— Открывайте, что вы там заперлись, как в сейфе! — женский голос за дверью звенел не от старости, а от раздражения. — Я имею полное право зайти!
Ира замерла посередине коридора, держа в руках кружку с остывшим чаем. Она не сразу поняла, кто там, но потом услышала знакомое шипение:
— Слесарь, вы что, стесняетесь, что ли? Вскрывайте уже! Я вам плачу, а не она!
Ира рванула к двери, едва не расплескав чай, и заглянула в глазок. На площадке стояла Галина Петровна — аккуратное пальто, сумка через плечо и рядом мужик в серой куртке, с ящиком инструментов в руке. Он топтался, неловко улыбаясь, словно попал не туда.
— Вы кто? — окликнула его Ира через дверь. — Кого собираетесь вскрывать?
— Женщина, мне заказ оформили, — несмело сказал слесарь. — Сказали: замок заело…
— Да не заело, — прошипела Ира и уже громче добавила: — Здесь всё работает. Оснований ломать замок нет. Если коснётесь двери — вызову полицию.
— Ты мне ещё полицией помахай, — отозвалась Галина Петровна. — Ты забыла, что твой муж тут прописан? Это семейное жильё. Я к сыну приехала.
Ира медленно выдохнула, поставила кружку на тумбу, провернула задвижку и слегка приоткрыла дверь, оставив цепочку.
— Антона нет дома, — холодно сказала она. — И вы, Галина Петровна, прекрасно это знаете.
— Значит, подожду, — жёстко ответила свекровь, чуть кивнув слесарю: мол, постой пока. — У меня вот, между прочим, вещи, — она отодвинулась в сторону, и Ира увидела чемодан на колёсиках и пакет, набитый до отказа.
— Ага, понятно, — Ира опёрлась плечом о косяк. — Вам прям так приспичило к нам переехать, что замок решили ломать?
— Не «к вам», а к сыну, — поправила её Галина Петровна. — И не «переехать», а пожить, пока меня из разваливающегося дома, как мешок, не выбросят. Ты новости-то читаешь? Дом признали аварийным. Мне где, на лестнице ночевать?
Слесарь кашлянул, сделал вид, что изучает плитку на полу.
— Женщина, вы разберитесь между собой, — примиряюще сказал он. — Я, если что, могу уйти, только вы заказ тогда по телефону отмените.
— Никуда вы не уйдёте, — отрезала Галина Петровна. — Я вас час ждала. Вот, — она полезла в сумку и вытащила бумагу, помахала перед глазком. — Официально всё. И вообще, — повернулась к двери, — ты не забывай, что это жильё не только твоё. Разберёмся ещё, кто тут кому дверь открывать должен.
Ира почувствовала, как внутри поднимается знакомая злость, та самая, от которой раньше начинало трясти руки. Сейчас, однако, она только крепче взялась за торец двери.
— Документы у вас есть? На квартиру? — ровным голосом спросила она.
— А вот об этом мы и поговорим, когда я зайду, — усмехнулась свекровь. — У меня, между прочим, к твоей бабушке вопросы остались. И к тебе заодно.
Имя бабушки прозвучало так, будто речь шла не о покойном человеке, а о какой-то недобросовестной соседке по даче. Ира коротко зажмурилась. За дверью хлопнула соседская дверь, кто‑то прошёл по лестнице, бросил беглый взгляд в сторону странной компании у их порога и поспешил вниз.
— Вы ни к какой моей бабушке отношения не имели, — наконец сказала Ира, цедя каждое слово. — Ни при жизни, ни тем более теперь. Замок вы ломать не будете. Ждите Антона у себя дома или в коридоре, если вам так удобно. Но в эту квартиру вы не войдёте.
— Да? — голос Галины Петровны стал ледяным. — Это мы ещё посмотрим.
Она снова что‑то сказала слесарю, но тот уже пятился к лестнице.
— Женщина, мне в такие истории влезать не надо, — пробормотал он. — У вас тут семейное. Разбирайтесь сами. Я отмену сейчас оформлю, без штрафа. Извините.
— Стоять! — рявкнула Галина Петровна, но мужик уже исчез за поворотом, лестница загрохотала его быстрыми шагами.
На площадке воцарилась тишина. Ира почти слышала, как по ту сторону двери свекровь тяжело дышит.
— Ладно, — наконец сказала та, выравнивая голос. — Сиди, сиди. Я не спешу. Я подожду твоего мужа здесь. Не смей вызывать никуда. Я не хулиганка, чтобы меня увозили.
Ира захлопнула дверь и защёлкнула все замки, которые были. Отступила вглубь квартиры, и только там позволила себе выругаться вполголоса, не подбирая выражения. Кружка с остывшим чаем всё так же стояла на тумбе, но пить уже не хотелось.
Её собственный дом только что превратился в осаждённую крепость.
Полгода назад, когда бабушку хоронили, на кладбище стояла ранняя оттепель. Снег был ещё везде, но уже серел, оседал и расползался. Ирина тогда думала только о том, как будет жить без этого негромкого, но прочного голоса, который всегда стоял у неё за спиной.
Бабушка оставила ей квартиру официально, через дарственную. Ирина помнила, как они вдвоём сидели в очереди у нотариуса. Бабушка нервничала, сжимала в руках платочек, а потом вдруг сказала:
— Ты не сомневайся. Сделаем, пока голова ещё варит. Чтобы ни у кого потом вопросов не было. Это твой дом, Ир. Всегда.
Тогда она не понимала, насколько дальновидными были эти слова. Казалось: ну кто вообще может оспорить желание старого человека помочь родной внучке? Мало ли таких историй.
А теперь за дверью сидела женщина, которая считала иначе.
Телефон в кармане джинсов завибрировал. На экране — «Антон».
— Ну? — не поприветствовав, бросил он. — Мама у тебя там?
— У нас, — автоматически поправила Ира. — Да, сидит. С чемоданом. Слесаря приволокла, замок вскрывать.
— Чего? — в голосе Антона прозвучал искренний шок. — Ты шутишь?
— Абсолютно, к сожалению, нет. Он сбежал. Умный мужик. А твоя мама сказала, что будет тебя ждать прямо здесь, на площадке. С документами какими‑то. На мою бабушку.
На том конце повисла пауза.
— Я сейчас выеду, — наконец сказал Антон. — Буду через минут двадцать. Никуда не уходи, ладно?
— А я, интересно, куда тут уйду? — хмыкнула Ира. — У меня осада.
Она отключилась и машинально пошла по комнатам, будто проверяя, всё ли на месте. Кухня — их чайник, их тарелки, бабушкина скатерть с выцветшими ромбиками. В комнате — шкаф, который когда‑то помогал собирать отец, пока ещё был жив; комод, привезённый с дачи; книжная полка, собранная ими с Антоном в первую неделю после свадьбы.
Они въехали сюда через месяц после регистрации брака, шесть лет назад. Антон тогда, помнила Ира, долго мялся и предлагал:
— Может, всё‑таки ипотеку возьмём? Своё как‑то… ну… совместное.
— А это чьё, по‑твоему? — рассмеялась тогда Ира, не обидевшись. — Бабушка меня сюда с трёх лет таскала. Я здесь каждый уголок знаю. Это мой дом. И твой тоже, раз уж мы теперь семья. Хочешь — повесим на стену табличку: «Квартира сложно‑смешанного происхождения».
Он тогда обнял её и сказал:
— Ладно, табличку не надо. Но ты понимаешь, что мама взбесится?
— Переживёт, — отмахнулась она.
В тот же вечер, на семейном ужине, Галина Петровна посмотрела на снимки, которые сын показал на телефоне, — их с Ириной новые шторы, их кот, устроившийся на подоконнике, запотевшее окно — и заметила:
— Ну, конечно. Одним — всё, другим — ничего. Родной матери и куска не досталось, а чужому человеку — целая квартира. Ладно, живите.
Слово «чужой» царапнуло как по стеклу. Хотя формально Ира уже была ей не чужой.
С тех пор это не проговаривалось, но висело в воздухе. В любой острой ситуации, в любом намёке. «Это я сына вырастила, а ты в готовое, в чистенькое пришла» — слышалось за каждым её замечанием.
Материнский дом Галины Петровны находился в старой пятиэтажке, ещё с мусоропроводом, с вечной сыростью в подвале. Она жила там одна, Антон ушёл оттуда давно. Время от времени Ира предлагала помочь с ремонтом, но свекровь лишь отмахивалась:
— Не дождётесь. Сами управимся.
Теперь, судя по всему, «сами» не получилось.
К тому моменту, как Антон добрался до дома, на лестничной площадке уже собралась маленькая толпа из тех, кто никогда не упускает случая что‑то обсудить. Соседка Марина из квартиры напротив исподтишка поглядывала на чемодан, старик с первого этажа, поднявшийся «узнать, что за шум», стоял, опираясь на трость.
Галина Петровна сидела прямо на чемодане, как на стуле, не снимая пальто. При виде сына она поджала губы, но в глазах вспыхнула сдержанная надежда.
— Мам, ты что здесь устроила? — Антон говорил негромко, но жёстко. — Ты зачем слесаря вызывала?
— А как мне ещё попасть к собственному сыну? — вскинулась она. — Твоя жена меня сюда не пускает. Стены, что ли, обнять? Я что, тебе чужая?
Антон бросил взгляд на дверь. Ира стояла в коридоре, держа руку на цепочке. Она видела его через глазок: немного растрёпанные от ветра тёмные волосы, взволнованное лицо.
— Ира, открой, — попросил он. — Я с мамой поговорю.
Она помедлила секунду, потом отцепила цепочку и отступила. Свекровь поднялась с чемодана и, как хозяйка на репетиции, первым делом шагнула к дверному проёму. Ира заложила руку поперёк.
— Вы войдёте, когда мы договоримся, на каких условиях, — негромко сказала она. — Не надо на меня вот так налетать.
— Девочка, не переговаривайся, — отрезала Галина Петровна. — Я не посторонняя, в отличие от тебя. Я сейчас с сыном поговорю, а ты послушаешь.
Антон встал между ними.
— Мам, давай без этого, — устало попросил он. — Ты не на рынке. Зайдём все, спокойно сядем и разберёмся.
Ира сжала зубы, но отступила. Свекровь протиснулась мимо, остановилась в прихожей и огляделась быстро, цепко, как будто уже примеряла, где поставить свои вещи. Чемодан остался в коридоре, притулившись к стене, словно чужой предмет.
— Квартира, конечно, ничего, — протянула она. — Уютная. Не то что моя берлога. Спасибо, что не стыдитесь, пускаете стариков в хрущёвки развалюхи.
— Чай будете? — спросила Ира, хотя самой от этих слов пересохло в горле.
— Не надо, — отмахнулась свекровь. — Я ненадолго. Для начала.
Антон прошёл на кухню, жестом приглашая всех. Они уселись: он — во главе стола, Ирина — напротив матери мужа, чуть по диагонали. Галина Петровна не сняла пальто, только расстегнула.
— Ну? — Антон сложил руки на столешнице. — Что случилось? Ты сказала по телефону про дом…
— Случилось, — перебила его мать. — Наш дом признали аварийным, я тебе говорила уже. Вчера приходила комиссия, смотрели, щупали эти ваши трещины. Будут расселять. Когда — неизвестно. Куда — тоже. А ты где живёшь?
Он замялся:
— Ну… здесь.
— Вот. Значит, здесь и будешь жить, пока вас не переселят в нормальные условия. Я же не прошу ничего лишнего. Я к собственному сыну приехала, а не в гостиницу.
— Мы можем тебе снять квартиру, — вмешалась Ира. — На первое время. Не обязательно съезжаться всем в одну тесноту. Тут две комнаты, вы же знаете. Мы с Антоном спим в соседней, а эта…
— Эта — зал? — подняла брови свекровь. — Или будуар? Ты думаешь, мне так уж важно, сколько здесь метров? Я не по твоим лекалам живу, девочка. Я хочу быть рядом с сыном. Имею право.
Слово «право» повисло в воздухе, и она, как будто сама подхватив свою мысль, резко открыла сумку и вытащила несколько бумажных папок.
— Вот, — она шлёпнула их на стол. — Документы. На твою бабушку. И не только.
Ира почувствовала, как под кожей побежали мурашки. Листы были самые обычные: какие‑то копии, заверенные печати, старые квитанции, несколько страниц с печатями нотариуса.
— Откуда это у вас? — тихо спросила она, не притрагиваясь.
— Из архива, — с некоторой торжественностью ответила Галина Петровна. — Я, в отличие от некоторых, не жду, пока меня за порог выкинут. Я о своей старости заранее думаю. Пошла, проконсультировалась. Нашла там одно интересненькое. — Она вытащила из кипы один листок и встряхнула им. — Вот здесь написано, что твоя бабушка собиралась составить завещание, но не успела. Умерла раньше. А до этого у неё в собственности была ещё и дача, и вот та комната, где вы раньше жили с матерью.
— И что? — в голосе Иры прозвучало раздражение. — Она подарила мне эту квартиру при жизни. Завещание после дарственной не пишется, я в курсе. Дарственную никто не оспаривал. Вы там в архиве хотя бы спросили, как это работает?
Галина Петровна странно улыбнулась.
— Ты думаешь, я совсем ничего не понимаю, да? Так вот, милая. Твоя бабушка получила эту квартиру не на пустом месте. Некогда ей помогли. Очень серьёзно помогли. В том числе мои родители. А потом она почему‑то решила, что можно всё отдать внучке, а не вернуть хотя бы часть долга.
Антон нахмурился:
— Мам, при чём тут твои родители? Я первый раз об этом слышу.
— Конечно, первый, — она бросила на него быстрый, обиженный взгляд. — Ни одна из этих дамочек не удосужилась с тобой честно поговорить. Твоему отцу, царство ему небесное, эта тема была как нож по сердцу. Он считал, что с нами поступили несправедливо. Но скандалить не стал. Я тоже молчала. До поры.
Ира откинулась на спинку стула.
— Вы хотите сказать, что моя бабушка кому‑то была должна? — медленно произнесла она. — И надо было вам за это отдавать квартиру?
— Я хочу сказать, — жёстко поправила её Галина Петровна, — что на этой квартире стоит не только твоя фамилия. Там много чьих усилий. И когда меня сейчас выкидывают из моего жилья, мне есть полное моральное право рассчитывать на долю в этом. Хотя бы просто на место под головой. Я не претендую быть хозяйкой. Но жить здесь — имею право.
— Моральное — может быть, — вздохнул Антон. — Но юридически…
— Юридически, — вмешалась Ира, — квартира подарена мне, до брака. Здесь не долевая собственность, а моя личная. Вы, Галина Петровна, к ней никакого отношения не имеете. Ни прямого, ни бокового.
Галина Петровна окаменела лицом.
— Вот как, — проговорила она. — Значит, я никто, да? Ты мне так в лицо и говоришь.
— Мам, подожди, — Антон положил ладонь на папку. — Давай разберёмся. Эти бумаги кто тебе дал?
— Я сама их заказала, — гордо ответила она. — В юридической консультации подсказали, куда обратиться. Я, между прочим, не вчера родилась. Сказали, что если в получении квартиры участвовали третьи лица, это можно рассматривать как совместное имущество. Я ещё проконсультируюсь. Так что вы, детки, сильно не расслабляйтесь.
— Кто «сказали»? — резко спросила Ира. — Фамилия? Контакты? Или это опять «одна знакомая рассказала»?
Свекровь вспыхнула:
— Ты хочешь сказать, что я вру?
— Я хочу сказать, — вмешался Антон, — что нужно поговорить с нормальным юристом, а не верить первым словам. Мам, пожалуйста. Давай без истерик. Тебе действительно нужно жильё — мы найдём решение. Но так, как ты сейчас действуешь, — это…
— Как? — прищурилась она. — Неудобно тебе, да? Я мешаю твоей семейной идиллии. Тут у вас, видите ли, всё по полочкам, а я со своими чемоданами и бумажками. Ничего, потерпите. Не всё же вам в тепле сидеть.
Ира поднялась из‑за стола.
— Мы тебя не выгоняем на улицу, Галина Петровна, — сказала она. — Мы предлагаем помощь. Снять тебе жильё, помочь с переселением. Но превращать эту квартиру в общежитие я не собираюсь. У меня одна бабушка на свете была, и она эту квартиру мне подарила. И только мне.
Тишина повисла тяжёлая, как свинец. За стеной кто‑то чихнул, послышался звук телевизора.
— Ладно, — Галина Петровна медленно встала. — Значит, так. Вы мне помогать собираетесь, как благодетели. А я к вам как к родным прихожу — и слышу: «ты здесь никто». Хорошо. Посмотрим, что скажет суд.
— Какой ещё суд? — не поверил Антон.
— Самый обычный, — отрезала мать. — По месту жительства. Я подам заявление. Пусть разбираются, кто и что кому подарил и за какие такие заслуги. А ты, сынок, думай, на чьей ты стороне.
Она собрала бумаги в папку, чётко застегнула её, повернулась к Ире:
— Ты думаешь, за тобой правда стоит, да? Посмотрим. Жизнь длинная.
Она взяла чемодан, даже не позволив Антону помочь, и вышла из квартиры, громко хлопнув дверью.
Ира осталась стоять посреди кухни, чувствуя, как под языком горчит невысказанное.
— Ты слышал? — наконец спросила она. — «Думай, на чьей ты стороне».
Антон устало провёл рукой по лицу.
— Она всегда так говорит, когда загоняет себя в угол, — тихо ответил он. — Ир, давай найдём нормального юриста. Сейчас, пока она там не наломала дров.
— Ты до сих пор говоришь про «она», — горько усмехнулась Ира. — А речь идёт о нас. О нашей квартире. О моей бабушке. И о том, что твоя мать готова перерыть все архивы, лишь бы поселиться тут.
— Она не жильё хочет, — тяжело сказал Антон. — Она справедливости своей хочет. Ей кажется, что её всю жизнь обделяли. И теперь кусает за всё разом.
— А меня за что? — спросила Ира. — За то, что я родилась у той, кто ей не нравится?
Он промолчал.
Юрист, к которому они попали через три дня, оказался суховатым мужчиной средних лет, с внимательными глазами и коротко остриженными седыми волосами. Он долго смотрел документы, задавал уточняющие вопросы, периодически стучал ручкой по столу.
— Ситуация простая, — наконец сказал он. — Дарственная оформлена правильно, в ЕГРН запись есть, обременений нет. Квартира принадлежит вам, Ирина Сергеевна, на праве личной собственности. В брачный договор не включена, в качестве совместно нажитого имущества не проходила. С юридической точки зрения, у вашей свекрови никаких прав на неё нет.
— А если она подаст в суд? — Антон сидел, уставившись в одну точку. — Говорит, что её родители помогали когда‑то…
— Это уже из области «моральных требований», — пожал плечами юрист. — Суд опирается на документы. Если не будет доказательств, что сделки были фиктивными, что вашу бабушку кто‑то принуждал или она была недееспособна, — перспектив у иска мало. Но… — он чуть наклонился вперёд, — подготовиться всё равно стоит. Если конфликт семейный, оппонент бывает непредсказуем.
Ира сжала в ладони уголок своей сумки.
— Что значит «подготовиться»?
— Соберите всё, что есть, — посоветовал он. — Справки, старые письма, любые свидетельства, что бабушка сознательно распорядилась имуществом. Свидетелей найдите: соседей, знакомых. И ещё. — Он чуть снизил голос. — Постарайтесь не доводить до откровенного скандала. Судьи, люди, знаете ли, тоже живые. Когда видят, как семьи друг друга в грязь макают, иногда начинают искать компромисс там, где его нет.
На выходе из консультации они шли молча. Мороз прихватывал уши, асфальт был посыпан песком. Антон, наконец, остановился.
— Ир, — тяжело выговорил он, — если дойдёт до суда… ты понимаешь, да, что она будет говорить про тебя?
— Я уже слышала, — отозвалась она. — «Чужая», «наглая», «ворвалась в готовое». Я это по интонациям давно читаю.
— Она… — он запнулся, подыскивая слова. — Она изнутри вся на обиде. Ей всю жизнь казалось, что ей не додали. Отец много работал, но дом так и не поменяли, жили как жили. Потом он умер, а она осталась одна, в этих стенах. Я съехал. И тут ты, с бабушкиной квартирой, с нормальным ремонтом, с окнами, которые не дует. Для неё это как укор.
— То есть мне надо было отказаться, чтобы никого не обижать? — Ирина остановилась и посмотрела на него. — Или разделить пополам с твоей матерью? Можем ещё кому‑нибудь отдать, очередь устроить.
— Я не это говорю, — поморщился он. — Я просто пытаюсь объяснить, откуда у неё такая злость.
— Я сама вижу, откуда, — сказала Ира. — Вопрос в том, что мы с этим будем делать. Потому что жить с чемоданами в коридоре я не собираюсь.
Тем временем Галина Петровна не сидела сложа руки. Через неделю Антон пришёл домой посеревший лицом, молча протянул Ире повестку.
— Что это? — она развернула лист. — «В качестве ответчика по исковому заявлению гражданки…» — Ирина прочла фамилию свекрови и почувствовала, как в животе всё сжалось. — То есть она правда подала?
— Да, — тихо сказал Антон. — И не только на тебя. Там ещё мой старый автограф всплыл.
— Какой ещё автограф?
Он опустился на стул.
— Помнишь, года два назад, когда мы собирались помогать ей с заменой окон? Она мне сунула какие‑то бумаги, я, не читая, подписал, думал — заявление в ЖЭК. Оказывается, это была доверенность. На представление моих интересов. Она подала иск как мой представитель.
— То есть в деле фигурируешь ты? — лаконично уточнила Ира. — Против меня?
— Там формулировка: «признать сделку, совершённую с нарушением прав супруга», — Антон с отвращением процитировал. — То есть будто бы я тоже претендую на долю. И мама от моего имени выступает.
Ирина медленно опустилась рядом.
— Прекрасно, — сказала она. — Теперь у меня в противниках оба: и свекровь, и муж. Очень логично.
— Не передёргивай, — поморщился он. — Я не знал, что подписываю. Завтра поеду в суд, напишу заявление, что доверенность не соответствует воле. Откажусь от иска.
— Лучше сегодня, — холодно отозвалась она. — Чтобы у меня хотя бы один день был без ощущения, что в спину тыкают.
Он вздохнул, не возражая.
Суд назначили через месяц. За это время отношения с Галиной Петровной превратились в череду коротких, жёстких звонков и непрямых уколов.
— Ты цепляешься за метры, как за спасательный круг, — говорила она однажды Антону. — А я, значит, могу и под забором? Нормально, да?
— Мам, никто тебя под забор не выгоняет, — повторял он. — Мы предлагали помочь.
— О, благодетели нашлись, — усмехалась она. — Свою «благотворительность» в рамочку повесь. Я хочу, чтобы признали моё право. А не чтобы вы мне подачку кидали.
Она не звонила Ире прямо, обходила стороной. Один раз, правда, написала сообщение: «Всегда знала, что ты мне сына отобьёшь. Но не думала, что до такой степени». Ирина долго смотрела на эти слова, потом удалила, не отвечая.
Незадолго до суда позвонила соседка бабушки, Валентина Павловна. Её номер был записан в телефоне как «Валя с третьего».
— Ирочка, ты загляни ко мне, — попросила она. — Есть разговор. Про твою бабушку и ещё кое‑кого. Тут ко мне одна особа приходила… любопытная.
Они встретились в старой, но чистой квартире, где Валентина Павловна жила уже сорок лет. На стене — ковёр, на подоконнике — цветы.
— Приходила твоя свекровь, — без предисловий начала она. — Расспрашивала, кто помогал твоей бабушке, когда ту самую квартиру получали. Я ей сказала, что были разные люди, но решала всё твоя мать. И что никаких денег от её стороны я не помню. Она обиделась.
— Вы уверены? — Ира села на стул. — Она говорит, что её родители чуть ли не спасли бабушку тогда.
— Слушай, — старушка чуть подалась вперёд. — Я тогда всё видела. Твоя бабка сама выбивала всё, ходила куда надо, писала. Ей помогла одна коллега с работы, они вместе в исполком ездили. Я их провожала. Там фамилии совсем другие. А папаша твоего мужа приходил позже, когда уже ключи выдали. Они тогда ссорились, да, про что — не знаю. Но чтоб деньги давали — не было такого. Я бы знала, мы тут все на виду.
Ира почувствовала, как внутри у неё что‑то щёлкает на место.
— То есть истории про «огромную помощь» — это…
— Это она себе придумала, — отрезала Валентина Павловна. — Или её муж придумал, а она поверила. Люди иногда так живут: сначала придумали, потом сами в это верят. Только ты, девочка, себя не давай в обиду. Твоя бабка не из тех, кто долги не отдаёт. Она бы костьми легла, но рассчиталась.
По дороге домой Ира шла быстрее обычного, словно хотела перегнать собственные мысли. Картина выстраивалась странная: какие‑то старые обиды, мифы о помощи, странные доверенности.
«Она не просто жильё хочет, — подумала Ира. — Она хочет переписать прошлое. Сделать вид, что ей что‑то должны».
В суде было душно, как бывает в помещениях, где слишком много людей и чужих историй. Стулья скрипели, за окнами снег превращался в серую кашу.
Судья — женщина лет сорока пяти с твёрдым взглядом — листала документы. Ира сидела за столом ответчика, чувствуя, как каждая минута растягивается, как резина. Рядом — юрист, тот самый суховатый мужчина, спокойный, словно всё происходящее — обычная рабочая ситуация.
Галина Петровна сидела напротив, в строгом тёмном костюме, с аккуратно уложенными светлыми волосами. Она смотрела не на Ирину, а куда‑то поверх её головы.
Антон был вызван как третье лицо. Он уже успел подать заявление, что не поддерживает иск, но суд всё равно пригласил его для пояснений.
— Истец, — судья подняла глаза, — изложите, пожалуйста, свои требования.
Галина Петровна поднялась. Голос её звучал неожиданно ровно, без истерик.
— Ваша честь, — начала она, — я прожила в аварийном доме сорок лет. У меня один сын, других детей нет. На момент регистрации брака ответчица не имела иного жилья, кроме данной квартиры, которая досталась ей от бабушки. Однако в получении этой квартиры участвовали мои родители, которые оказывали материальную помощь. Я считаю, что дарение было совершено с нарушением интересов моей семьи. Поэтому прошу признать сделку недействительной частично и выделить моему сыну долю.
Ира хотела возразить «я при регистрации брака уже здесь жила», но судья жестом остановила.
— Представитель ответчика, — обратилась она к юристу Иры, — ваше мнение.
— Сделка совершена в полном соответствии с законом, — спокойно ответил он. — В момент оформления дарения ни супруг, ни родители истца никаких возражений не заявляли, претензий не предъявляли. Помощь третьих лиц при получении имущества не создаёт у них прав на это имущество. Кроме того, имеются свидетели, подтверждающие, что квартира была получена ответчицей и её бабушкой без участия семьи истца.
Ира слушала, как будто это чья‑то другая жизнь. Каждый юридический термин звучал как щит, который ставили между ней и натиском свекрови.
Когда дали слово Антону, он поднялся, чуть кашлянул.
— Я… — начал он и запнулся, словно искал опору. — Я не поддерживаю иск своей матери. Я считаю, что квартира принадлежит моей жене. Дарственная была совершена до нашего брака. Я не претендую на долю.
— Но ваша мать настаивает, что вы давали ей доверенность, — уточнила судья. — И первоначально иск заявлялся от вашего имени.
— Я доверял матери, — тихо сказал он. — Не думал, что речь пойдёт об этой квартире. Это ошибка. Я подал заявление о том, что не уполномочивал её действовать по этому вопросу.
Галина Петровна дернулась, как от пощечины.
— То есть ты встал на её сторону, — прошептала она, не дожидаясь разрешения говорить. — Понятно.
— В суде выражайтесь, пожалуйста, иначе, — жёстко пресекла судья. — Личные оценки оставьте за дверью.
Разбирательство длилось чуть больше часа. Юрист Иры задавал вопросы, Галина Петровна отвечала, иногда путаясь в датах. Когда речь зашла о «материальной помощи» её родителей, судья попросила предоставить хоть какие‑то подтверждения: расписки, квитанции, свидетельские показания. Та замялась.
— Понимаете, — начала свекровь, — это же было давно. Тогда так не оформляли…
— Понимаю, — сухо ответила судья. — Но закон есть закон.
Вынести решение суд отложил на неделю. За это время напряжение дома можно было резать ножом.
Вечером после суда Галина Петровна позвонила Антону. Ира слышала, как он в коридоре ходит взад‑вперёд, стараясь говорить тихо, но всё равно фразы доносились.
— …Нет, мам, я не предал тебя, — говорил он. — Я просто не собираюсь отбирать у Иры то, что ей принадлежит. Это не честно.
— Честно? — её голос звенел так, что даже через динамик чувствовалось. — А честно, что мой внук будет жить в квартире, к которой я отношения не имею?
Ирина вздрогнула. Тему ребёнка они с Антоном только в последние месяцы начали обсуждать всерьёз. Говорили тихо, без пафоса, примеряясь к мысли. Свекровь, казалось, унюхала это задолго до их слов.
— Мам, у нас нет ещё детей, — устало ответил Антон.
— Будут, — уверенно сказала она. — И ты думаешь, я буду смотреть, как они растут в стенах, которых меня лишили? Нет, сынок. Ты ошибаешься.
Потом была фраза, от которой у Иры внутри всё холодом обдало:
— Я тебя растила, ночами не спала, — говорила Галина Петровна. — А ты теперь ради бабы готов мать под откос пустить. Запомни: женщины приходят и уходят, а мать одна.
Ира прикусила губу до боли. Уж очень знакомой была эта риторика. Но сценарий, по которому женщина хлопает дверью и уходит, обиженная выбором мужа, она для себя давно запретила. Уходить она не собиралась.
Антон не стал отвечать на последний выпад, только тихо сказал:
— Я теперь сам отец будущим своим детям, мам. Мне тоже о них думать.
Решение суда было предсказуемым, но от этого не менее волнующим. Иск Галины Петровны отклонили. В резолютивной части чёрным по белому было написано: «Признать за ответчицей И.С. право собственности на квартиру… оставить без изменения».
После заседания они вышли на улицу. Снег шёл крупными хлопьями. Ира стояла, держа лист с решением, и не знала, плакать ей или смеяться.
Галина Петровна задержалась у дверей суда, потом подошла ближе. Лицо у неё было серым, словно с неё сдернули привычную маску, и под ней оказалась усталость.
— Я поздравлять тебя не буду, — сказала она Ире. — Ты выиграла, да. По закону. А по‑человечески… ну что ж. Будь здорова.
— По‑человечески, — тихо ответила Ира, — вы пытались у меня отобрать дом. И втащили в это сына. Не знаю, как это называется по‑человечески, но точно не забота.
— А ты думаешь, забота — это позволить матери оказаться на улице? — вскинулась та. — У меня дом рушится, Ирочка. У меня балки трескаются. Я просила только угол. Не пачку денег, не полквартиры. Угол. У сына. Но тебе, видишь ли, тесно.
— Мне тесно от того, как вы это делали, — отрезала Ира. — Через суд, через доверенности, за спиной. Вы даже честно поговорить не удосужились.
— С тобой честно говорить бесполезно, — устало бросила свекровь. — Ты всё равно всё перевернёшь. Ладно. Живите. Как знаете.
Она развернулась и пошла прочь, ступая по снегу так, будто каждое движение давалось ей с трудом.
Антон смотрел ей вслед, сжав губы.
— Пойдём, — сказала Ира. — Замёрзнем.
Казалось бы, после суда вражда должна была остыть. Но всё только обострилось.
По ночам Ире снилось, что к двери опять приходят люди с инструментами, ломают замки, выносят вещи. Она просыпалась, лежала, считая вдохи Антона, и думала: «Мой дом. Это мой дом».
Город тем временем жил своим ходом. Переселение аварийных домов шло медленно, Галина Петровна всё ещё жила в своей старой квартире. Время от времени Антон ездил к ней — то трубы прорвало, то лампочку надо поменять, то справку из ЖЭКа получить. Ира не запрещала, но каждый такой визит становился поводом для внутренних споров.
— Ты опять к ней? — спрашивала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— Я не могу её бросить, — отвечал он. — Что бы ни было, она моя мать.
— Я понимаю, — кивала Ира. — Но у нас тоже семья. И я не хочу ждать следующего удара в спину.
Удар случился через два месяца, весной, когда дороги превратились в грязное месиво. У Антона зазвонил телефон поздно вечером. Звонила соседка Галины Петровны.
— Тоша, приезжай! — кричала она в трубку так, что Ира слышала каждое слово. — У матери твоей потолок обвалился! В кухне! Слава богу, её там не было, в комнате телевизор смотрела. Но там всё… пыль, штукатурка, балка висит! МЧС приехало, говорят — выселять надо срочно, опасно для жизни!
Антон побледнел, схватил куртку. Ира, не говоря ни слова, начала одеваться.
— Ты куда? — обернулся он.
— С тобой. Одна голова хорошо, а две — лучше. И потом, ты сейчас на эмоциях, натворишь дел.
В квартире свекрови царил хаос. Кухня выглядела как после бомбёжки: кусок перекрытия рухнул прямо на старый стол, раздавив его в щепки. В воздухе висела густая известковая пыль. Галина Петровна сидела в комнате на диване, прижав к груди сумку с документами, и её трясло.
Увидев сына, она даже не заплакала, просто посмотрела испуганными глазами.
— Тоша… — прошептала она. — Всё. Дожилась.
Сотрудник МЧС, крепкий мужик в форме, подошёл к Антону:
— Забирайте мать. Здесь находиться нельзя. Опечатаем вход. Завтра в администрацию, будут решать с маневренным фондом.
Антон посмотрел на Иру. В этом взгляде было всё: и вина, и отчаяние, и немой вопрос.
Ира глубоко вздохнула. В голове пронеслись суды, скандалы, слесарь у двери, обвинения. Но сейчас перед ней сидела просто старая, перепуганная женщина, у которой рухнул дом.
— Собирайтесь, Галина Петровна, — твёрдо сказала Ира. — Берите самое необходимое. Лекарства, смену белья. Остальное потом заберём.
Свекровь подняла на неё глаза. В них уже не было той надменности, с которой она ломилась в дверь два месяца назад.
— Куда? — тихо спросила она.
— В гостиницу, — отрезала Ира. — Мы сейчас снимем номер в отеле неподалёку, на пару дней. А утром с Антоном поедете в администрацию выбивать жильё.
— В гостиницу… — повторила свекровь, и её плечи опустились. Она ждала, что её позовут к себе. Или, наоборот, бросят здесь. Но гостиница — это было решение.
Антон выдохнул, благодарно сжал руку жены.
Следующие две недели превратились в марафон. Ира взяла на себя поиск вариантов. Оказалось, что «маневренный фонд» — это убитые комнаты в общежитиях на окраине, где жить было немногим лучше, чем в аварийном доме.
— Туда она не поедет, — сказал Антон, вернувшись после осмотра очередного варианта. — Там грибок на стенах и алкаши в коридоре. Она не выдержит.
— Значит, будем снимать, — решила Ира. — До тех пор, пока не дадут нормальную квартиру по расселению.
— На какие шиши? — мрачно спросил муж. — У мамы пенсия копеечная, наших зарплат на две квартиры впритык.
— Справимся. Я возьму подработку, ты поищешь халтуру. Но к нам она не переедет, Антон. Это моё условие. Я не враг ей, я помогу деньгами, силами, чем угодно. Но мой дом — это моя крепость. Если она переступит порог с чемоданами, нашей семье конец. Я это чувствую кожей.
Антон помолчал, глядя в окно.
— Ты права, — глухо сказал он. — Если честно, я и сам боюсь. Мы перегрызёмся через неделю.
Они сняли для Галины Петровны небольшую, но чистую однушку в соседнем районе. Не хоромы, но с ремонтом и, главное, с целым потолком. Оплатили за первый месяц и залог.
Когда перевозили вещи, Галина Петровна ходила по чужой квартире, трогала чужие обои.
— Спасибо, — сказала она, не глядя на Иру. — Что не бросили.
— Мы семья, — коротко ответила Ира. — Но жить будем отдельно. Так всем спокойнее.
Прошел год.
Ира стояла на кухне, нарезая овощи. За окном шумел летний дождь. Антон что-то чинил в коридоре. Звонок в дверь заставил её вздрогнуть — старая привычка никуда не делась.
Она посмотрела в глазок. Галина Петровна. Но без чемоданов. В руках — пакет с какими-то банками.
Ира открыла.
— Здравствуй, — свекровь кивнула, не пытаясь прорваться внутрь. — Я тут… огурцов насолила. По рецепту твоей бабушки, кстати. Нашла в старых записях, когда бумаги перебирала. Возьми.
Она протянула банку. Ира приняла её, чувствуя тяжесть стекла.
— Спасибо, — сказала она. — Проходите, чай попьём?
Галина Петровна помедлила.
— Нет, Ир. Не пойду. Я так, мимоходом. В администрацию ходила, говорят, к осени дадут ключи от новой квартиры. В новостройке, представляешь? Так что скоро съеду со съемной, перестану вас деньгами тянуть.
— Это хорошая новость, — искренне улыбнулась Ира.
Свекровь посмотрела на неё долгим, изучающим взглядом.
— Знаешь, — вдруг сказала она. — Я тогда, в суде… злилась сильно. Думала, ты ушлая, оттяпала всё. А ты просто зубастая. За своё стоишь. Может, так и надо нынче. Если бы я была такой зубастой в молодости, может, и не сидела бы сейчас в съёмной халупе.
Ира молчала. Это не было извинением, но это было признанием. Признанием её права быть хозяйкой на своей территории.
— Ладно, — махнула рукой свекровь. — Антону привет передавай. Пусть заедет на неделе, там кран подтекает.
Она развернулась и пошла к лифту — прямая, немного уставшая, но не сломленная женщина.
Ира закрыла дверь. Щёлкнул замок — мягко, уверенно. Она вернулась на кухню, поставила банку с огурцами на стол. Солнце, пробившееся сквозь тучи, блеснуло на стекле.
Квартира была тихой, светлой и — самое главное — полностью, безоговорочно её. И в этой тишине больше не было страха, что кто-то придёт и скажет, что она здесь чужая.
— Кто там был? — крикнул Антон из коридора.
— Мама твоя, — отозвалась Ира, доставая чашки. — Огурцы принесла. Иди чай пить.
Жизнь продолжалась. Сложная, без яблочных пирогов и идеальных картинок, но настоящая. И в этой жизни у каждого было своё место, ключи от которого никому другому не подходили.
