— А куда, собственно, делся мой шуруповерт? — Вера замерла посреди прихожей, держа в руках пустой кейс. Пластиковые защелки жалко клацнули, закрываясь.
Егор даже не обернулся, продолжая натягивать ботинок. Шнурки на его зимних кроссовках были перетерты, но он упорно отказывался их менять, завязывая узлы поверх узлов.
— У мамы, — буркнул он, выпрямляясь и одергивая куртку, которая давно стала ему маловата в плечах. — Ей карниз нужно было повесить.
— Карниз? Тот самый, что ты вешал три месяца назад? — Вера прищурилась. — Егор, это «Макита». Профессиональный инструмент. Я его покупала, когда бригаду нанимала для стяжки. Почему твоя мама не попросит соседа? Или мастера?
— Потому что у нее есть сын, — отрезал Егор. Голос его зазвенел той самой нотой обиженного праведника, которую Вера так не любила. — И вообще, Вер, не начинай. Инструмент должен работать, а не лежать.
— Вот именно. Он мне нужен. Завтра придут сборщики кухни, просили подготовить место, снять старые полки.
— Я сам сниму. Вечером.
Он ушел, хлопнув дверью так, что посыпалась известка с косяка. Вера медленно выдохнула. Это был третий раз за месяц, когда вещи из её квартиры перекочевывали в квартиру к Антонине Павловне, матери Егора. Сначала исчезла хорошая тефлоновая сковорода («Мама хотела попробовать, как на ней блины печь»), потом — новый комплект постельного белья («У нее гости из Сызрани, не на голом же матрасе спать»), и вот теперь шуруповерт.
Вера посмотрела на свое отражение в зеркале. Тридцать два года. Уставшие глаза, жесткая складка у губ. Квартира эта — «двушка» в сталинском доме с высокими потолками — досталась ей от деда, профессора геологии. Егор переехал к ней год назад. Поначалу все шло гладко: он рукастый, спокойный, работает логистом на складе. Не богач, но стабильный. Казалось, жить можно.
Но чем дальше, тем страннее становилась арифметика их быта.
Вечером Егор не пришел снимать полки. Он вернулся затемно, пахнущий дешевым табаком и каким-то техническим маслом.
— Устал как собака, — бросил он, проходя на кухню. — Маме помогал бачок чинить.
— А шуруповерт? — спросила Вера, не отрываясь от ноутбука. Она сводила отчеты, цифры прыгали перед глазами.
— Оставил там. Тяжелый он, таскать туда-сюда. Завтра заберу.
— Егор, завтра утром приходят мастера!
Он резко повернулся, и в его глазах мелькнуло что-то злое, холодное.
— Дались тебе эти мастера! Сама не можешь отверткой покрутить? Вечно ты проблемы на ровном месте создаешь. Я, между прочим, ради нас стараюсь. Мама обещала помочь с машиной, если мы гараж ей разберем.
— У меня нет машины, Егор. Она есть у тебя.
— А мы что, не семья? Мое — это твое.
Вера промолчала. Фразу «мое — это твое» она слышала часто. Только работала она почему-то в одну сторону. Когда Егору нужно было оплатить страховку, он брал деньги из «общей» тумбочки, куда Вера клала 80% средств. Когда Вере нужно было купить зимние сапоги, Егор говорил: «Сейчас туго, потерпи».
Через два дня грянул гром.
Вера вернулась с работы пораньше — отменилось совещание. В квартире было тихо, но как-то по-особенному, тревожно тихо. В коридоре стояли чужие сапоги — растоптанные, с меховой опушкой. Антонина Павловна.
Вера прошла на кухню. Свекровь (хотя официально они не были расписаны) сидела за столом, словно монумент, и пила чай из вериной любимой чашки — тонкого костяного фарфора, который доставали только по праздникам. Напротив сидел Егор, ссутулившись, и ковырял вилкой в тарелке с вчерашним пловом.
— О, явилась, — вместо приветствия произнесла Антонина Павловна. Женщина она была крупная, с лицом, словно вылепленным из сырого теста, но с цепкими, маленькими глазками.
— Добрый вечер, — сдержанно сказала Вера. — Что-то случилось?
— Случилось, — кивнула Антонина Павловна. — Мы тут с Егорушкой обсуждаем справедливость.
— Какую справедливость?
— Имущественную.
Егор поднял голову. Вид у него был решительный, но какой-то загнанный, словно его долго накачивали аргументами, и теперь он боялся их расплескать.
— Вер, мы тут посчитали… — начал он. — Помнишь, я летом плитку в ванной менял? И ламинат в коридоре стелил?
— Помню. Ты сам предложил. Я оплатила материалы, ты сделал работу. Мы договорились, что это твой вклад в быт, раз уж ты не платишь за коммуналку.
— Не перебивай! — рявкнула Антонина Павловна. — Вклад в быт — это мусор вынести. А ремонт — это капиталовложение! Мой сын спину гнул, дышал пылью. А квартира на ком? На тебе. Получается, он улучшил твое имущество за свой счет.
— За свой счет? — Вера рассмеялась, хотя смешно ей не было. — Чек на плитку — сорок тысяч, клей, затирка — еще десять. Все с моей карты.
— Руки! — Антонина Павловна ударила ладонью по столу. — Руки золотые сколько стоят? Ты знаешь расценки мастеров? Мы узнавали. Положить квадрат плитки — полторы тысячи минимум. А он тебе выложил всё идеально.
— И к чему этот разговор? Вы хотите, чтобы я заплатила Егору как наемному рабочему? Хорошо. Вычтем из этой суммы стоимость его проживания здесь за год, продукты, интернет…
— Не ерничай! — перебил Егор. Он встал, и Вера увидела, что он настроен серьезно. — Мама говорит, что раз я делал ремонт в твоей квартире, то мне положена доля.
В кухне повисла тишина. Слышно было, как гудит холодильник и как тикают старинные часы в гостиной.
— Что? — переспросила Вера, надеясь, что ослышалась.
— Доля, — твердо повторил Егор. — Небольшая. Четверть. Или хотя бы прописка постоянная с правом проживания. Чтобы у меня были гарантии. А то сегодня мы живем, а завтра ты меня выставишь, и я останусь ни с чем. А я вкладывался! Я душу в этот ремонт вложил!
Вера посмотрела на Антонину Павловну. Та сидела с видом победителя, сложив руки на груди.
— Это честно, Верочка, — елейно пропела она. — Мужчина должен чувствовать себя хозяином. А какой он хозяин, если он тут на птичьих правах? Оформишь дарственную на долю, и заживете спокойно. И нам спокойнее будет.
Вере стало холодно. Она вдруг увидела эту ситуацию со стороны: два хищника, большой и поменьше, загнали жертву в угол и требуют кусок мяса. И ведь не просто требуют, а подвели под это целую идеологическую базу.
— Нет, — сказала она тихо.
— Что «нет»? — не понял Егор.
— Никакой доли не будет. И прописки тоже.
— Ах вот как! — всплеснула руками Антонина Павловна. — Я же говорила тебе, сынок! Она тебя использует! Ты для нее просто бесплатная рабочая сила! Альфонса нашла, только наоборот!
— Вера, ты не понимаешь, — Егор шагнул к ней. — Это гарантия наших отношений. Если ты меня любишь, тебе не жалко.
— Любовь и квадратные метры в сталинке — это разные вещи, Егор.
— Значит, не любишь? Значит, мама права была?
— Права в чем? — Вера почувствовала, как внутри закипает ледяная ярость. — В том, что решила отжать у меня кусок квартиры руками сына?
— Не смей так говорить про мать! — взвизгнул Егор.
— Собирай вещи, — сказала Вера. — Шуруповерт можешь оставить себе. Как плату за плитку.
— Ты меня выгоняешь? Из-за квадратных метров?
— Я тебя выгоняю из-за наглости. И из-за глупости.
Антонина Павловна поднялась. Она была красная, как свекла.
— Пошли, сынок. Я тебе говорила. Ничего, мы в суд подадим. У нас есть свидетели, что ты ремонт делал. Тетя Люба видела, как ты мешки с цементом носил. Мы докажем факт улучшения жилищных условий и отсудим компенсацию! Или долю!
Они ушли шумно, с проклятиями. Егор швырял вещи в сумки, Антонина Павловна стояла над душой и комментировала каждый Верин жест. Когда дверь за ними захлопнулась, Вера сползла по стене на пол.
Но это было только начало.
Через неделю Вере пришла повестка. Не в суд, нет. Вызов к участковому. Заявление от гражданина Е.В. Соколова о том, что гражданка В.А. Туманова незаконно удерживает его имущество (инструменты, зимнюю резину, телевизор).
Вера пришла в опорный пункт. Участковый, молодой парень с усталым лицом, посмотрел на нее с сочувствием.
— Вера Андреевна? Пишите объяснительную. Тут целый список. Телевизор «Самсунг», диагональ 55…
— Этот телевизор я купила три года назад, у меня чек есть, — спокойно сказала Вера. — Резины его в моей квартире нет, она у него в гараже. А инструменты… он забрал всё, когда уходил. Даже мои плоскогубцы прихватил.
— Понимаю, — вздохнул участковый. — Но реагировать обязан. Напишите, приложите копии чеков, если есть.
Это была война на измор. Антонина Павловна оказалась стратегом уровня генералиссимуса.
Начались звонки. Звонили Вере на работу, представляясь сотрудниками кредитных организаций, разыскивающими должника Соколова, который якобы указал ее номер как контактный. Звонили соседям Веры и рассказывали, что она — мошенница, которая обманом заставила парня сделать евроремонт и выгнала на улицу.
Однажды утром Вера обнаружила, что замок в ее двери залит клеем. Пришлось вызывать МЧС, вскрывать дверь, менять личинку. Это стоило денег и нервов.
Вера поняла: обороной войну не выиграть. Нужно наступать.
Она знала, что Егор работает неофициально. Логистика — это была лишь вершина айсберга. На самом деле он занимался перепродажей каких-то запчастей с серых складов. Антонина Павловна же, будучи пенсионеркой, активно сдавала комнату в своей квартире двум студенткам, естественно, без договора и уплаты налогов.
Вера не хотела быть подлой, но жизнь заставила.
Она нашла старого знакомого деда, юриста на пенсии, Аркадия Самойловича. Тот, выслушав историю, покряхтел, протирая очки замшевой тряпочкой.
— Ну что ж, Верочка. Ситуация классическая. Жадность, помноженная на чувство безнаказанности. Против лома нет приема, если нет другого лома. Но мы поступим изящнее.
План был сложный, многоходовый.
Сначала Вера подала встречное заявление в полицию о клевете и порче имущества (замок). Приложила записи с камеры видеонаблюдения в подъезде, которую она предусмотрительно установила сразу после ухода Егора. На записи было четко видно, как Антонина Павловна, озираясь, подходит к двери и что-то делает с замком.
Затем Аркадий Самойлович составил грамотную претензию о возмещении ущерба за некачественно выполненные ремонтные работы.
— Как так? — удивилась Вера. — Он же нормально плитку положил.
— А документы есть? Акт приема-передачи? Договор подряда? Нет. Значит, это самодеятельность. А раз они утверждают, что это была работа в счет будущей доли, то мы перевернем доску. Мы заявим, что он испортил дорогостоящие материалы, нарушил технологии (а любой эксперт найдет к чему придраться), и теперь требуется демонтаж.
Письмо было отправлено заказным с уведомлением. Сумма ущерба, прописанная там, превышала стоимость работ в три раза.
Параллельно Вера через знакомых узнала, где именно Егор хранит свой «серый» товар. Гаражный кооператив «Север». И как раз в это время там планировался рейд по выявлению незаконной коммерческой деятельности. Анонимный сигнал — и проверка нагрянула именно в тот бокс.
Удар был точечным и болезненным.
Егор позвонил через два дня.
— Ты что творишь? — орал он в трубку. — У меня товар арестовали! Маму к следователю таскают из-за твоего замка! Ты совесть потеряла?
— Я? — голос Веры был ледяным. — Егор, я просто защищаю свое имущество. Мама говорит, что раз ты портишь мне жизнь, мне положена компенсация.
— Какая компенсация?! Мы же хотели по-хорошему!
— По-хорошему — это требовать долю в чужой квартире за укладку ламината?
— Забери заявление! Маме плохо, у нее давление!
— Пусть пьет таблетки. И пусть перестанет ходить по моим соседям.
— Вера, я серьезно. Верни всё назад, мы отстанем.
— Нет, Егор. Так не пойдет. Вы хотели войну — вы ее получили. Теперь условия диктую я.
Условия были простыми: полное исчезновение из ее жизни. Письменный отказ от любых претензий (хотя юридически они и так были ничтожны, но Вере нужна была бумажка для спокойствия). Возмещение стоимости замка и услуг по вскрытию двери.
Егор бросил трубку.
Прошла неделя. Тишина. Вера продолжала жить, но оглядывалась на улице. Она понимала, что загнанные крысы могут броситься.
Развязка наступила неожиданно.
Вечером в дверь позвонили. Вера посмотрела на монитор видеодомофона. На пороге стоял незнакомый мужчина лет пятидесяти, в дорогом пальто, с кожаной папкой.
Вера приоткрыла дверь, не снимая цепочки.
— Кто вы?
— Вера Андреевна? Меня зовут Виктор Петрович. Я… скажем так, имею отношение к той квартире, где проживает Антонина Павловна.
— Вы из полиции?
— Нет. Я собственник второй комнаты в той квартире. Которую Антонина Павловна считает своей.
Вера сняла цепочку. Интрига закручивалась так, что захватывало дух.
Оказалось, что квартира Антонины Павловны — это старая коммуналка, которую так и не расселили до конца. Вторая комната принадлежала Виктору Петровичу, который много лет жил на Севере и просто держал комнату закрытой. Антонина Павловна, пользуясь его отсутствием, вскрыла комнату, сделала там косметический ремонт и сдавала ее вместе со своей жилплощадью, считая, что хозяин никогда не вернется или вообще умер.
— Я приехал продавать комнату, — спокойно рассказывал Виктор Петрович, сидя на вериной кухне. — Прихожу, а там… общежитие. Ваши, так сказать, родственники устроили скандал. Кричали, что по праву приобретательной давности это всё их. Вызвал полицию. Выяснилось много интересного. И про вас мне участковый рассказал, пока протокол составляли. Сказал, что вы тоже пострадавшая сторона.
Вера слушала и не верила ушам. Карма существует.
— И что теперь? — спросила она.
— Теперь я выселил квартирантов. Антонине Павловне выставил счет за незаконное обогащение и пользование чужим имуществом. Сумма там набежала приличная за пять лет. Либо она платит, либо продает свою комнату мне за копейки и съезжает.
— А Егор?
— А Егор пытался на меня с кулаками полезть. Теперь у него еще и «хулиганка». Парень, видимо, не очень умный.
Вера усмехнулась. Не очень умный — это мягко сказано.
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Участковый сказал, у вас есть видеозапись, как она вам замок портит. Это было бы отличным дополнением к характеристике личности ответчицы в суде. Поделитесь?
Вера молча достала флешку.
— Берите. Дарю.
Через месяц Егор и Антонина Павловна съехали. Им пришлось продать свою комнату Виктору Петровичу, чтобы покрыть долги и избежать уголовного дела за мошенничество с арендой. Денег хватило только на крошечную студию в строящемся доме где-то на самой окраине, в полях за кольцевой дорогой.
Вера узнала об этом случайно, встретив бывшую соседку Антонины.
Жизнь вошла в колею. Вера переклеила обои в прихожей — те самые, которые выбирал Егор. Купила новый шуруповерт.
Однажды, спустя полгода, раздался звонок. Номер был незнакомый.
— Алло?
— Вер… это я.
Голос Егора был тусклым, словно пробивался сквозь вату.
— Чего тебе?
— Слушай, тут такое дело… Мы ремонт в студии делаем. Мама говорит, ты знаешь, где дешевле ламинат хороший взять. Ты же тогда со скидкой брала…
Вера замерла. На секунду ей показалось, что это сюр, дурной сон.
— Егор, — сказала она медленно. — Ты сейчас серьезно?
— Ну а что? Мы же не чужие люди. Помогла бы советом. Нам тяжело сейчас, теснота, денег нет… Мама плачет все время, вспоминает, как у нас хорошо было.
— У нас? — переспросила Вера.
— Ну, в той квартире. В центре. Вер, может, встретимся? Я тут подумал… я ведь на самом деле погорячился тогда. И мама… она старый человек, ей скидку надо делать. Но я-то молодой. Я работать могу. Я бы тебе балкон утеплил. Бесплатно.
В трубке повисло ожидание. Жалкое, липкое ожидание человека, который так ничего и не понял. Он действительно думал, что можно просто перевернуть страницу, предложить «утеплить балкон» и вернуться в уютную сталинку из своих бетонных полей.
— Егор, — Вера улыбнулась, глядя на залитый солнцем чистый, спокойный коридор своей квартиры. — Запомни одну вещь.
— Какую?
— Мама говорит, что раз ты дурак, то это навсегда.
И нажала «отбой». Затем заблокировала номер.
Она подошла к окну. Внизу шумел город, спешили люди. Где-то там, среди миллионов судеб, растворились два человека, которые хотели построить свое счастье на чужом фундаменте. Но фундамент оказался прочнее, чем они думали.
Вера налила себе кофе в ту самую тонкую фарфоровую чашку. Кофе был горьким и горячим. Как сама жизнь. Но теперь в этой жизни не было места ни лишним людям, ни чужим претензиям. Только она, её дом и её правила.
И это было самое лучшее чувство на свете.
