Звонок от матери застал меня в самый неподходящий момент — я стояла в пробке, опаздывая на встречу с важным клиентом. На экране высветилось улыбающееся лицо мамы, Людмилы Ивановны, и я, вздохнув, приняла вызов, переключив на громкую связь.
«Верочка, дочка, привет! Не отвлекаю?» — ее голос звучал бодрее обычного, даже с какими-то заговорщическими нотками.
«Привет, мам. Немного, я в пробке стою. Что-то срочное?»
«Ну, как сказать… Я тут подумала и приняла одно решение. Очень важное. В общем, я продаю квартиру».
Машинально я нажала на тормоз так резко, что сзади недовольно бибикнули. Пробка, стоявшая мертво, кажется, даже не шелохнулась, но мое сердце ухнуло куда-то вниз.
«В каком смысле… продаешь?» — переспросила я, чувствуя, как холодеют пальцы.
«В прямом, доченька! А что тянуть? Мне восемьдесят два, одной в трех комнатах уже тяжело, да и скучно. Я тут нашла прекрасный частный пансионат, «Серебряный век» называется. Представляешь, там и подруга моя, тетя Валя, живет! Уход, врачи, пятиразовое питание, кружки по интересам…»
Ее голос звенел от воодушевления, а я молчала, пытаясь переварить услышанное. Продать квартиру. Нашу квартиру. Гнездо, где мы выросли с сестрой, где каждая трещинка на потолке была родной.
«Мам, ты сейчас серьезно? Какой пансионат? Мы же с тобой все обсуждали! Я заберу тебя к себе, как только закончу ремонт в детской. Мы будем жить вместе, я буду о тебе заботиться».
«Верочка, твой ремонт длится уже второй год. А я жить хочу сейчас, а не когда-нибудь потом. И не хочу быть тебе обузой. У тебя своя семья, работа, муж… Куда я к вам? Буду только мешаться».
«Ничего ты не будешь мешаться! Это мой дочерний долг! Ты о нас с Мариной подумала? Этот пансионат… он же стоит бешеных денег! Ты просто спустишь все, что вы с отцом наживали всю жизнь!» — слова вылетали сами собой, резкие, несправедливые, но я не могла остановиться.
«Это мои деньги, Вера, и моя жизнь, — в голосе мамы впервые появились стальные нотки. — Я позвонила тебе, чтобы сообщить о своем решении, а не чтобы спросить разрешения. И Марине я тоже сейчас позвоню».
Она положила трубку. Я осталась сидеть в раскаленной машине, глядя в одну точку. В голове билась только одна мысль: она лишает нас с сестрой наследства. Нет, не так. Она лишает меня. Потому что моя младшая сестра Марина, порхающая по жизни беззаботной бабочкой, вряд ли поймет всю трагедию ситуации.
Вечером, когда муж и сын уже спали, я набрала сестру. Марина жила в другом городе, за тысячу километров от нас, и наша с ней связь в последние годы сводилась к редким звонкам по праздникам и коротким перепискам в мессенджере.
«Привет, Вер! А я как раз твой номер искала. Тебе мама звонила?» — голос у Марины был, как всегда, жизнерадостным.
«Звонила. И как тебе новость?» — спросила я, стараясь говорить как можно спокойнее.
«Ты знаешь, я сначала опешила, конечно. А потом подумала… может, это и не такая плохая идея? Маме там будет компания, присмотр. Мы же обе далеко. Ты вся в работе и семье, я тем более…»
Я не выдержала.
«Далеко?! Марина, я живу в получасе езды от нее! Я каждую неделю к ней мотаюсь, продукты вожу, полы мою! А ты когда последний раз у нее была? На Новый год? Помнишь, как она плакала, когда ты уезжала?»
«Вер, ну не начинай, пожалуйста. Я не могу приезжать чаще, ты же знаешь. У меня работа, дети. Я помогаю маме деньгами, каждый месяц отправляю ей приличную сумму».
«Ах, деньгами! — язвительно рассмеялась я. — Откупиться решила? Думаешь, ей твои деньги нужны? Ей внимание нужно, забота! А ты предлагаешь сдать ее в богадельню и умыть руки!»
«Почему сразу в богадельню? Вера, это современный, комфортный дом для пожилых. Я посмотрела их сайт. Там условия лучше, чем у многих из нас дома! Бассейн, кинозал, медсестра на этаже круглосуточно. Ты сможешь обеспечить ей такой уход?»
«Я — ее дочь! Я обеспечу ей любовь! А не сиделку с купленным дипломом! Ты вообще понимаешь, что она собирается сделать? Она продаст квартиру, за которую родители всю жизнь горбатились! Отдаст все деньги чужим людям! А мы с тобой останемся ни с чем! Тебе, может, и все равно, ты удачно замуж выскочила. А у меня сын растет, ему жилье нужно будет!»
На том конце провода повисла тяжелая тишина. Потом Марина заговорила, и в ее голосе звенел металл.
«Я так и знала, что все сведется к квартире. Ты только о метрах и думаешь, да, Вера? Тебе не маму жалко, а уплывающую из-под носа недвижимость!»
«А ты о чем думаешь? О том, как бы скинуть с себя всякую ответственность? Так проще, конечно! Заплатила — и совесть чиста. Приехать раз в год с подарками, поулыбаться и снова улететь в свою сытую жизнь!»
«Это нечестно, Вера!»
«А честно — это бросить мать на старости лет?»
«Я ее не бросаю! Я, в отличие от тебя, уважаю ее желание! Она хочет жить так, как ей комфортно, а не так, как удобно тебе! Она не вещь, которую можно просто переставить из одной комнаты в другую!»
«Ах, я ее не уважаю?! Я, которая всю жизнь рядом с ней? А ты, значит, уважаешь? Из своего прекрасного далека?»
Мы кричали друг на друга, выплескивая годы затаенных обид, ревности, недопонимания. В ее глазах я всегда была приземленной, расчетливой мещанкой. В моих — она была легкомысленной эгоисткой, сбежавшей от всех проблем. Этот разговор, как нарыв, вскрыл все то, о чем мы молчали десятилетиями.
«Знаешь что, Вера, — наконец, сказала она устало. — Делай, что хочешь. Дави на маму, манипулируй. Но если она из-за тебя откажется от своей мечты и будет доживать свои дни, глядя в стену в твоей отремонтированной детской, это будет на твоей совести».
«Не переживай за мою совесть. Лучше о своей подумай», — бросила я и отключилась.
Следующие несколько недель превратились в настоящую войну. Я действовала по всем фронтам. Сначала попыталась поговорить с мамой по-хорошему. Приехала к ней с ее любимым тортом, села рядом на диван, взяла за руку.
«Мамочка, родная, ну зачем тебе это? Ты же будешь там совсем одна, среди чужих людей. А дома — все родное. Вот твое кресло, вот фотографии наши… Поедем лучше ко мне. У нас большой дом, места всем хватит. Ванечка тебя обожает, будет к тебе бегать каждый день».
«Верочка, я ценю твою заботу, правда. Но я не хочу быть бабушкой, которая сидит в углу и ждет, когда на нее обратят внимание. Я хочу жить своей жизнью. Общаться, гулять, заниматься тем, что мне интересно. А не смотреть, как вы с Колей по вечерам ругаетесь из-за невымытой посуды».
Ее спокойствие и твердость выводили меня из себя. Я перешла к более тяжелой артиллерии.
«Мам, а ты помнишь, как папа этот паркет своими руками клал? Как он радовался, когда мы сюда переехали? Он бы никогда не позволил продать эту квартиру. Это же память!»
«Папы нет уже десять лет, Вера. А я — живая. И память для меня — не паркет, а то, что в сердце. Хватит давить на меня прошлым».
Я ушла, хлопнув дверью. Мои попытки воззвать к ее совести провалились. Тогда я решила зайти с другой стороны — через риэлторов. Я обзвонила несколько агентств, описала квартиру и намекнула, что собственница — пожилая женщина, которая «не совсем понимает, что делает». Я надеялась, что они поостерегутся связываться с такой сделкой. Но, к моему удивлению, это не сработало. Один из риэлторов, вежливый молодой человек, даже перезвонил маме и уточнил, все ли в порядке.
Мама позвонила мне после этого. Ее голос был ледяным.
«Вера, я прошу тебя прекратить. Ты ведешь себя недостойно. Если ты еще раз попытаешься вмешаться в мои дела, я просто перестану с тобой общаться».
Это был удар ниже пояса. Она, моя мама, угрожала мне. Из-за квартиры. Из-за пансионата. Из-за прихоти.
Марина в наших редких и холодных переписках поддерживала мать.
«Оставь ее в покое, Вера. Она взрослый человек и имеет право решать сама».
«Легко тебе говорить, — писала я в ответ. — Ты не видишь, как ей пудрят мозги! Эти пансионаты — это просто бизнес на стариках! Обдерут ее как липку, а потом выкинут на улицу!»
«Перестань мыслить категориями из девяностых. Сейчас все по-другому. Я наводила справки, это очень достойное место с хорошей репутацией».
«Ты наводила справки?! Сидя в своем городе?! А я тут, на месте, пытаюсь спасти ее от ошибки, а вы обе против меня ополчились!»
Наши диалоги превратились в обмен колкостями и обвинениями. Мы больше не слышали друг друга.
Развязка наступила внезапно. В одно из воскресений мама позвонила и попросила нас обеих быть на связи для конференц-звонка в семь вечера. «У меня есть для вас новость», — сказала она сухо.
Ровно в семь мой телефон зазвонил. На экране высветилось «Мама» и «Марина». Я сглотнула ком в горле.
«Девочки, вы меня слышите?» — голос мамы был решительным.
«Да», — одновременно ответили мы с сестрой.
«Хорошо. Я собрала вас, чтобы поставить точку в этом вопросе. Я устала от ваших ссор, от давления Веры, от молчаливого осуждения. Я чувствую себя так, будто вы делите мое наследство при живой мне. Это отвратительно».
Она сделала паузу, чтобы перевести дух. Я молчала, вцепившись в телефон.
«Я слушала тебя, Вера. Я пыталась понять твои страхи. Но я поняла одно: ты боишься не за меня, ты бодишься за себя. За свое будущее. За квадратные метры. А ты, Марина, хоть и говоришь правильные слова об уважении, но твое уважение — оно на расстоянии. Тебе так удобно».
«Мама, это неправда!» — воскликнула Марина.
«Правда, дочка. Горькая, но правда. Вы обе думаете о себе. А я хочу подумать о себе сама. Поэтому я приняла окончательное решение. Сегодня я подписала предварительный договор купли-продажи на квартиру и внесла аванс за первый год проживания в «Серебряном веке». Через месяц я переезжаю».
Воздух в моих легких кончился.
«Что?.. Как… ты не могла! Мама, не смей! Ты не имела права делать это без нашего согласия!» — закричала я, уже не контролируя себя.
«Почему же, Вера? Это моя квартира. Моя. Я не обязана спрашивать у вас разрешения, как мне распоряжаться своей собственностью и своей жизнью. Я вырастила вас, дала вам образование, помогла обеим встать на ноги. Мой материнский долг выполнен. Теперь я хочу пожить для себя».
«Но… наследство…» — прошептала я.
«А наследство нужно заслужить, — жестко ответила мама. — Заслужить любовью, уважением, а не постоянным контролем и мыслями о выгоде. Я оставляю вам самое главное — свою жизнь. А вы уж решайте, нужна я вам живая и счастливая, но без квартиры, или…»
Она не договорила. Но я все поняла. В этот момент между нами что-то оборвалось. Навсегда.
«Я поняла тебя, мама. Можешь на меня больше не рассчитывать», — ледяным тоном произнесла я и нажала отбой.
Прошло полгода. Мама переехала. Марина помогла ей с переездом, прилетев на целую неделю. Она звонила мне, писала, но я не отвечала. Что я могла ей сказать? Что она предала меня вместе с матерью?
Иногда Марина присылает мне фотографии. Мама в окружении новых подруг лепит из глины. Мама в нарядном платье на танцевальном вечере. Мама улыбается в камеру на фоне ухоженного сада. Она выглядит… счастливой. И это ранит сильнее всего.
Я не звоню ей. Не приезжаю. Я не могу переступить через свою обиду. Муж говорит, что я не права, что нужно простить и отпустить. Но я не могу. Каждый раз, проезжая мимо нашего старого дома, где теперь живут чужие люди, я чувствую тупую боль.
Марина считает, что мама поступила мудро. Я считаю, что она совершила предательство. Мы больше не сестры. Мы просто две женщины с общими воспоминаниями, которых разделила трехкомнатная квартира в спальном районе. Или, может быть, она просто стала катализатором, проявившим то, что давно зрело между нами? Я не знаю. И, наверное, уже никогда не узнаю.
