя встала между ними, как миротворец ООН в горячей точке.
— Мама! Ему идти некуда! Он же отец! Пожалуйста. Месяц. Ну два. Пока документы соберем, пока реабилитация. Я буду приходить, помогать, продукты покупать. Ну не на улицу же его!
Елена смотрела на бывшего мужа. Пятнадцать лет назад он был орлом. Красивый, уверенный, пахнущий дорогим одеколоном (купленным, кстати, на её деньги). Он тогда говорил, что Елена — «скучная, как инструкция к аспирину». А Людочка — это «праздник».
Теперь Праздник вышвырнул Аспирин на помойку.
— В зал его не пущу, — жестко сказала Елена. — Там мой телевизор и фикус. И диван новый, ортопедический.
— А где же… — начал было Валера.
— В маленькой комнате. На диване Кати. Там пружина в бок впивается, но тебе, летчику, не привыкать к перегрузкам.
— Спасибо, Лен, — Валера попытался взять её за руку.
— Руки! — рявкнула Елена так, что даже Катя вздрогнула. — И вот еще что. Правила общежития имени святой Елены. Первое: курить на лестнице. Второе: крышку унитаза опускать. Третье: слово «Люда» в этом доме под запретом. Нарушишь — вылетишь быстрее, чем пробка от шампанского.
Валера покорно кивнул. В его глазах, когда-то наглых и смешливых, теперь плескался страх. Страх загнанного зверя, который понял, что он больше не хищник, а падаль.
Первая неделя прошла в режиме «холодной войны».
Валерий обитал в маленькой комнате (бывшей детской), стараясь не отсвечивать. Он выходил только в туалет и на кухню — попить водички. Елена демонстративно его игнорировала. Готовила только себе. Катя, как и обещала, прибегала через день с пакетами, варила отцу бульоны, кашки, сюсюкала с ним, как с младенцем.
— Папочка, тебе удобно? Папочка, подушечку поправить?
Елену от этого «папочка» коробило. Где был этот папочка, когда Кате нужны были брекеты? «Лен, ну какие зубы, это же космос денег, пусть так ходит, изюминка будет». Где был папочка, когда Катя поступала в институт на платный? «Лен, ну я сейчас на мели, мы с Люсей на Мальдивы копим».
Но она молчала. Пока молчала…
Нарыв вскрылся на десятый день. Елена пришла с работы уставшая, как собака. В аптеке был день пенсионера, скидка 10%, и старушки шли косяком, требуя внимания, общения и валидола.
Она мечтала о тишине и супе.
Войдя в квартиру, Елена почувствовала запах жареной картошки. С салом. И луком. Жирный, тяжелый запах, который въедается в шторы.
На кухне сидел Валера. За столом. В майке-алкоголичке (где он её взял? Неужели сохранил с 90-х?). Перед ним стояла сковорода с картошкой, банка соленых огурцов (Елениных, закрученных летом!) и запотевшая чекушка водки.
— Валера, — тихо сказала Елена, ставя сумку на пол. — Это что?
— О, Ленок! — Валера был явно навеселе. Лицо порозовело, речь стала бодрее. — Садись, поужинаем! Я тут картошечки нажарил, как в молодости. Помнишь, в общаге?
— Ты где взял огурцы? — Елена подошла к столу.
— Так в кладовке. Я гляжу — стоят, скучают. Думаю, дай пробу сниму. Вкусные, Ленка, ты всегда умела солить. Мастерица!
— А водку тебе кто купил? Врач прописал? Для расширения сосудов головного мозга, которых у тебя не осталось?
— Ну чего ты начинаешь… — Валера поморщился. — Сосед зашел, дядь Миша. Посидели немного. Я ж мужик, Лен. Мне расслабиться надо. Стресс у меня. Травма душевная.
Елена взяла чекушку. Валера дернулся было перехватить, но наткнулся на взгляд, которым она обычно усмиряла буйных, требующих что-то повеселее да без рецепта.
— Слушай меня внимательно, «мужик», — голос Елены звенел сталью. — У тебя давление двести на сто. Ты жрешь таблетки, которые я, дура, покупаю со своей скидкой, потому что у тебя денег нет. А потом ты запиваешь их водкой и заедаешь салом?
— Я же немного…
— Ты не просто жрешь мои огурцы. Ты плюешь мне в душу. Ты думаешь, я тебя пожалела? Я дочь пожалела. Но мое терпение не резиновое, в отличие от твоей совести.
Она вылила водку в раковину. Валера смотрел на это с болью, как будто выливали его кровь.
— Еще раз увижу алкоголь — вызовешь такси до теплотрассы. Понял?
Валера насупился. В нем проснулся тот самый, прежний Валера — капризный барин.
— Ты жестокая стала, Ленка. Черствая. Правильно Люська говорила — с тобой жить, как в карцере. Никакой радости.
— Зато чисто и кормят, — парировала Елена. — А у радостной Люси ты почему-то не задержался. Доедай картошку и мой сковородку. Чтобы ни жиринки не осталось.
Она ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Руки тряслись. «Черствая».
Она села на кровать и посмотрела на фото Кати на комоде.
— Господи, дай мне сил не придушить его подушкой. Хотя бы до оформления инвалидности.
Но самое интересное началось, когда Валера оклемался окончательно. Микроинсульт, видимо, испугался ярости Елены Сергеевны и ретировался. Речь восстановилась, нога перестала волочиться. А вместе со здоровьем вернулась и Варелина натура — деятельная и бестолковая.
Он решил стать «полезным»…
В субботу утром Елену разбудил звук дрели. Звук, от которого хочется убивать.
Она выскочила в коридор в ночнушке.
Валера, стоя на табуретке, сверлил стену в прихожей.
— Ты что творишь, ирод?!
— Полочку вешаю! — радостно проорал Валера сквозь шум. — Для ключей! А то у тебя вечно на тумбочке валяются, непорядок. Я тут хозяйским глазом глянул — у тебя ж мужика в доме не хватает. Розетка в ванной болтается, кран капает. Я все починю!
— Валера, слезь! — Елена схватилась за сердце. — Это несущая стена! Там проводка!
В этот момент раздался хлопок, сверкнула искра, и в квартире погас свет. Дрель замолчала.
Валера в темноте растерянно сказал:
— Ой.
— «Ой»? — прошипела Елена в темноте. — Ты мне проводку перебил, Кулибин недоделанный!
— Ну я ж как лучше хотел… Старая проводка у тебя, Лен. Менять надо.
— У меня все было нормально, пока ты не приперся со своей инициативой!
Вызов электрика в субботу обошелся в пять тысяч рублей. Электрик, хмурый мужик с монтировкой, долго матерился, вскрывая стену.
— Кто ж так сверлит-то? Прямо в жилу! Руки бы оторвать.
— Оторвите, — разрешила Елена. — Я доплачу.
Валера сидел на кухне, притихший, и пил чай (без сахара, сахар Елена спрятала).
Когда электрик ушел, Елена положила чек на стол перед бывшим мужем.
— Пять тысяч. Это, Валера, твоя пенсия по инвалидности. Будущая. Я записываю. Картошка, масло, огурцы, свет, работа мастера. Ты мне уже должен тысяч пятнадцать.
— Лен, ну мы же родные люди… Сочтемся.
— Мы не родные люди, Валера. Мы — соседи поневоле. И счетчик тикает.
И тут Валера выдал то, от чего у Елены перехватило дыхание.
— А знаешь, Лен, я тут подумал. Может, нам сойтись снова? А? Ну чего мы, старики, по одиночке кукуем? Квартира у тебя хорошая, я рукастый (Елена дернула глазом), пенсия будет. Заживем! Катька внуков родит, нянчить будем. Люська-то дура была, молодая, ветра в голове много. А ты — надежная. Как танк.
Он потянулся своей рукой к её руке. Его ладонь была липкой и теплой.
Елену передернуло. Это было не просто предложение. Это было оскорбление всего того, что она пережила за эти годы. Он думал, что можно вот так просто вернуться, когда тебя выплюнула молодая жизнь, и пристроиться к «танку», потому что танк надежный и тянет.
— Как танк? — переспросила она тихо. — Значит, я танк?
— Ну в хорошем смысле! Опора! Тыл!
— Так вот, Валера. Танк сейчас развернет башню и выстрелит. Еще раз заикнешься про «сойтись» — я сменю замки. И мне плевать, что скажет Катя, прокурор или Папа Римский. Ты здесь — пациент в стационаре. Выздоровел — на выписку.
Валера обиженно поджал губы.
— Злая ты. Недолюбленная.
— Долюбленная, Валера. Собой долюбленная. И тишиной.
На следующий день Елена Сергеевна решила провести ревизию. Она полезла в шкаф в прихожей, где висела куртка Валеры. Искала она не заначку (откуда у него?), а паспорт. Нужны были данные для МФЦ.
Паспорт лежал во внутреннем кармане. А вместе с ним лежал сложенный вчетверо листок бумаги.
Елена развернула его. Это был чек из банкомата. Свежий, вчерашний.
«Баланс: 450 000 руб.»
Елена замерла. Четыреста пятьдесят тысяч.
Человек, который ел её суп, пил её корвалол, просил деньги на сигареты у дочери и сверлил её стены, имея на карте полмиллиона.
«На мели», говорите? «Люся выгнала без копейки»?
Елена Сергеевна медленно сложила чек и положила его в карман своего халата. В голове начала складываться картина. Валера не просто приживалка. Валера — игрок. И играл он сейчас свою лучшую партию под названием «Бедный больной родственник».
Вечером, когда Катя пришла навестить отца с пакетом апельсинов, Елена накрыла на стол.
Поставила чай. Вазочку с печеньем.
— Садитесь, родные мои, — сказала она ласково. Слишком ласково. — Разговор есть.
Валера напрягся. Он, как крыса, чуял опасность.
— О чем, мамуль? — спросила Катя.
— О будущем, — улыбнулась Елена. — Я тут посчитала, Валера. Лекарства нынче дорогие. Реабилитация нужна. Санаторий.
— Ой, да, Ленусь! — оживился Валера. — Санаторий — это тема! В Кисловодск бы… Водички попить.
— Вот именно. Кисловодск. Это тысяч сто, не меньше. Катя, у тебя есть сто тысяч?
— Мам, ты же знаешь, у нас ипотека… — Катя опустила глаза.
— А у меня тоже нет, — развела руками Елена. — Но! Я тут подумала. Валера, ты же говорил, что Люда тебя выгнала? А машина твоя где? «Рено» твое любимое?
Валера поперхнулся чаем.
— Э… так это… она на Люду оформлена была. Забрала стерва. Все забрала.
— Ай-яй-яй, — покачала головой Елена. — Какая беда. А вот мне сегодня сорока на хвосте принесла, — она достала из кармана чек, — что у кого-то на карте «Сбербанка» лежит кругленькая сумма. Четыреста пятьдесят тысяч рублей.
В кухне повисла тишина. Такая плотная, что можно было резать ножом.
Катя посмотрела на отца.
— Пап? Это правда?
Валера покраснел, потом побелел, потом пошел пятнами.
— Ленка! Ты… ты по карманам шарила?! Это подсудное дело!
— Подсудное дело — это врать дочери, что тебе жрать нечего, пока она последние деньги на апельсины тратит! — Елена хлопнула ладонью по столу. — Откуда деньги, «сирота казанская»?
— Это… это на похороны! — выпалил Валера. — Гробовые! Я же больной человек!
— Рано собрался, — усмехнулась Елена. — В общем так. У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться…
В кухне стояла тишина, прерываемая лишь нервным тиканьем часов. Валера вжался в табуретку, напоминая нашкодившего кота, которого поймали над миской со сметаной. Катя переводила растерянный взгляд с отца на мать, пытаясь осознать масштаб катастрофы.
— Пап, ты серьезно? — голос дочери дрогнул. — Я же кредит хотела брать, чтобы тебе МРТ сделать. А у тебя полмиллиона?
— Доча, это НЗ! Неприкосновенный запас! — Валера перешел в глухую оборону. — Мало ли что? Вдруг операция? Вдруг сиделка понадобится? Я же о вас думал, чтобы обузой не быть!
— О нас ты думал, когда котлеты мои ел, — хмыкнула Елена Сергеевна. — Значит так, «меценат». Предложение следующее. Вариант А: ты сейчас же переводишь Кате сто тысяч в счет компенсации морального и материального ущерба за последние две недели. Плюс оплачиваешь коммуналку за месяц вперед. И живешь тихо, как мышь под веником, пока не найдешь себе съемную конуру.
— А вариант Б? — с надеждой спросил Валера.
— Вариант Б: я звоню Людочке.
— Зачем? — Валера побледнел еще сильнее.
— А затем. У меня есть подозрение, Валера, что эти деньги — это не твои накопления. Это то, что ты успел умыкнуть из общего бюджета перед тем, как тебя выставили. И если Люда узнает, где её «гробовые» на шубу…
Валера сглотнул. Люда, несмотря на свою гламурную внешность, в гневе была страшна. Однажды она разбила лобовое стекло его «Рено» каблуком лабутена, когда заподозрила интрижку.
— Ты не сделаешь этого, Лен. Ты же интеллигентная женщина.
— Я женщина, которая хочет купить себе новые сапоги и спокойствие, — Елена достала телефон. — У меня её номер в черном списке, но ради такого случая я его достану.
— Ладно! — взвизгнул Валера. — Ладно, грабители! Переведу! Но сто тысяч — это грабеж!
— Это налог на глупость, — отрезала Елена. — Катя, диктуй номер карты.
Телефон пискнул уведомлением. Катя посмотрела на экран:
— Пришли. Сто тысяч.
— Вот и славно, — Елена встала. — А теперь, Валера, слушай внимательно. Завтра я иду на работу. А ты идешь в магазин. Покупаешь продукты по списку. И не «Красная цена», а нормальные. И начинаешь искать квартиру. С таким капиталом ты вполне можешь снять студию на окраине.
На следующий день Елена шла на работу с легким сердцем. Впервые за долгое время она чувствовала, что контролирует ситуацию. Валера оказался не бедным родственником, а обычным жуликом. А с жуликами Елена умела разговаривать.
Однако, вернувшись вечером, она поняла, что недооценила противника.
Дверь была не заперта. Из квартиры доносились голоса. Женские.
Елена вошла в прихожую и увидела чужие сапоги. Ботфорты. Замшевые, дорогие, но уже видавшие виды.
На кухне сидели Валера и… Людочка.
Та самая Людочка. Секретарша-разлучница. Только теперь она была не звонкой феей, а помятой жизнью дамой с перламутровой помадой и нарощенными ресницами, которые напоминали щетки для обуви.
Они пили чай. Из сервиза Елены.
— А, вот и хозяюшка! — пропела Люда, увидев Елену. — Ленусик, привет! Сколько лет, сколько зим! Ты вообще не изменилась, такая же… консервативная.
— Что здесь происходит? — Елена почувствовала, как дергается левый глаз. — Валера, я же сказала: слово «Люда» под запретом. А явление Люды — тем более.
— Лен, ну не кипятись, — Валера выглядел виноватым, но довольным. — Люся пришла мириться. Она все осознала.
— Осознала, что ты с деньгами? — усмехнулась Елена, вешая пальто.
Люда картинно вздохнула.
— Деньги — это тлен, Лена. Главное — чувства. Мы с Валериком погорячились. Ну, бывает. Кризис среднего возраста, гормоны… Я поняла, что не могу без него. Он же мой пупсик!
«Пупсик» сидел, расплывшись в улыбке. Видимо, перспектива вернуться к молодой (относительно) жене и её темпераменту прельщала его больше, чем диван с пружиной у бывшей.
— Так забирай своего пупсика, — сказала Елена, проходя к чайнику. — Прямо сейчас. Вместе с чемоданом и радикулитом.
— Ой, Лен, ну мы бы с радостью, — Люда замялась, накручивая локон на палец с длиннющим ногтем. — Но тут такое дело… У нас в квартире ремонт. Трубы меняют. Жить невозможно. Мы подумали… может, мы пока у тебя поживем? Вдвоем? Ну, недельку?
— Что?! — Елена чуть не уронила кружку. — Вы что, сговорились? Это что, ночлежка для бывших и их нынешних?
— Ну Лен, ну будь человеком! — заныла Люда. — Мы же в одной комнате, тихонечко. Мы тебе платить будем! Валера сказал, у него есть средства. Мы тебе пятьдесят тысяч дадим! За неделю!
Пятьдесят тысяч. Елена Сергеевна быстро посчитала. Это новые окна на балкон. Или половина отпуска в санатории.
Но видеть эту парочку на своей кухне? Слушать их воркование?
— Нет, — твердо сказала она. — У меня не бордель и не гостиница. Валера, собирай вещи. Люда, вызывай такси. Чтобы через полчаса духу вашего здесь не было.
— Ах так? — лицо Люды мгновенно изменилось. Исчезла маска «подружки», проступила хабалка с рынка. — Значит, выгоняешь отца своего ребенка? Инвалида? А если мы в суд подадим? На раздел имущества? Валера тут прописан не был, но он тут жил пятнадцать лет! Совместно нажитое!
— Люда, у тебя в голове опилки, — спокойно заметила Елена. — Валера выписался пятнадцать лет назад. Сроки исковой давности прошли три раза. Вон из моего дома.
Валера, поняв, что бунт подавлен, начал суетливо собираться. Он запихивал носки в пакет, бормоча что-то про «злых баб». Люда стояла в коридоре, скрестив руки, и метала молнии.
— Ты пожалеешь, старая грымза! — шипела она. — Валера — талант! Я из него человека сделаю!
— Сделай, — кивнула Елена. — Хоть чучело, хоть человека. Главное — подальше отсюда.
Когда за ними захлопнулась дверь, Елена Сергеевна сползла по стене. Тишина. Наконец-то.
Она пошла на кухню. На столе остались две грязные кружки. На одной из них — след от перламутровой помады.
Елена взяла кружку. Размахнулась. И со всей силы швырнула её в мусорное ведро. Звон разбитого фарфора прозвучал как музыка.
Прошел месяц.
Жизнь вернулась в привычное русло. Катя, получив от отца сто тысяч, закрыла часть кредита и купила себе абонемент в фитнес (сказала, что нервы лечить надо спортом). Валера пропал с радаров.
Но история не заканчивается так просто.
В субботу Елена пошла на рынок. Покупать творог. Она любила этот ритуал: ходить между рядами, пробовать, торговаться.
У выхода с рынка, там, где обычно сидели бабушки с укропом, она увидела знакомую фигуру.
Валера.
Он сидел на раскладном стульчике. Перед ним лежала шапка. А в руках была гитара.
Рядом стояла картонка с надписью: «Помогите бывшему летчику на операцию».
Валера пел. Хрипло, фальшиво, но с душой:
«Голуби летят над нашей зоной…»
Елена замерла. Люди проходили мимо, кидали мелочь.
Она подошла ближе. Валера поднял глаза. Увидел её. Замолчал на полуслове.
— Лена?
— Привет, летчик, — сказала она. — Что, Людочка опять выгнала? Деньги кончились?
Валера вздохнул.
— Кончились, Лен. Люська меня на крипту развела. Вложили все 350 тысяч в какой-то «биткоин-кешбери». И все. Лопнуло. Она меня матом покрыла и выставила. Сказала: «Нищеброд».
— А ты?
— А я вот… Искусством зарабатываю.
— И много заработал?
— Рублей триста. На доширак хватит.
Елена посмотрела на него. На его старую куртку. На дрожащие руки. На седую щетину.
Злости не было. Была брезгливость, смешанная с жалостью. Жалостью не к нему, а к тому времени, которое она на него потратила в молодости.
— Вставай, — сказала она.
— Куда? Домой возьмешь? — в глазах Валеры вспыхнула искра надежды.
— Ага, разбежался. Вставай, говорю. Пошли в чебуречную. Покормлю тебя. А потом поедем в соцзащиту. Есть там у меня знакомая. Пристроим тебя в социальный дом. Там тепло, кормят и врачи есть.
— В дом престарелых?! — возмутился Валера. — Я еще молодой!
— Ты бездомный, Валера. И дурной. Это твой единственный шанс не сдохнуть под забором. Выбирай: или чебурек и соцзащита, или пой дальше про голубей.
Валера помолчал. Посмотрел на шапку с мелочью. Посмотрел на Елену.
— Чебурек с мясом? — спросил он тихо.
— С мясом. И чай. С лимоном.
Он кряхтя поднялся, сунул гитару в чехол.
— Эх, Ленка. Святая ты женщина. Зря я тогда к Люське ушел. Дурак был.
— Дурак ты и остался, Валера. Пошли.
Они шли по улице. Он — хромая и с гитарой, она — прямая, строгая, с сумкой творога.
Елена думала о том, что жизнь — странная штука. Иногда, чтобы окончательно закрыть гештальт, нужно не прогнать человека, а просто накормить его чебуреком и сдать государству.
В чебуречной было шумно и пахло жареным тестом. Валера ел жадно, капая соком на куртку.
Елена смотрела на него и улыбалась. Впервые за пятнадцать лет она чувствовала себя абсолютно свободной.
— Лен, а можно еще один? — спросил Валера, вытирая рот рукавом.
— Можно, — кивнула она. — Гуляй, рванина. Я угощаю.
Когда они вышли, пошел снег. Первый снег в этом году. Чистый, белый, укрывающий грязь и окурки.
— Ну, веди, Сусанин, — вздохнул Валера. — В казенный дом.
И они пошли. Две фигурки на заснеженной улице. Точка в истории, которая длилась полжизни…
Через полгода Елена получила открытку. Без обратного адреса. На картинке был аляповатый букет роз с блестками.
Текст был написан корявым почерком:
«Ленка, привет! Живу нормально. В шахматы играю с Михалычем, он бывший полковник, интересный мужик. Кормят сносно, но твои котлеты лучше. Тут есть библиотекарь, Вера Павловна. Тоже строгая, как ты. Кажется, я ей нравлюсь. С праздником 8 марта! Валера».
Елена хмыкнула и поставила открытку на комод. Рядом с фото Кати.
Потом подумала и выбросила её в мусорку.
— Вера Павловна, — сказала она вслух. — Держитесь там. Мои соболезнования.
Она налила себе чаю, отрезала кусок шарлотки и включила сериал. На экране детектив распутывал сложное дело. Но Елена знала: самые сложные дела — это те, которые мы распутываем на собственной кухне. И иногда лучший хэппи-энд — это просто тишина и закрытая дверь.
