— Вообще-то, мама сказала, что я имею право на долю в твоей квартире, так что будем делить, — заявил Стас так буднично, будто обсуждал покупку хлеба. Он стоял посреди кухни, засунув руки в карманы домашних штанов, и смотрел на Алину с какой-то новой, незнакомой ей наглостью.
Алина замерла с чашкой в руке. Горячий чай плеснулся на пальцы, но она даже не почувствовала боли. Все звуки в квартире — тиканье часов, гул холодильника, шум машин за окном — разом стихли. Остался только его голос, повисший в звенящей тишине.
— Что? — переспросила она, уверенная, что ослышалась. — Что ты сказал?
— Я сказал, что нам нужно разделить квартиру, — повторил он, чуть повысив голос, словно она была туговата на ухо. — Мы семья. Я здесь живу, мы женаты пять лет. Я вкладывался. Логично, что у меня должна быть своя доля. Мама консультировалась, это законно.
Алина медленно поставила чашку на стол. «Мама консультировалась». Эти два слова объясняли всё и одновременно не объясняли ничего. Его мама, Светлана Петровна, всегда была где-то рядом — незримой тенью, советчицей, чьё мнение для Стаса было непререкаемым. Но до этого момента её влияние никогда не приобретало таких уродливых форм.
— Стас, это моя квартира, — тихо, но твёрдо произнесла Алина. — Она досталась мне от бабушки задолго до того, как мы с тобой познакомились. Ты это прекрасно знаешь. Какие доли? О чём ты вообще?
Он дёрнул плечом, и это движение показалось ей донельзя фальшивым.
— Ну и что, что от бабушки? Мы же в ней ремонт делали. Я обои помогал клеить. И люстру в зале повесил я. Это тоже считается.
— Ты повесил люстру, — эхом повторила Алина, чувствуя, как внутри всё холодеет. — Ты повесил люстру, и за это хочешь получить половину квартиры в центре города? Ты серьёзно?
В его глазах мелькнуло что-то злое. Такого взгляда она у него никогда не видела. За пять лет брака был и смех, и ссоры, и недопонимания, но всегда оставалось ощущение, что они — одна команда. Сейчас перед ней стоял чужой, враждебно настроенный человек.
— Не половину. Но долю. Справедливую, — отчеканил он. — Почему у тебя должно быть всё, а у меня ничего? Я не хочу всю жизнь жить на птичьих правах. У мужчины должно быть своё.
Алина обвела взглядом их уютную кухню. Вот стол, который они вместе выбирали. Вот занавески, из-за цвета которых спорили целую неделю. Вот его любимая кружка с дурацкой надписью. Пять лет жизни, вложенные в эти стены, казалось, испарились, обратились в пыль от одной его фразы.
— Стас, у нас всё общее, — попыталась она воззвать к его разуму. — Мы живём здесь вместе. Никто никогда не говорил о «твоём» и «моём». Что случилось? Почему именно сейчас?
— Потому что пора задуматься о будущем! — он почти выкрикнул это. — Мне тридцать два, Алин! Я хочу чувствовать себя хозяином, а не приживалой!
Он развернулся и вышел из кухни, громко хлопнув дверью. Алина так и осталась сидеть за столом. В голове не укладывалось. Человек, который ещё утром целовал её перед уходом на работу, который присылал смешные картинки в мессенджер, вдруг превратился в захватчика. И ключ к этой метаморфозе — его мать…
Светлана Петровна пришла через два дня. Без звонка, как она любила. Явилась под вечер, с пакетом, из которого сиротливо торчал батон. Вошла с видом оскорблённой добродетели, окинула прихожую внимательным взглядом, словно оценивала чужое имущество.
— Алина, здравствуй. Стасик дома? — её голос был сладким, как перезрелый персик, но с металлической ноткой внутри.
— Здравствуйте, Светлана Петровна. Нет, он ещё на работе.
Свекровь прошла в гостиную, не дожидаясь приглашения. Села в кресло, которое Алина считала своим, и сложила на коленях ухоженные руки с безупречным маникюром. Она всегда выглядела так, будто только что вышла из салона: идеально уложенные светлые волосы, строгий, но дорогой костюм, тонкий аромат духов.
— Я пришла поговорить, — начала она без предисловий. — Как женщина с женщиной. Стас очень переживает. Он ведь у меня мальчик ранимый, с обострённым чувством справедливости.
Алина молча села на диван напротив. Она уже знала, к чему идёт этот разговор.
— Он считает, что его права ущемлены, — продолжала Светлана Петровна, глядя куда-то в сторону. — И я с ним согласна. Вы семья. А в семье всё должно быть по-честному. Квартира — это серьёзный актив. И неправильно, что она записана только на тебя.
— Эта квартира — наследство моей бабушки, — повторила Алина заученную фразу.
— Девочка моя, — свекровь вздохнула так тяжело, будто несла на своих хрупких плечах все беды мира. — Наследство — это прекрасно. Но жизнь идёт. Люди вкладывают в общее гнёздышко не только деньги, но и душу. Стасик всю душу вложил. Он так старался, чтобы тебе было уютно. А теперь чувствует себя гостем. Мужчине это тяжело.
Она говорила обволакивающе, мягко, но каждое её слово было как маленький камешек, брошенный в сторону Алины.
— Мы никогда не обсуждали это раньше, — сказала Алина, стараясь сохранять спокойствие. — Пять лет всё всех устраивало.
— Раньше он был молодым и влюблённым, — отрезала Светлана Петровна, и сладость из её голоса исчезла. — А теперь он взрослый мужчина, который думает о будущем. О детях, например. Ты же хочешь детей? Куда ты их приведёшь? В квартиру, где их отец никто? А если с тобой, не дай бог, что-то случится? Мой сын с детьми окажется на улице?
Этот удар был точным и болезненным. Они как раз начали говорить о ребёнке. И теперь эта тема превратилась в инструмент шантажа.
— Никто не окажется на улице, — процедила Алина.
— Слова, слова, — махнула рукой свекровь. — Сегодня ты так говоришь, а завтра встретишь кого-нибудь, и мой сын полетит отсюда, как пробка от шампанского. Нет, Алина. Так дела не делаются. Нужна бумага. Официальная. Выдели ему долю. Небольшую. Одну четверть, например. Для его же спокойствия. И для твоего тоже. Крепкая семья строится на доверии и… на документах.
Она встала, такая же прямая и уверенная.
— Подумай над моими словами. Ты же мудрая девочка. Ты же не хочешь разрушить семью из-за каких-то квадратных метров.
Когда за ней закрылась дверь, Алина долго сидела неподвижно. Туман в голове начал рассеиваться, уступая место ледяной ясности. Это была не спонтанная идея Стаса. Это был тщательно продуманный план. План, в котором ей отводилась роль уступчивой и немного глуповатой жены, которую можно продавить авторитетом и слезливыми речами
Жизнь в квартире превратилась в ад. Стас перестал с ней разговаривать. Он приходил с работы, молча ужинал и уходил в комнату с ноутбуком. Спать ложился на диване в гостиной, демонстративно отвернувшись к стене. Любая попытка Алины начать разговор натыкалась на глухую стену.
— Нам не о чем говорить, пока ты не примешь правильное решение, — был его стандартный ответ.
Он перестал давать деньги на общие расходы. Раньше они скидывались на продукты и коммуналку поровну. Теперь же, когда Алина напоминала ему об оплате счетов, он криво усмехался:
— А зачем мне платить за квартиру, в которой я никто? Пусть платит хозяин.
Он делал это нарочно, методично и жестоко. Оставлял после себя грязную посуду, разбрасывал вещи. Мелкие бытовые диверсии, призванные измотать её, довести до точки кипения, заставить сдаться. Алина держалась. Она молча убирала, оплачивала счета со своей зарплаты, делая вид, что не замечает его поведения. Но внутри у неё всё кипело. Любовь и нежность, которые она испытывала к мужу, с каждым днём выжигались этой холодной войной.
Однажды она не выдержала. Он снова оставил на кухонном столе гору крошек и грязную тарелку.
— Стас, ты можешь хотя бы убрать за собой? — спросила она так спокойно, как только могла.
Он оторвался от телефона и посмотрел на неё тяжёлым взглядом.
— Не могу. У меня нет настроения убирать в чужом доме.
— Тогда, может, тебе стоит пожить в своём? — сорвалось у неё.
Он вскочил.
— Вот оно что! Ты меня выгоняешь? Я так и знал! Ты только и ждала повода!
— Я тебя не выгоняю! — закричала она в ответ, чувствуя, как дрожат руки. — Я прошу тебя вести себя как взрослый человек, а не как капризный подросток!
— Я буду вести себя так, как считаю нужным! — орал он. — Пока ты не поймёшь, что мы семья и у нас должны быть равные права!
Этот скандал ничего не решил. Он лишь показал, насколько глубока пропасть между ними. Стас больше не был её любимым мужчиной. Он был противником. Врагом, окопавшимся на её территории.
Подруга Катя, выслушав её историю, была категорична.
— Алин, гони его в шею. Он же тебя морально уничтожает. Это не муж, а рейдер какой-то. И мамаша его хороша. Они решили тебя отжать. Прогнёшься сейчас — сядут на шею и ножки свесят.
— Но я же его любила, Кать, — тихо сказала Алина, разглядывая узор на скатерти в кафе.
— Любила. В прошедшем времени. А тот, кто сейчас живёт с тобой в одной квартире, — это другой человек. Продукт обработки своей маменьки. Поверь, дальше будет только хуже. Они увидят, что шантаж работает, и придумают что-нибудь ещё.
Слова Кати были горькими, но справедливыми. Алина понимала это умом, но сердце всё ещё цеплялось за воспоминания о том, другом Стасе — весёлом, заботливом, том, за которого она выходила замуж…
Развязка наступила внезапно. В один из вечеров Стас куда-то ушёл, сказав, что встретится с друзьями. Алина осталась одна в гулкой тишине квартиры, которая больше не казалась ей крепостью. Она бесцельно бродила из комнаты в комнату, когда на телефон Стаса, забытый на тумбочке в прихожей, пришло сообщение. Экран засветился, и Алина, сама не зная почему, бросила на него взгляд. Сообщение было от абонента «Лера». Лера была младшей сестрой Стаса, ветреной и легкомысленной девицей, вечно попадавшей в какие-то истории.
«Стас, мама сказала, что всё почти получилось! Эта твоя мымра скоро сдастся? Мне деньги нужны срочно, коллекторы уже звонят каждый день. Если до конца месяца не отдам долг, они обещали прийти к маме. Ты же понимаешь, что будет?»
Алина перечитала сообщение дважды. Потом ещё раз. «Эта твоя мымра». «Коллекторы». «Долг». Кусочки пазла, до этого разбросанные в беспорядке, вдруг сложились в единую, уродливую картину.
Дело было не в ущемлённом мужском самолюбии Стаса. И не в абстрактной справедливости, о которой так пеклась Светлана Петровна. Всё было гораздо проще и циничнее. У Леры были огромные долги, вероятно, от очередного провального «бизнес-проекта» или просто от жизни не по средствам. И дружная семейка решила погасить их за счёт Алины. План был прост: довести её, заставить выделить долю, немедленно продать эту долю и отдать деньги кредиторам Леры.
Её муж, её любимый человек, был не просто подкаблучником, исполняющим волю матери. Он был соучастником. Сознательным и хладнокровным. Он разыгрывал спектакль, давил на самые больные точки, превращал их совместную жизнь в пытку — и всё это ради того, чтобы решить финансовые проблемы своей сестры за её счёт.
В груди вместо боли была только выжженная пустыня. Не осталось ни любви, ни жалости. Только холодная, звенящая ярость. Она взяла телефон Стаса и сфотографировала сообщение на свой. Это было доказательство. Не для суда. Для себя. И для него…
Стас вернулся за полночь, слегка навеселе и в благодушном настроении. Увидев свет на кухне, он зашёл и даже попытался улыбнуться.
— Не спишь? Ждёшь?
Алина сидела за столом, прямая, как струна. Она молча развернула к нему свой телефон с фотографией экрана.
Он вгляделся в изображение. Улыбка медленно сползла с его лица. Он побледнел, потом покраснел.
— Это… это не то, что ты думаешь, — залепетал он. — Лера всё преувеличивает.
— Правда? — Алина посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд её был таким, что он невольно отступил на шаг. — По-моему, она выразилась предельно ясно. «Эта твоя мымра скоро сдастся?». Это ты так обо мне отзываешься в своей семье, Стас?
Он молчал, переводя взгляд с телефона на её лицо. Вся его напускная уверенность испарилась. Перед ней снова был тот самый Стас, которого она знала, — только теперь жалкий, растерянный и уличённый в предательстве.
— Алин, я… я не хотел. Мама настояла. Она сказала, что другого выхода нет. Лера в панике, её запугивают…
— И вы решили, что пугать и прессовать меня — это отличный выход? — её голос звучал ровно, без истерики, и от этого становилось ещё страшнее. — Вы решили разыграть этот цирк с «ущемлённым достоинством», чтобы я отдала вам часть квартиры, которую моя бабушка заработала своим горбом? Чтобы вы закрыли долги твоей беспутной сестры?
— Я бы тебе всё вернул! Потом! — выкрикнул он, цепляясь за последнюю соломинку.
Алина горько усмехнулась.
— Не ври. Ни себе, ни мне. Ты бы не вернул. Ты бы пришёл за следующей долей. Потому что вы так живёте. Вы решаете свои проблемы за чужой счёт.
Она встала. Подошла к шкафу в прихожей, достала большую дорожную сумку и бросила её ему под ноги.
— Собирай вещи.
— Что? — он смотрел на неё, как на сумасшедшую. — Ты меня выгоняешь? Ночью? Куда я пойду?
— К маме, — отрезала она. — К той, которая даёт тебе такие мудрые советы. И к сестре, ради которой ты готов был уничтожить нашу семью. У вас теперь будет много времени, чтобы обсудить, как вы будете выпутываться. Но уже без меня и моей квартиры.
Он попытался подойти, взять её за руки, но она отстранилась, как от чего-то грязного.
— Алина, пожалуйста, давай поговорим. Я всё осознал. Я был неправ.
— Слишком поздно, Стас. Ты не просто был неправ. Ты меня предал. Ты, твоя мать, вся ваша семейка. Разговоров больше не будет. У тебя час на сборы. Если не уйдёшь сам, я вызову полицию. И поверь, им будет очень интересно посмотреть на твои сообщения с сестрой.
В её голосе была сталь. Он понял, что это конец. Что никакие уговоры, мольбы и обещания больше не действуют. Стена, которую он так старательно возводил между ними, оказалась непробиваемой.
Он ушёл через сорок минут, молча, не глядя ей в глаза, волоча за собой сумку с вещами. Алина заперла за ним дверь на все замки и медленно сползла по ней на пол. Она не плакала. Слёз не было. Была только оглушающая пустота на месте там, где ещё недавно была любовь. Она сидела в коридоре своей квартиры, которая снова стала только её, и смотрела в темноту. Впереди была неизвестность, боль, долгое заживление ран. Но впервые за последние месяцы она почувствовала, что может дышать. Свободно.
