— Всё, разговор окончен, – глухо произнес он. – Я уже всё решил. Я пообещал маме, что они могут остановиться у нас, и они приедут в пятницу.
Я разбирала посудомойку, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Лёшка. Я даже не обернулась. Знала, что сейчас будет.
— Тань, привет! — нарочито бодро выдал он, бросая ключи на тумбочку. — Слушай, тут такое дело…
Я вытащила мокрую тарелку и поставила ее в сушку. «Дело». Все его «дела» всегда оборачивались головной болью для меня.
— У мамы скоро юбилей, – продолжил он, стараясь смотреть куда угодно, но не на меня. – Там гостей много будет, издалека приедут. Ну, ты понимаешь…
Я понимала. Я всегда понимала слишком хорошо.
— И? – спокойно спросила я, отжимая губку.
— Ну, это… мама попросила, чтобы часть гостей у нас разместить, – выпалил он на одном дыхании. – Тетя Зина с двумя девицами своими, ну, помнишь, близняшки-готы… и баба Нюра, она без нас никуда. Может, еще кто-нибудь, человек пять-шесть, всего на пару ночей.
Я закончила с посудой и повернулась к нему, скрестив руки на груди. Спокойствие, только спокойствие.
— И что из этого следует, Лёш?
Он замялся, переминаясь с ноги на ногу. Как школьник, провинившийся перед директором.
— Ну, как что… Мама просит их приютить, — повторил он, глупо улыбаясь. Улыбка вышла натянутой и жалкой.
— Лёш, объясни мне, что значит «у нас»? – мой голос оставался ровным, но внутри уже начинало клокотать. – Ты помнишь, что у меня на следующей неделе сдача проекта? Я буду пахать круглосуточно. И я, между прочим, не подписывалась превращать нашу квартиру в бесплатный хостел для твоих родственников. Кстати, с днем рождения меня тоже никто из них не поздравил, заметил?
Он ожидал отпора, но не такой холодной реакции. Обиженно надул губы.
— Тань, ну это же мамин юбилей! Это святое! Я как сын должен помочь!
Я усмехнулась. Как всегда, мой комфорт и работа должны быть принесены в жертву чужим «хочу». Раиса Степановна, его маменька, решила, как обычно, скинуть свои проблемы на наши плечи.
— Это не моя проблема, Лёш. Пусть мама оплатит гостиницу для своих родственников или урежет список приглашенных.
— Ну зачем так, Тань? Нельзя же так про своих родных… про бабу Нюру, про тетю Зину…
Я, не сдержавшись, фыркнула.
— А что мне с ними церемониться? С этими бабками?
— Таня! Это моя семья!
— А это мой дом! И я не позволю превращать его в балаган!
Лёшка понял, что дело принимает неприятный оборот и перешел в наступление.
— Тань, ну подумай! Это же юбилей матери! Она на меня рассчитывает! Как я буду выглядеть в глазах родни, если откажу ей?
— Мне плевать, как ты будешь выглядеть в их глазах, Лёш. Меня волнует наш дом и моя жизнь на следующей неделе. Ты помнишь, когда мне нужна была помощь, у тебя всегда находились дела поважнее. Твое «надо» всегда работает только в одну сторону – когда дело касается Раисы Степановны.
— Да что ты такое говоришь?
— А то, что это не помощь, а обслуживание чужого тщеславия! Твоя мама хочет закатить пир на весь мир, но не готова нести за это ответственность. Она хочет славы от юбилея, а все неудобства и расходы переложить на нас. Ты же знаешь, убирать, готовить и угождать этим самым родственникам придется мне, пока ты на работе!
Лёшкино лицо потемнело. Он понимал, что я права, и это его бесило. Он не мог спорить по фактам, поэтому перешел на личности.
— Тань, ну ты же не хочешь быть частью семьи! Для тебя всё – расчёт и выгода! Мама – простой и душевный человек!
— Престарелый манипулятор, Лёш, который играет на твоем чувстве вины, вот кто твоя мама! Ей плевать, что у меня важный проект! Главное, чтобы бабушке Нюре было комфортно, а тетя Зина не обиделась!
Обвинение в манипуляции матерью стало для Лёшки последней каплей. Его аргументация рушилась под моей холодной логикой, и он понял, что этот спор ему не выиграть. Поэтому он сменил тактику.
— Всё, разговор окончен, – глухо произнес он.
Я усмехнулась, но понимала, что это ничего не меняет.
— Проблемы нет, – продолжил Лёшка, приближаясь ко мне. – Я уже всё решил. Я пообещал маме, что они могут остановиться у нас, и они приедут в пятницу.
Это было сказано как факт, не подлежащий обсуждению. Он не просто проигнорировал мое мнение, а показал, что оно никогда не имело значения. Он вел этот спор не для компромисса, а для уведомления. И когда силы иссякли, он просто поставил меня перед фактом.
Я замерла, осознавая, что это была демонстрация силы. Он показал мне мое место в его системе координат – где-то далеко позади его маменьки. Он единолично принял решение, касающееся нашего дома и нашей жизни, и просто поставил меня перед фактом.
Я медленно подняла на него глаза, и если бы он был внимательнее, то заметил бы, как взгляд мой изменился. Злость и спор ушли, оставив лишь холодное, спокойное презрение. Я смотрела на него, как на неприятное насекомое, вторгшееся на мою территорию. Он перестал быть мужем, партнером, близким человеком, а стал чужаком.
— Понятно, – тихо произнесла я.
Это «понятно» было страшнее крика. В нем была констатация предательства. Лёшка воспринял это как капитуляцию, почувствовав укол вины, который тут же задавил. Он считал, что победил, отстояв честь семьи и свое мужское слово.
— Вот и хорошо, что ты всё поняла, – сказал он мягче, пытаясь сгладить ситуацию. – Не будем больше об этом.
Он вышел из кухни, оставив меня одну на «поле боя». Я, не двигаясь, смотрела на пустой дверной проем. Плакать или бить посуду я не собиралась. Я начала думать, холодно и трезво. Он объявил мне войну на моей территории и показал, что мое слово ничего не значит. Теперь мне предстояло показать ему, чего стоит его решение. Игра будет вестись по моим правилам. Я обдумала каждый дальнейший шаг.
Вечером Лёшка устроился перед телевизором в гостиной, попивая пиво. Он чувствовал себя победителем, отстоявшим свою позицию. Он был хорошим сыном, сдержавшим слово, данное матери. Он думал, что я позлюсь и остыну, женщины эмоциональны, а к пятнице всё вернётся на круги своя. Эта мысль успокаивала его, позволяя не думать о цене «победы».
Я вошла в гостиную бесшумно. Он даже не заметил меня, пока я не оказалась рядом с шкафом.
Я достала из шкафа комплект свежего постельного белья – простынь, пододеяльник, две подушки.
Лёшка лениво наблюдал за мной, потягивая пиво. Наверное, думал, что я готовлю гостевые места. В его глазах даже мелькнуло что-то похожее на великодушие.
— Правильно, – одобрительно кивнул он. – Лучше заранее всё приготовить. Диван в кабинете раскладывается, там можно двоих…
— Этот комплект для тебя, – мой голос разрезал тишину. Он был спокойным, без эмоций, и от этого неестественно громким.
Лёшка моргнул, не понимая.
— В смысле – для меня?
Я положила бельё на подлокотник кресла и повернулась к нему. Я смотрела прямо на него, и в моем взгляде не было ничего, кроме пустоты.
— В прямом смысле. Я постелю тебе на диване в кабинете. Можешь считать это своей комнатой на время пребывания твоих родственников. Гостиная и наша спальня – территория, свободная от этого мероприятия. Я не хочу видеть ни тебя, ни их.
Его мозг отказывался воспринимать информацию. Он смотрел на меня, как на сумасшедшую. Это был абсурдный бунт, который он не мог понять.
— Ты что несёшь? Какая ещё моя комната? Ты в своём уме? Мы договорились! Я сказал, что они приедут, и ты согласилась!
На моих губах появилась тень улыбки, холодной и лишённой веселья. Лёшке стало не по себе.
— Нет, Лёша. Ты неверно всё понял. Ты не договорился. Ты объявил мне своё решение, показав, что я в этом доме – предмет интерьера, с мнением которого можно не считаться. Ты не победил в споре. Ты просто показал мне, кто ты есть на самом деле. И я это увидела.
Я шагнула вперёд, и мой тихий голос обрёл стальную твёрдость.
— Ты думаешь, ты сильный мужчина, который держит слово? Нет. Ты – слабый, маленький мальчик, который до смерти боится разочаровать свою маму. Твоё «слово», данное ей, для тебя важнее, чем наш брак, наш дом и я. Ты не сын, который помогает. Ты слуга, который боится ослушаться свою госпожу. Ты готов был растоптать меня, лишь бы не выглядеть «подкаблучником» в её глазах.
Каждое слово было выверено и било в цель, разрушая его самодовольную уверенность. Он хотел закричать, оборвать меня, но не мог. Он был парализован моим ледяным спокойствием и точностью моих слов.
— Так вот, слушай сюда, хороший сын, – продолжала я, обращаясь в пустоту. – Ты хотел привезти сюда свою семью? Привози. Размещай их у себя, в кабинете. Обслуживай их. Корми. Развлекай. Это твоя семья и твои проблемы. Но не жди, что я буду в этом участвовать.
С этой минуты для меня ты – просто сосед, пока мы не разведёмся и не поделим эту квартиру поровну. Человек, который живёт со мной в одной квартире. Ты получишь то отношение, которое заслужил своим поступком. Ты сделал свой выбор, Лёша. Ты выбрал быть сыном Раисы Степановны. Поздравляю. Но мужем ты перестал быть, когда решил, что можешь меня ни во что не ставить.
Я взяла бельё и, не удостоив его взглядом, пошла в кабинет. Я слышала свои ровные шаги по коридору. Он сидел на диване, в тишине работающего телевизора, и чувствовала, как рушится его мир. Он не проиграл спор о гостях. Он проиграл всё.
Между нами не было криков, просто один человек вынес другому приговор и начал приводить его в исполнение. Этот холодный процесс был страшнее любой истерики. Он остался один в гостиной, которая больше не была нашей общей. Победитель, потерявший всё.
