— Нет, мам, ну какая дача? Мы же только в прошлом месяце… Да, я понимаю, что срочно. Но это же огромная сумма.
Лена замерла в коридоре, прижимая к груди пакет с продуктами. Голос Кирилла, доносившийся из комнаты, был усталым и напряжённым. Она знала этот тон. Он появлялся всегда после разговоров со Светланой Ивановной. Лена медленно, стараясь не шуметь, прошла на кухню и начала разбирать покупки. Она не подслушивала намеренно, просто их однокомнатная квартира не оставляла шансов на личное пространство.
— Понимаю, что Зойке надо помочь, — продолжал Кирилл, понизив голос. — Но, мам, у нас с Леной свои планы. Мы откладываем… Хорошо. Я поговорю с ней. Да. Целую.
Через минуту Кирилл появился на кухне. Он провёл рукой по своим тёмным, коротко стриженным волосам и тяжело опёрся о дверной косяк.
— Привет, — выдавил он.
— Привет. Снова что-то у Зои? — Лена спросила спокойно, раскладывая овощи в холодильник. Она старалась, чтобы в её голосе не было ни упрёка, ни раздражения.
— Угу. Там… в общем, с дачей проблемы. Участок, который она хотела купить, нужно срочно выкупать, иначе уйдёт. Продавец торопит.
Лена закрыла дверцу холодильника и посмотрела на мужа. Кирилл был хорошим человеком. Добрым, надёжным, работящим. Но у его доброты был один слепой поворот — его семья. Мама, Светлана Ивановна, и младшая сестра Зоя.
— Кирилл, мы же договорились, — мягко начала она. — Мы копим на первый взнос. Нам уже почти удалось собрать нужную сумму. До твоего дня рождения хотели успеть.
— Лен, я всё понимаю. Но это сестра. У неё вечно всё не как у людей. Сама знаешь. Мама так переживает, у неё опять давление подскочило. Говорит, сердце за Зойку кровью обливается.
«Сердце кровью обливается» — это была коронная фраза Светланы Ивановны. Она произносила её с таким трагическим надрывом, что любой почувствовал бы себя виноватым.
— А что случилось с деньгами, которые мы ей давали три месяца назад? На «неотложные нужды»? — Лена села за стол, сложив руки на груди.
— Ну, они ушли… — Кирилл неопределённо махнул рукой. — Там долги старые, одежда, то да сё. Ты же знаешь, она одна, зарплата копеечная.
Лена знала. Зоя работала в какой-то крошечной фирме секретарём, получала действительно немного и постоянно жаловалась на жизнь. Но при этом у неё всегда был последней модели телефон, а в социальных сетях мелькали фотографии из неплохих кафе. Лена однажды деликатно намекнула на это мужу, но он только отмахнулся: «Это всё для вида. Пыль в глаза пускает, чтобы совсем уж нищей не казаться».
— Кирилл, это большая сумма. Нам придётся выгрести всё, что мы откладывали почти год. И снова начинать с нуля.
— Я всё верну, Лен. Возьму подработку, ночами буду сидеть. Сестру же не бросишь.
Он подошёл, обнял её за плечи. От него пахло офисным кофе и тревогой. Лена вздохнула и прижалась к нему. Спорить сейчас было бесполезно. Когда дело касалось мамы и сестры, Кирилл становился глух к любым доводам. Он не был маменькиным сынком в классическом понимании — он сам принимал решения, был главой их маленькой семьи. Но Светлана Ивановна за долгие годы отточила искусство манипуляции до совершенства. Она никогда не требовала. Она страдала. И Кирилл, как благородный рыцарь, мчался спасать.
В выходные приехала Светлана Ивановна. Не с пустыми руками, конечно. Привезла баночку своего фирменного вишнёвого варенья («Сама для вас варила, ягодка к ягодке») и новый махровый халат для Лены.
— Леночка, тебе так пойдёт этот цвет, — щебетала она, вручая подарок. — Сразу освежит. А то ты какая-то бледная в последнее время. Устаёшь, наверное?
Светлана Ивановна была женщиной лет шестидесяти, но выглядела моложе. Подтянутая, с аккуратной стрижкой седеющих волос. Она всегда говорила тихо, немного нараспев, и смотрела на собеседника с выражением вселенской скорби и понимания. На её тонком запястье поблескивал новый золотой браслет. Лена невольно на него покосилась.
— Спасибо, Светлана Ивановна. Не стоило беспокоиться.
— Ну что ты, деточка. Для меня это радость. Вот смотрю на вас и душа поёт. Кирюша у меня такой молодец, такую жену себе выбрал — умницу, красавицу, хозяюшку.
Она села в кресло, изящно закинув ногу на ногу.
— Тяжело вам, конечно, в тесноте. Я вот Кириллу с детства говорила: «Ты мужчина, ты опора. Должен для своей семьи горы свернуть». Он у меня всегда такой был… ответственный. Помню, в школе последнее яблоко Зойке отдавал, а сам голодный ходил. Сердце у него большое.
Лена молча разливала чай. Каждое слово свекрови было тщательно выверенным уколом. Она не просила. Она рисовала образ сына-героя, сына-защитника, и Лена в этой картине должна была играть роль понимающей и благодарной соратницы. Любое возражение автоматически превращало её в эгоистку, мешающую герою совершать подвиги.
— Зоенька вчера звонила, плакала, — вздохнула Светлана Ивановна, глядя в чашку. — Так ей эта дача нужна. Говорит: «Мамочка, я там хоть воздухом дышать буду, от города отдохну». Замотали её совсем на этой работе. А здоровье-то одно.
Кирилл, сидевший рядом, напрягся и бросил на Лену умоляющий взгляд. Лена сделала вид, что не заметила.
— Мы подумаем, Светлана Ивановна, — ровно сказала она.
Свекровь удивлённо подняла на неё свои печальные глаза.
— Деточка, а что тут думать? Родная же кровь. Кто ей ещё поможет, кроме нас с вами?
Вечером, когда свекровь уехала, оставив после себя шлейф дорогих духов и чувство вины, Кирилл снова начал разговор.
— Лен, ну ты же всё слышала. Мама права.
— Кирилл, а ты не думал, что это странно? У Зои постоянно какие-то финансовые дыры, которые требуют немедленного закрытия. То долг за учёбу, которую она бросила, то взнос за машину, которую мы так и не увидели, теперь вот дача. Где гарантия, что через полгода не появится ещё что-то?
— Это другое! Это вложение! — горячо возразил он. — Дача останется, это недвижимость.
— Которая будет оформлена на Зою. А мы снова будем сидеть в этой квартире и копить с нуля. Я тоже хочу свой угол, Кирилл. Наш. Где я смогу повесить свои шторы и не думать, что скоро придётся всё бросать и переезжать.
— Так и будет! Я же обещал, что всё заработаю! — он начал заводиться. — Почему ты так не любишь мою семью? Они тебе ничего плохого не сделали. Мама к тебе со всей душой.
— Я не говорю, что не люблю. Я говорю о наших с тобой планах. О нашей жизни.
Разговор зашёл в тупик. Деньги они в итоге отдали. Лена видела, как Кирилл переводит на счёт сестры почти все их сбережения. На душе было пусто и горько. Она чувствовала, что её отодвигают на второй план, что её мнение, её мечты не имеют веса по сравнению с «проблемами» Зои и «переживаниями» мамы.
Прошло несколько месяцев. Кирилл действительно взял подработку, приходил домой поздно, осунувшийся и злой. Их разговоры свелись к бытовым мелочам. Тема квартиры больше не поднималась, словно это была запретная рана, которую оба боялись задеть. Лена пыталась быть понимающей, поддерживала его, но чувствовала, как между ними растёт стена.
Однажды, в свой выходной, она случайно встретила в торговом центре Зою. Та порхала между бутиками с несколькими большими пакетами в руках. На ней было новое пальто модного кроя и дорогие сапоги. Выглядела она абсолютно счастливой. Никаких следов «замотанности» и «проблем со здоровьем».
— Зоя, привет! — окликнула её Лена.
Зоя вздрогнула и обернулась. Увидев Лену, она смутилась.
— Ой, Лена, привет. А ты тут как?
— За продуктами зашла. А ты, я смотрю, удачно по магазинам прошлась. Как дача? Купили?
— Дача? А, да… то есть нет, — замялась Зоя, пряча глаза. — Там… сорвалось. Продавец передумал.
— Как передумал? — удивилась Лена. — А деньги? Кирилл же перевёл вам всю сумму.
— Ну, они у меня. Я верну. По частям, — быстро затараторила Зоя. — Просто сейчас возникли другие… траты.
Лена смотрела на неё: на дорогие пакеты, на новое пальто, на бегающие глазки. И вдруг всё встало на свои места. Эта ложь была такой очевидной, такой неуклюжей.
— Зоя, давай выпьем кофе? — неожиданно для себя предложила Лена. — Поговорим.
Они сели в небольшой кофейне. Зоя нервно теребила край салфетки.
— Я не хочу, чтобы Кирилл знал, — сразу сказала она.
— Я тоже, — ответила Лена. — Я хочу понять. Зоя, что на самом деле происходит? Зачем вам постоянно нужны деньги?
Зоя молчала, глядя в свою чашку. Лена решила пойти с другого конца.
— Твоя мама… Светлана Ивановна… она очень за тебя переживает.
При упоминании матери Зоя вздрогнула. Её губы задрожали.
— Мама… — прошептала она, и вдруг её прорвало. — Мама считает, что Кирилл нам должен. Потому что он старший, потому что он мужчина, потому что он успешнее. Она с детства мне говорила: «Кирюша добьётся всего, а ты у меня непутёвая, тебе помогать надо».
Она говорила сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Лена слушала, и перед ней разворачивалась страшная картина. Светлана Ивановна не просто просила помощи для младшей дочери. Она создала целую систему. Она внушила Зое, что та ни на что не способна сама, и единственный её шанс на нормальную жизнь — это помощь брата. Любую сумму, которую давал Кирилл, Зоя должна была принести матери. «Я лучше знаю, как ими распорядиться», — говорила Светлана Ивановна. Часть денег она действительно отдавала Зое — на новые вещи, на кафе, чтобы «девочка не чувствовала себя убогой». А значительную часть оставляла себе. На «лекарства», на «врачей», на «чёрный день». На золотые браслеты и поездки в санатории, о которых сыну она рассказывала как о «путёвке по льготной профсоюзной линии».
— А дача? — тихо спросила Лена.
— Никакой дачи не было, — призналась Зоя, вытирая слёзы. — Это мама придумала. Она сказала, что вам нужна большая, благородная цель, чтобы вы легче расстались с деньгами. Она сказала, что я должна сыграть…
— Сыграть, — эхом повторила Лена. У неё похолодело внутри. Это была не просто ложь. Это был спектакль. Хорошо срежиссированный, с продуманными ролями. И они с Кириллом были в нём невольными спонсорами.
— Я не могу ей отказать, — шептала Зоя. — Если я не слушаюсь, она перестаёт со мной разговаривать. Совсем. Говорит, что я неблагодарная, что она на меня всю жизнь положила, а я… Она может молчать неделями. Это хуже всего. Я боюсь остаться совсем одна.
Лена смотрела на эту запутавшуюся, несчастную девушку и не чувствовала злости. Только жалость и ледяной ужас от того, насколько глубоко и ядовито может прорасти материнская «любовь».
Вечером Лена решила поговорить с Кириллом. Она подготовилась, продумала каждое слово. Она не хотела обвинять. Она хотела открыть ему глаза.
— Кирилл, нам нужно поговорить. Серьёзно, — начала она, когда он пришёл с работы.
Она пересказала ему свой разговор с Зоей. Спокойно, без эмоций, приводя факты. Она говорила о пальто, о признании про дачу, о том, как Светлана Ивановна забирает деньги.
Кирилл слушал, и его лицо каменело.
— Этого не может быть, — отрезал он, когда она закончила. — Зоя всё напридумывала. Или ты её неправильно поняла.
— Кирилл, она плакала. Она боится вашей матери.
— Не смей так говорить о моей маме! — взорвался он. — Она всю жизнь на нас положила! Она в одиночку нас поднимала! А ты… ты просто ревнуешь, что я им помогаю! Ты хочешь настроить меня против семьи!
— Я не ревную. Я хочу, чтобы ты увидел правду. Твоя мама манипулирует и тобой, и Зоей. Она вас использует.
— Хватит! — крикнул он. — Я не хочу это слушать! Мама — святая женщина! А Зоя просто слабая, вот и выдумывает всякую ерунду, чтобы себя оправдать. Ты просто не хочешь, чтобы я им помогал. Вот и всё!
Он схватил куртку и выбежал из квартиры, хлопнув дверью. Лена осталась одна посреди комнаты. Воздух звенел от напряжения. Она поняла, что проиграла. Стена, которую Светлана Ивановна выстраивала годами, оказалась слишком толстой. Кирилл не хотел верить. Ему было проще считать свою жену эгоисткой, а сестру — фантазёркой, чем признать, что его идеальный образ матери — это ложь.
Кирилл вернулся через несколько часов. По его лицу было видно, что он ездил к матери. Он был холоден и отстранён.
— Я говорил с мамой, — сказал он ровным, безжизненным голосом. — Она всё отрицает. Говорит, ты наговорила на неё, чтобы поссорить нас.
— А ты ей поверил.
Это был не вопрос, а утверждение.
— Она моя мать, Лена.
На следующий день Лена пошла в банк и открыла счёт на своё имя. Вечером она положила на стол перед Кириллом выписку с их общего накопительного счёта, где теперь зияла пустота, и номер своего нового счёта.
— Что это? — не понял он.
— Это граница, — спокойно сказала Лена. — С этого дня у нас раздельный бюджет. Твои деньги — это твои деньги. Ты можешь помогать маме и сестре сколько угодно. Можешь покупать им дачи, машины, оплачивать их выдуманные долги. Но мои деньги и моё будущее в этом больше не участвуют.
Она смотрела ему прямо в глаза. В них плескалось непонимание, обида, гнев.
— Ты… ты рушишь нашу семью, — проговорил он.
— Нет, Кирилл. Я пытаюсь спасти то, что от неё осталось. Я не могу жить во лжи. И я не позволю, чтобы наш общий дом, наша мечта, был построен на фундаменте из обмана и манипуляций. Ты должен сам решить, во что верить. Но я больше не буду спонсором этого театра.
Она не плакала. Она не кричала. Она просто констатировала факт. В их маленькой квартире воцарилась оглушительная тишина. Они продолжали жить под одной крышей, спать в одной постели, но между ними пролегла пропасть. Мечта о большой, светлой квартире умерла, так и не родившись. И Лена не знала, сможет ли когда-нибудь ожить их любовь, или холод этой тишины заморозит её навсегда.
