– Хорошо, – прошептала я. – Сейчас вы все вылетите отсюда, как пробки из бутылки!
И я начала собирать вещи Татьяны Ивановны. Швыряла их в старую спортивную сумку, не церемонясь.
– Ты с ума сошла! – вопил Макс, пытаясь вырвать у меня сумку. – Эльза, опомнись! Ты же эгоистка! Ты думаешь только о себе!
Но меня было уже не остановить. Я достала чемодан Макса и стала складывать туда его вещи.
Я стояла у окна, словно вплавленная в густое июльское марево. Двор – раскаленная сковорода, и только ребятишки, словно отчаянные сорванцы, с визгом метались между деревьями в тщетной погоне за прохладой.
– Эльза! Где моя дурацкая клетчатая рубашка? – рявкнул голос Макса, выдернув меня из оцепенения.
– В шкафу, на верхней полке, – бросила я, не оборачиваясь. Что ему, собственно? И рубашка – дурацкая? Он ее, между прочим, страшно любил когда-то, уверял, что она ему идет…
Макс тяжело возник в дверном проеме гостиной – высокий детина, мускулистый, с руками, загрубевшими от слесарки. Когда-то эти руки казались мне оплотом надежности. Когда-то…
– Танька сегодня приедет, – как отрезал. Так просто, будто между делом сообщает о внезапном потопе.
В голосе приказ – чтобы я навела порядок, вылизала квартиру. Конечно, ведь по мнению его дорогой маменьки, я вечно живу «как свинья в хлеву».
Я повернулась к нему, стараясь сдержать клокочущее раздражение.
– Макс, ну сколько можно? Твоей мамашке все не так. То борщ жидкий, то котлеты пересолены, то пыль под диваном…
Он пожал плечами, снисходительно.
– Ну, Эльза, она же женщина опытная. Просто советы дает. Прислушивайся.
Советы! Да она мне жизни не дает!
– Макс, ты хоть помнишь, на чьи деньги куплена эта квартира? Кто пахал два года на трех работах, чтобы сделать этот чертов ремонт?
Он нахмурился.
– Ну и что? Зато теперь живем как люди. Матери тоже нужно где-то быть.
И началось. Татьяна Ивановна, его драгоценная матушка, каждый раз, как приезжала, переставляла мои вещи, командовала, куда ставить вазу, как вешать шторы. А уж ее замечания по поводу моего «безвкусного» интерьера! Макс всегда занимал её сторону.
– Мать всю жизнь для нас с Игорем… Между прочим, от своей квартиры отказалась, младшему брату отдала!
Горькая усмешка тронула мои губы.
– Да, а Игорь, конечно же, в этой квартире нуждался как рыба в зонтике. У него и так трехкомнатная квартира в центре, от бабушки осталась.
– Он же молодой, семья, дети планируют! – отрезал Макс.
– А наши планы тебя не волнуют? – не выдержала я.
Речь зашла, конечно, о детях. Макс считал, что нам «давно пора».
– На что мы их будем растить? На твою скромную зарплату слесаря?
Он презрительно отмахнулся.
– Прорвемся! Как-нибудь выкрутимся. Детей Бог дает, на детей Бог даст!
И тут грянул гром.
– У матери проблемы… Она больше не может платить за квартиру. Хозяйка взвинтила цену, и она…
Я похолодела. Я поняла.
– Ты хочешь сказать, что твоя мамочка переедет жить к нам?
Макс покраснел.
– Ну, не совсем… Временно. Пока она не найдет что-нибудь другое.
Временно! Да она у нас навсегда пропишется!
– Макс, ты в своем уме? А как же Игорь? У него же такая просторная квартира!
Он заерзал.
– У Игоря, сам знаешь, молодая семья, дети на подходе… Им сейчас деньги нужнее, чем матери.
Занавес! Вот она, правда жизни! Игорь – любимый сыночек, а Татьяна Ивановна – королева, которую нужно холить и лелеять. А я? Я просто Эльза, приложение к Максу, бесплатная домработница и кухарка.
– Хорошо, – сдалась я, чувствуя, как внутри все обрывается. – Пусть поживет… немного.
Это было моей самой большой ошибкой.
Татьяна Ивановна въехала в нашу скромную двушку с тремя огромными чемоданами. С порога она приступила к «наведению порядка». Мои фотографии со стен были сняты и заменены пейзажами с березами. Мои любимые безделушки исчезли в коробках, отправленных на балкон.
Я ходила по квартире на цыпочках, боясь лишний раз вздохнуть. Свекровь командовала всем: что готовить, какой порошок покупать, какую колбасу резать на бутерброды. Макс молчал. Он упивался ролью заботливого сына, а я тихо сходила с ума.
——————-
Однажды утром, вынося мусор, я увидела его. Мой детский фотоальбом, безжалостно выброшенный в бак. Сердце бешено заколотилось. Внутри поднялась такая ярость, что я сама себя не узнала.
Я влетела в квартиру, как фурия.
– Что это?! Что это такое?! – я трясла альбомом перед лицом Татьяны Ивановны.
Она смотрела на меня свысока, с превосходством.
– Это хлам. Тебе пора уже взрослеть, Эльза. Зачем тебе эти детские глупости?
– Это моя жизнь! Моя память! – я кричала, срываясь на визг. – И вон отсюда! Немедленно вон из моей квартиры!
Макс выскочил из комнаты, взбешенный.
– Эльза! Ты что себе позволяешь?! Как ты разговариваешь с матерью?!
– Это моя квартира! Моя! И я буду решать, кто здесь будет жить!
– Ах, твоя, значит? – процедил Макс сквозь зубы. – Тогда уходи сама!
Я замерла. Уходи сама? Он серьезно?
Во мне что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно.
– Хорошо, – прошептала я. – Сейчас вы все вылетите отсюда, как пробки из бутылки!
И я начала собирать вещи Татьяны Ивановны. Швыряла их в старую спортивную сумку, не церемонясь.
– Ты с ума сошла! – вопил Макс, пытаясь вырвать у меня сумку. – Эльза, опомнись! Ты же эгоистка! Ты думаешь только о себе!
Но меня было уже не остановить. Я достала чемодан Макса и стала складывать туда его вещи.
– Что ты делаешь?! – он был в шоке.
– Собираю твои вещи, Макс. Ты уходишь вместе с мамочкой.
– Эльза! Я люблю тебя! Не делай этого!
Любишь? После всего, что было? После всех этих унижений?
Я вытолкала их обоих за дверь. Закрыла дверь на замок.
Тишина. Звенящая, оглушительная тишина. Обычно в квартире царил непрекращающийся гвалт: Татьяна Ивановна целыми днями смотрела какие-то сериалы, болтала по телефону с подругами, давала Максу «ценные» советы. Диван устало скрипел под ее весом. А сегодня – тишина. Впервые за несколько месяцев.
Я робко шагнула в гостиную. Все здесь было чужим, искаженным, переделанным на чужой вкус.
Первым делом я вернула диван на его законное место, с которого он был бесцеремонно сдвинут к стене, чтобы Татьяне Ивановне было удобнее смотреть телевизор. Затем развернула телевизор обратно к окну. Как будто освободила его из плена.
На подоконники вернулись мои любимые комнатные растения, изгнанные свекровью за нелюбовь к «этой бесполезной траве». Фиалки, герань, кактус – каждый горшочек занял свое привычное место.
Я опустилась на диван, испытывая непривычное чувство. Облегчение? Радость? Свобода?
В руках у меня был фотоальбом – единственное, что я успела спасти от «улучшений» свекрови. Я открыла его и начала перелистывать страницы.
Вот я – маленькая девочка, с огромным бантом на голове, стою на школьной линейке. Вот я – с пятью свечками на торте, счастливая и беззаботная. Вот – выпускной в детском саду, я – самый нарядный зайчик. На каждой фотографии – я, настоящая.
Неожиданно тихий смешок вырвался из моей груди. Смех нарастал, становился громче, пока не превратился в безудержный хохот. Это был смех облегчения, радости, свободы. Рыдания смешивались со смехом, слезы катились по щекам. Я обнимала фотоальбом, прижимая его к себе, и продолжала хохотать до хрипоты.
Дом. Снова мой дом. Только мой. И, казалось, даже стены дышали легче, освободившись от чужого гнета.
Впереди – жизнь, где я сама хозяйка. Без указки, без советов, без манипуляций. Жизнь для себя. Я сама. Одна. Свободна. И это – прекрасно. Я встала с дивана, подошла к зеркалу и улыбнулась своему отражению. В глазах горел огонь. Огонь новой жизни. Жизни, которую я заслужила.
