— Этот гул сводит меня с ума. Ты слышишь? Просто послушай этот монотонный, мерзкий звук. Будто бормашина работает прямо у меня в виске. И так каждые выходные, с восьми утра.
Галина Петровна демонстративно поморщилась и отставила чашку с чаем, словно напиток вдруг стал прокисшим от постороннего шума. Она сидела в плетёном кресле на просторной террасе, кутаясь в кашемировую шаль, хотя на улице стоял душный июльский полдень. Вокруг зеленел идеально выстриженный газон, туи отбрасывали ровные тени, а сам дом — двухэтажный коттедж из клееного бруса — выглядел как картинка из журнала о загородной жизни. Но хозяйке этот пейзаж явно причинял физические страдания.
Лена, сидевшая напротив на жестком табурете, медленно провела ладонью по лицу. Кожа была сухой, под глазами залегли темные, почти черные круги, которые не мог скрыть даже тональный крем. Она только что приехала после шестидневной рабочей недели, проведя три часа в пробке на выезде из города, и единственное, чего ей хотелось — это упасть лицом в подушку. Но вместо этого она слушала лекцию о несовершенстве мира.
— Это газонокосилка, мам, — глухо отозвалась Лена, глядя в одну точку на столешнице. — У соседей тоже выходной. Они ухаживают за участком. Это нормально для поселка.
— Нормально — это когда тихо, — отрезала мать, поджав губы. — А здесь не поселок, а какой-то муравейник. Слева жарят мясо, воняет горелым жиром так, что у меня начинается тахикардия. Справа косят. Сзади вообще собака лает, как потерпевшая. Я сюда приезжала за здоровьем, Лена, а получаю нервный тик. Я вчера давление мерила — сто шестьдесят на девяносто. Ты хочешь, чтобы меня инсульт разбил в этой глуши? Сюда скорая будет ехать вечность.
Лена подняла на мать тяжелый взгляд. Галина Петровна выглядела отлично: свежая укладка, маникюр, здоровый румянец, который она упорно называла «аллергией на плохую экологию». Никаких признаков надвигающегося инсульта не наблюдалось. Наоборот, энергии в ней бурлило столько, что хватило бы на освещение небольшого районного центра.
— Мам, мы выбирали этот дом полгода, — Лена старалась говорить спокойно, но голос предательски сел. — Ты сама тыкала пальцем в карту. Тебе нужен был лес, тебе нужен был воздух. Вот лес, вот воздух. Дом новый, теплый. Что не так?
— Ой, не начинай, — отмахнулась Галина Петровна, словно от назойливой мухи. — Ошибиться может каждый. Я думала, тут приличное общество, а тут… колхоз. Я изучила вопрос, Лена. Мне здесь плохо. Энергетика тяжелая. Я нашла вариант.
Она полезла в карман вязаного кардигана и вытащила сложенный вчетверо глянцевый буклет. С легким хлопком развернула его и положила перед дочерью, прижав пальцем с массивным золотым перстнем. На картинке красовался жилой комплекс из стекла и бетона, подпирающий облака.
— Вот, посмотри. «Серебряный шпиль». Центр, закрытая территория, консьерж, парк через дорогу. Никаких газонокосилок, никаких шашлыков. Пятый этаж, окна во двор. Я уже звонила в отдел продаж, двушка пока свободна. Там планировка идеальная, кухня восемнадцать метров, как я люблю.
Лена смотрела на глянцевую картинку, и буквы начинали расплываться перед глазами. Цена, напечатанная мелким шрифтом внизу, состояла из цифр, похожих на номер телефона.
— Ты шутишь? — спросила она, не поднимая головы. — Ты сейчас серьезно?
— А какие тут шутки? — Галина Петровна выпрямилась, приняв позу оскорбленной королевы. — Я говорю о своем комфорте. Я всю жизнь прожила в клетушках, экономила на каждом куске колбасы, чтобы тебя вырастить. Неужели я не заслужила нормальную старость? Этот дом — ошибка. Продадим его, добавим и возьмем ту квартиру. Делов-то.
— Добавим? — Лена наконец посмотрела матери в глаза. Внутри неё, где-то в районе солнечного сплетения, начал развязываться тугой узел злости, который она вязала годами. — Что значит «добавим», мам? У меня нет печатного станка. Я этот дом ещё не закрыла, там кредит висит на полтора миллиона. Ты хоть представляешь, сколько стоит метр в этом твоем «Шпиле»?
— Ну, возьмешь ипотеку, — легко, будто предлагая купить батон хлеба, бросила мать. — Ты же начальник отдела, у тебя зарплата хорошая. Тебе дадут. Зато мать будет жить как человек, а не как сторож в лесу.
Лена резко встала. Табурет с противным скрежетом проехался по террасной доске. Она прошлась до перил и обратно, чувствуя, как пульс начинает бить в висках.
— Мама, я и так тебе купила эту долбаную дачу! О какой новой квартире ты ещё просишь? Ты вообще в своём уме? Я сама живу на съёмных квартирах в то время, как ты тут шикуешь! Не буду я тебе ничего покупать больше!
Галина Петровна даже не моргнула. Она аккуратно сложила буклет и спрятала его обратно в карман, всем своим видом показывая, что истерика дочери — это лишь досадная помеха, вроде испортившейся погоды.
— Не повышай на меня голос, Елена, — ледяным тоном произнесла она. — «Шикуешь»? Ты называешь это шиком? Сидеть в одиночестве под вой чужой техники? Твои съемные квартиры — это твой выбор. Могла бы найти мужика с жильем, а не горбатиться. А мать у тебя одна. И если ты считаешь, что этот деревянный сарай — предел моих мечтаний, то ты меня совсем не знаешь. Я жду действий, а не твоих воплей. Квартира в «Шпиле» уйдет, если мы не внесем залог до среды.
Лена смотрела на мать и понимала, что та абсолютно искренна в своей наглости. Для Галины Петровны дочь была не живым человеком с усталостью и проблемами, а функцией. Банкоматом, который почему-то начал сбоить и выдавать чеки с отказом вместо купюр. И этот банкомат нужно было просто хорошенько пнуть.
Лена медленно выдохнула, чувствуя, как воздух с трудом покидает сжатые легкие. Она снова села на жесткий табурет, стараясь не смотреть на безупречный маникюр матери, который стоил как половина её продуктовой корзины на неделю. Сейчас нужны были не эмоции, а голая арифметика. Она достала телефон, открыла банковское приложение и положила гаджет на стол, экраном вверх.
— Давай мы сейчас уберем лирику про «заслуги» и поговорим на языке цифр, раз уж ты всё изучила, — голос Лены звучал сухо, почти механически. — Смотри сюда. Вот мой доход. Видишь цифру? А теперь смотри расходы. Сорок пять тысяч — аренда моей квартиры. Шестьдесят тысяч — платеж по кредиту за этот дом, в котором тебе «плохая энергетика». Коммуналка здесь и там, бензин, продукты, твои лекарства, которые, кстати, тоже не три копейки стоят. Остаток видишь?
Галина Петровна даже не взглянула на экран. Она аккуратно отломила кусочек печенья и отправила его в рот, жуя с таким видом, будто делает одолжение всему кондитерскому миру.
— Мне неинтересно смотреть в твой телефон, Лена. Я не бухгалтер, чтобы сводить дебет с кредитом. Это твои проблемы, как распределять потоки. Я лишь говорю о цели.
— Нет, мама, это теперь наши общие проблемы, — Лена жестко постучала пальцем по столу. — У меня в остатке — ноль. Иногда минус, и тогда я лезу в кредитку. Чтобы взять ипотеку на твой «Серебряный шпиль», мне нужно платить сто тысяч в месяц. Сто! Откуда я их возьму? Пойду грабить прохожих? Или мне перестать есть?
Галина Петровна вздохнула, в этом вздохе читалась безграничная усталость от общения с бестолковым ребенком.
— Зачем же такие крайности? Ты молодая, здоровая кобыла. Можно найти подработку. Можно переехать в квартиру попроще, зачем тебе одной двушка? Сними студию где-нибудь в спальном районе, всё равно ты дома только ночуешь. А разницу — в ипотеку. Это называется «расстановка приоритетов».
Лена замерла. Внутри неё что-то щелкнуло, словно перегорел предохранитель, отвечающий за дочернюю почтительность. Она смотрела на женщину, которая её родила, и видела перед собой не мать, а циничного коллектора, который пришел выбивать долг, не заботясь о том, что должнику придется продать почку.
— То есть, — медленно проговорила Лена, — ты предлагаешь мне, в тридцать пять лет, переехать в какую-то дыру на окраине, работать по двадцать часов в сутки, отказаться от всего, лишь бы ты сидела на пятом этаже с видом на парк? Ты правда считаешь, что это справедливый обмен?
— А что тут несправедливого? — искренне удивилась Галина Петровна, поправляя воротник. — Я свое отпахала. Я ночей не спала, когда ты болела. Я тебе образование дала. Я, между прочим, могла бы в молодости замуж выйти за того военного и уехать на море, а осталась с тобой, одна, тянула лямку. Теперь твой черед. У тебя вся жизнь впереди, ты еще успеешь пожить в комфорте. А мне сколько осталось? Десять лет? Пятнадцать? Я хочу прожить их как человек, а не как дачница в ссылке.
Её эгоизм был настолько монументальным, настолько твердым, что об него можно было разбивать корабли. Галина Петровна не просто просила — она требовала возврата инвестиций. Лена для неё была не человеком, а долгосрочным вкладом, который подошел к сроку погашения.
— Я и так отдаю тебе всё, — тихо сказала Лена, чувствуя, как холодная ярость начинает вытеснять усталость. — Я купила тебе этот дом. Я сделала здесь ремонт под твои капризы. Я вожу тебе продукты. Я оплачиваю счета. Но тебе мало. Тебе всегда мало. Ты как черная дыра, мам. Сколько туда не кидай, всё исчезает.
— Не смей называть мать черной дырой! — Галина Петровна впервые повысила голос, её глаза сузились. — Это неблагодарность, Лена. Черная неблагодарность. Я прошу элементарного уважения к моим потребностям. Если ты не можешь обеспечить матери достойную старость, значит, ты плохая дочь. Значит, я где-то упустила в воспитании. Но исправлять это придется тебе.
Она сделала паузу, словно собираясь с мыслями для решающего удара, и продолжила уже спокойнее, деловитым тоном, не терпящим возражений:
— В общем так. Я узнавала в банке, они дают ипотеку до семидесяти пяти лет, если оформить на меня, а ты пойдешь созаемщиком. Платить будешь ты, естественно. Первый взнос нужен двадцать процентов. У тебя есть машина. Она тебе не особо нужна, на метро быстрее. Продашь её — как раз хватит на взнос и оформление.
Лена смотрела на мать и понимала, что диалог окончен. Говорить было не с кем. Напротив сидел чужой человек, который уже мысленно продал её машину, упаковал её жизнь в коробку из-под обуви и выкинул на помойку ради собственного каприза.
— Ты всё решила, да? — спросила Лена, и её голос стал пугающе ровным. — Расписала мою жизнь, продала моё имущество, заселила меня в конуру. И даже не спросила, согласна ли я сдохнуть на работе ради твоей квартиры.
— Я не спрашиваю, я направляю, — отрезала Галина Петровна, снова берясь за чашку. — Потому что ты сама не понимаешь, что такое долг перед родителями. Иди, подумай. У тебя время до понедельника. В среду сделка, нужно успеть собрать документы. И убери этот кислый вид, он тебе не идет.
Лена не стала отвечать. Она просто смотрела на мать, запоминая каждую черточку этого лица, каждую нотку в этом властном голосе. В её голове, где ещё пять минут назад царил хаос и отчаяние, вдруг воцарилась кристальная, звенящая ясность. Пазл сложился. Больше не было сомнений, жалости или чувства вины. Остался только холодный расчет. Такой же холодный, как тот, с которым мать распоряжалась её судьбой.
Галина Петровна, заметив молчание дочери, приняла его за знак согласия. В её мире, где всё вращалось вокруг её желаний, отсутствие немедленного возражения означало капитуляцию. Она довольно откинулась в кресле, поправляя шаль, и её взгляд скользнул за перила террасы, туда, где у ворот стоял пыльный серый кроссовер Лены.
— И знаешь, с машиной лучше не тянуть, — продолжила она, уже по-хозяйски планируя этапы продажи. — Она у тебя всё равно стареет, амортизация, все дела. Через год за неё дадут копейки. А сейчас рынок на пике. Я видела объявления, такие ведра с гайками отрывают с руками. Так что считай, мы делаем тебе одолжение, избавляя от пассива. Ты же экономист, должна понимать: машина деньги сосет, а квартира — это актив. Тем более, моя квартира.
Она говорила об имуществе дочери с такой легкостью, с какой рассуждала бы о выбросе старого ковра. В этот момент последние сомнения, если они и оставались у Лены где-то на периферии сознания, испарились. Осталась только сухая, звенящая пустота, в которой отчетливо звучал голос разума. Мать не остановится. Если сегодня она требует машину, завтра она потребует почку. Это была не просьба о помощи, это была экспроприация.
Лена медленно, стараясь, чтобы движения были плавными и точными, взяла телефон со стола. Она не смотрела на мать. Её взгляд был прикован к экрану, где в списке недавних вызовов значился контакт «Риелтор Максим». Она нажала на вызов и поднесла телефон к уху. Гудки шли ровно, размеренно, отбивая ритм последних секунд прежней жизни.
— Ты кому звонишь? — насторожилась Галина Петровна, уловив перемену в атмосфере. — В автосалон? Рано еще, надо сначала документы найти. ПТС у тебя с собой?
Лена подняла свободную руку, жестом прося тишины. Лицо её стало каменным, лишенным каких-либо эмоций.
— Алло, Максим? Да, это Елена. Добрый день, — произнесла она громко и отчетливо, так, чтобы каждое слово впечатывалось в воздух над террасой. — Я по поводу сделки. Да, я на объекте. Я приняла окончательное решение по вашему покупателю. Да, цена, которую мы обсуждали неделю назад, меня устраивает.
Галина Петровна замерла с открытым ртом. Кусочек печенья выпал из её пальцев и покатился по столу, оставляя крошки, но она этого даже не заметила. Её глаза округлились, а брови поползли вверх, встречаясь с линией идеальной укладки.
— Погодите… Какой покупатель? — просипела она, но Лена даже не повернула головы.
— Да, я подтверждаю готовность выйти на сделку в понедельник, — продолжала Лена в трубку, и её голос звучал как приговор. — Задаток можете переводить сейчас, номер карты у вас есть. Документы на дом и участок у меня на руках, выписки свежие, обременений нет. Ключи передам в день подписания. Что? Да, дом продается со всей мебелью и техникой. Я заберу только личные вещи. Кухня, спальный гарнитур, садовая техника — всё остается новым владельцам.
— Ты что несешь?! — Галина Петровна вскочила с кресла, опрокинув чашку с остатками чая. Бурая лужа начала расползаться по скатерти, но никто не обратил на это внимания. — Лена! Положи трубку! Немедленно положи трубку! Какая продажа?! Это мой дом!
— Да, Максим, я понимаю, что срочность влияет на цену, но мне нужны наличные как можно быстрее, — невозмутимо продолжала Лена, глядя сквозь мать, словно та была прозрачным призраком. — Договорились. Жду подтверждения перевода. До встречи в МФЦ.
Она нажала «отбой» и положила телефон на стол экраном вниз. Звук удара пластика о дерево прозвучал как выстрел стартового пистолета.
— Ты… ты с ума сошла? — Галина Петровна хватала ртом воздух, её лицо пошло красными пятнами. — Какой риелтор? Какая продажа? Ты решила продать дачу, чтобы купить мне квартиру? Лена, это глупо! Дача стоит дешевле, чем «Шпиль», нам не хватит! И зачем такая спешка? Можно же было продать дороже!
Лена наконец подняла глаза. В них не было ни злости, ни обиды. Только усталость хирурга, который только что ампутировал гангренозную конечность.
— Аттракцион щедрости закрыт, мама, — тихо, но жестко произнесла она. — Я продала дачу не для того, чтобы купить тебе квартиру. Я продала её, потому что мне нужны деньги на моё жилье.
— Что? — Галина Петровна пошатнулась и схватилась за спинку кресла. — Что ты мелешь? Какое твое жилье? Мы же договорились…
— Ты договорилась, — перебила Лена. — Сама с собой. В твоей схеме мне отводилась роль тягловой лошади, которая должна сдохнуть в борозде. Но я увольняюсь. Сделка оформлена. Задаток сейчас упадет мне на счет, и если я откажусь, то попаду на штраф в двойном размере. Так что назад пути нет.
— Ты не посмеешь! — взвизгнула мать, и в её голосе прорезались истеричные нотки, которых Лена так хотела избежать, но которые теперь были неизбежны. — Это мой дом! Я его выбирала! Я здесь живу! Ты не имеешь права выгонять мать на улицу! Я костьми лягу, но не дам тебе ничего подписать!
— У тебя нет права голоса, — Лена говорила спокойно, чеканя каждое слово. — Юридически — это стопроцентно моя собственность. Я купила его на свои деньги, я плачу кредит, я значусь в Росреестре. Ты здесь просто прописана временно, и то, по моей доброте душевной. Помнишь, ты говорила, что тебе здесь энергетика не нравится? Что соседи шумят? Что это сарай? Поздравляю, твои молитвы услышаны. Больше тебе не придется страдать в этом «колхозе».
Телефон на столе коротко звякнул, оповещая о входящем сообщении из банка. Лена мельком глянула на экран. Деньги пришли. Точка невозврата пройдена.
— Собирай вещи, мама, — сказала она, вставая. — Новые хозяева хотят заехать уже завтра вечером, чтобы начать переделку. У тебя есть сутки. И не надейся на жалость. Мой лимит жалости исчерпан ровно в тот момент, когда ты предложила мне продать машину и переехать в клоповник ради твоего вида на парк.
Галина Петровна осела обратно в кресло, словно из неё выпустили весь воздух. Её лицо, ещё минуту назад искаженное гневом, теперь приобрело землисто-серый оттенок, делая её похожей на старую, потрескавшуюся фарфоровую куклу. Она смотрела на дочь так, будто видела перед собой инопланетное существо, говорящее на непонятном, варварском наречии.
— В свою… двушку? — прошептала она, и голос её сорвался на хрип. — В Химки? В этот клоповник с алкашами у подъезда? Ты хочешь загнать мать обратно в гетто, из которого я выбиралась зубами?
Лена стояла неподвижно, опираясь бедром о перила. Вечернее солнце било ей в спину, очерчивая силуэт жестким контуром, и Галине Петровне приходилось щуриться, чтобы рассмотреть лицо дочери. Но рассматривать там было нечего — это была маска. Спокойная, равнодушная маска человека, который только что принял самое тяжелое решение в своей жизни и обнаружил, что мир от этого не рухнул.
— Это не гетто, мама. Это твоя квартира, твоя собственность, — ровно произнесла Лена. — Двухкомнатная, теплая, с ремонтом, который я тебе там делала пять лет назад. Ты там прописана, там твои вещи, там твоя поликлиника. Там нет газонокосилок, как ты и хотела. Там слышно только трамваи и соседей за стеной. Полный городской комфорт, о котором ты так мечтала полчаса назад.
— Ты не понимаешь… — Галина Петровна вцепилась пальцами в подлокотники так, что побелели костяшки. — Я всем сказала, что переезжаю в центр. Я уже подругам похвасталась. Люся из бухгалтерии знает, что я присматриваю элитку. Как я им в глаза посмотрю? Ты хочешь меня опозорить? Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись?
Лена горько усмехнулась. Вот оно. Не здоровье, не комфорт, не близость к дочери. «Люся из бухгалтерии». Вся эта драма, все эти требования и манипуляции были лишь ради того, чтобы пустить пыль в глаза каким-то посторонним людям.
— Мне плевать на Люсю, мам. И на твой статус в глазах бывших коллег — тоже, — Лена взяла со стола ключи от машины и подкинула их на ладони. — Знаешь, что самое смешное? Если бы ты сегодня просто промолчала. Если бы не начала делить мою шкуру, не потребовала продать машину, не назвала бы меня «черной дырой»… Я бы, наверное, сломалась. Я бы взяла эту чертову ипотеку, влезла бы в кабалу еще на двадцать лет, лишь бы ты улыбнулась. Но ты пережала. Ты захотела сожрать меня целиком. А я оказалась несъедобной.
— Ты воровка! — вдруг взвизгнула мать, резко меняя тактику. Она вскочила, опрокинув плетеный стул. — Это мои деньги! Ты купила этот дом на деньги семьи! Ты обязана мне всем! Я на тебя жизнь положила, а ты… ты кидаешь меня, как собаку? Я на тебя в суд подам! Я докажу, что ты меня обманула!
— Попробуй, — холодно ответила Лена. — Документы чисты. Все переводы шли с моих счетов. Ипотека на мне. Ты здесь — гость. И как гость, ты злоупотребила гостеприимством.
Она сделала шаг к выходу с террасы, но остановилась и обернулась. Галина Петровна стояла посреди веранды, маленькая, злая, в своей дорогой шали, которая теперь смотрелась на ней как нелепая тряпка. Вокруг шумел тот самый «ненавистный» поселок — где-то смеялись дети, пахло дымком от мангала, жужжал шмель. Жизнь шла своим чередом, полностью игнорируя трагедию одной жадной женщины.
— Деньги с продажи дачи пойдут на покупку однокомнатной квартиры. Для меня, — жестко подытожила Лена, вбивая каждый факт, как гвоздь в крышку гроба их отношений. — Без ипотеки. Без долгов. И главное — без адреса, который ты будешь знать. Я устала быть твоим пенсионным фондом. Финансирование прекращено. Пенсия у тебя есть, квартира есть. Дальше — сама.
— Ты не посмеешь уехать! — крикнула мать ей в спину, когда Лена уже спускалась по ступенькам. — Лена! Вернись! Мы не договорили! Я запрещаю тебе продавать дом! Я сейчас лягу здесь поперек ворот, и ты никуда не выедешь!
Лена не обернулась. Она шла к своему пыльному кроссоверу, чувствуя, как с каждым шагом с плеч сваливается многотонная плита. Было ли ей страшно? Нет. Было ли ей жаль мать? Уже нет. Внутри выжгло всё, оставив только звенящую пустоту и четкое понимание: она выживет. А вот мать теперь останется наедине с самым страшным человеком в своей жизни — с самой собой.
Она села за руль, захлопнула дверь, отсекая истеричные крики, которые всё ещё неслись с террасы. Завела двигатель. В зеркале заднего вида она увидела, как Галина Петровна бежит по дорожке, размахивая руками, что-то крича, её лицо было перекошено злобой и страхом. Но Лена не нажала на тормоз.
Машина тронулась, шурша шинами по гравию. Ворота медленно открылись, выпуская её на свободу. Лена выехала на поселковую дорогу и нажала на газ, оставляя позади идеально выстриженный газон, дом из клееного бруса и женщину, которая так хотела красивой жизни за чужой счет, что в итоге осталась у разбитого корыта.
Впереди была пустая трасса, вечерний город и съемная квартира, где сегодня ей впервые за долгие годы будет по-настоящему спокойно. А завтра приедут новые хозяева. И это будет уже совсем другая история, к которой Лена не имеет никакого отношения…
