— Ты серьезно? – голос ее дрогнул, но не от слабости, а от той странной пустоты, что возникает, когда рушится что-то, во что ты еще вчера верил.
Дверь в прихожую был приоткрыта, будто не решалась захлопнуться окончательно. Вика замерла на пороге кухни, пальцами схватившись за край стола, словно боясь упасть.
Виктор стоял, сгорбившись. Он не смотрел на нее – разглядывал свои ботинки, уже чужие в этом доме.
— Я просто… не могу так больше.
— Как? – она сделала шаг вперед, и в этом движении была не агрессия, а какая-то пугающая решимость. – Не можешь что? Слышать, как твой сын плачет по ночам? Видеть, что я устала? Или просто… быть рядом?
Он наконец поднял глаза. В них не было вины – только усталость, та самая, глупая, эгоистичная, капризная, которая заставляет верить, что где-то там, за пределами этого дома, воздух чище, а жизнь – легче.
— Ты не понимаешь…
— Нет, – Вика перебила его, и в этом слове вдруг не осталось ничего, кроме холодной решимости. – Это ты не понял.
Она не кричала. Не бросала тарелки. Просто развернулась и пошла в комнату к ребенку, закрыв за собой дверь.
А Виктор ушёл. И дверь за ним захлопнулась негромко, будто и не было за ней ничего важного.
А ведь раньше все было иначе.
Они познакомились в кафе — случайно, банально, как в дешевом романтическом фильме. Вика тогда смеялась над его шутками, а он ловил ее взгляд и думал: «Вот она, моя». Она была живой — с горящими глазами, с вечно растрепанными волосами, с привычкой опаздывать на пять минут и целовать его в щеку в оправдание.
Они мечтали о ребенке. Ну, точнее, Вика мечтала — с той тихой, но нерушимой уверенностью, с какой некоторые люди верят в солнце по утрам. Виктор не был против. Ему нравилось, как она улыбается, когда видит малышей в парке, как бережно гладит округлившиеся животы подруг. «Будет и у нас», — говорила она, а он кивал и верил, что это сделает их счастливее.
Но потом родился Саша.
Сначала Виктор старался. Помогал греть смесь ночью, качал сына на руках, делал вид, что не замечает, как Вика забывает поесть, потому что ребенок не спит. Но постепенно его стало раздражать все: ее растерянный вид, растяжки на животе, пижамы, которые она теперь носила вместо платьев, ее усталость, ее слезы, ее полная погружённость в этого маленького кричащего человечка.
Он начал задерживаться на работе. Потом — пропускать по выходному пиву с друзьями. Потом — просто сидеть в машине перед домом, глядя в темное окно их спальни, где светился экран телефона (Вика не спала, конечно, не спала).
И в этот момент в его жизни появилась Марина.
Она пришла в их отдел на замену прежнему секретарю — стройная, с карими глазами и привычкой поправлять волосы, когда смеется. Она смеялась над его шутками. Слушала, когда он говорил о работе. Как-то раз случайно коснулась его руки, передавая документы.
Виктор не планировал это. Он просто… однажды осознал, что ждет понедельника, чтобы снова увидеть ее — а не пятницы, чтобы вернуться домой.
И тогда он впервые подумал: «А что, если…»
Мысль была тихой, как щелчок выключателя. Но ее оказалось достаточно, чтобы погасить свет в чем-то важном.
После того как Марина вошла в его жизнь, Виктор стал другим. Не сразу, нет — сначала это были лишь мелочи. Он начал тщательнее бриться перед работой, купил новый парфюм, стал чаще задерживаться в офисе под предлогом срочных проектов.
Вика замечала перемены, но молчала. Она была слишком уставшей, слишком занятой ребенком, чтобы всерьез задумываться о том, почему муж вдруг стал так внимательно разглядывать себя в зеркало.
Но однажды ночью, когда Виктор забыл выключить телефон, она увидела сообщение:
«Когда ты уже скажешь ей?»
Сердце у Вики сжималось, но слез не было. Была лишь пустота — та самая, что остается после долгой боли, когда чувства уже выгорели дотла. Она не стала устраивать сцен. Не кричала, не рвала на себе волосы. Просто утром, когда Виктор собрался на работу, она спокойно сказала:
— Собирай вещи. Твой чемодан в шкафу на балконе.
Он попытался что-то объяснить, но слова застревали в горле. Вика смотрела на него без ненависти, без гнева — лишь с холодным пониманием того, что между ними все кончено.
Переезд к Марине казался Виктору началом новой жизни. Он представлял себе уютные вечера вдвоем, романтические ужины, свободу от детских криков и пеленок. Но реальность оказалась иной.
Во-первых, выяснилось, что у Марины есть сын. Семилетний Пашка.
Мальчик встретил Виктора настороженным взглядом и тут же спросил:
— А ты надолго?
Марина засмеялась, потрепала сына по голове:
— Конечно, надолго! Теперь Виктор будет жить с нами.
Пашка не обрадовался. Совсем. И начал «мстить».
То он «случайно» проливал чай на его документы, то прятал ключи, то включал громкую музыку, когда Виктор пытался работать. Марина лишь отмахивалась:
— Он же ребенок! Привыкнет.
Но Пашка не привыкал. Напротив, с каждым днем он становился всё более изобретательным.. Однажды Виктор нашел в своих тапочках зубную пасту. В другой раз — обнаружил, что мальчик нарисовал ему усы на фотографии в паспорте.
Когда Виктор жаловался Марине, она лишь пожимала плечами:
— Ты же взрослый мужчина. Найди к нему подход.
Но подход не находился.
А потом Виктор впервые поехал навестить Сашу.
Вика открыла дверь, и он увидел сына — такого крошечного, такого беззащитного. Сердце Виктора сжалось. Он взял ребенка на руки, почувствовал его теплый запах, и что-то внутри него дрогнуло.
Но когда он вечером вернулся к Марине, его встретил ледяной взгляд.
— Ну что, потешил самолюбие? — ее голос был резким, как пощечина.
— Это мой сын, — попытался объясниться Виктор.
— А Пашка? — Марина скрестила руки на груди. — Он тоже ждал тебя сегодня. Хотел показать свою поделку из школы. Но ты, разумеется, предпочел свою бывшую семью.
Виктор попытался возражать, но слова потеряли смысл. Он стоял посреди чужой квартиры, слушая упреки женщины, которую, как ему казалось, он любил, и понимал одну простую вещь:
Он променял одну проблему на другую.
Виктор стал приходить к бывшей жене и сыну чаще.
Сначала — раз в неделю, под предлогом увидеть сына. Потом — дважды. Потом — просто потому, что уже не мог не прийти.
И каждый раз он замечал, как меняется Вика.
Ее движения стали увереннее, взгляд — спокойнее. Она больше не носила растянутые халаты — теперь это были аккуратные джинсы и уютные свитера, облегающие ее вновь обретенную стройность. Волосы, раньше собранные в небрежный хвост, теперь были уложены легкими волнами, а на губах появился едва заметный блеск — ровно столько, чтобы напомнить: она все еще женщина.
И каждый раз, уходя, Виктор ловил себя на мысли, что хочет задержаться подольше.
Марина злилась.
— Опять к ним? — ее голос звенел, как натянутая струна. — Пашка ждал тебя! Хотел, чтобы ты помог с домашним заданием!
— Но я же обещал, что вернусь к ужину, — оправдывался Виктор.
— Ты всегда что-то обещаешь, — фыркала она. — А потом оказывается, что твой сын важнее.
Он молчал. Потому что в глубине души понимал: да, важнее.
А потом Виктор пришел в очередной раз — и дверь открыл он.
Высокий, с широкими плечами, в белой футболке, обтягивающей рельефный торс.
— Ты кто? — выдавил из себя Виктор.
— Друг Вики, — мужчина улыбнулся спокойно, будто не замечая, как у Виктора дрожат руки. — А ты?
— Я… муж.
— Бывший, — поправила Вика, появившись в дверях.
Виктор хотел закричать. Хотел врезать этому улыбчивому красавчику, втолкнуть его в стену, показать, кто здесь главный. Но… струсил. Вместо этого он стиснул зубы и прошептал:
— Надо поговорить.
— Всё в порядке, — она положила руку ему на локоть. — Серёжа, увидимся завтра.
И тот ушёл. Кивнул, взял куртку и — самое унизительное — даже не оглянулся, будто Виктор был пустым местом.
Когда дверь закрылась за незнакомцем, Виктор вцепился в косяк, чтобы не упасть.
— Ты что, спишь с ним?! — его пальцы впились в дверной косяк.
— Это не твоё дело, — Вика скрестила руки, и он заметил, как изменилась её фигура — исчезли лишние килограммы, появилась талия.
— Я твой муж! — вырвалось у него.
— Бывший, — поправила она, и в её глазах не было ни злости, ни боли — только усталое равнодушие.
Он рванулся вперёд, схватил её за руку — и вдруг почувствовал знакомый аромат. Ваниль и что-то ещё… Тот самый, от которого когда-то кружилась голова.
— Я… я люблю тебя, — прохрипел он, закрывая глаза. — Давай начнём сначала. Я всё исправлю…
Вика не оттолкнула его. Не закричала. Просто рассмеялась — тихо, беззлобно, как над плохой шуткой.
— Ты хотел «начать сначала» с Мариной. Как там у вас? Пашка всё ещё подкладывает кнопки на твой стул?
Виктор отпрянул, будто обжёгся. В груди вдруг стало пусто и холодно.
— Я… я останусь сегодня. Здесь.
— На диване в Сашиной комнате, — кивнула Вика, поворачиваясь к выходу. — Но утром — уходишь.
Он провёл ночь, прислушиваясь к каждому шороху в квартире, надеясь, что она передумает. Утром сбегал в круглосуточный магазин — купил огромный букет её любимых роз.
Когда он протянул цветы, Вика даже не прикоснулась к ним.
— Лучше подари их Марине, — сказала она, грустно улыбаясь. — С ней у тебя ещё есть шанс. А здесь тебе ловить нечего. Я не занимаюсь благотворительностью и не подбираю брошенок.
Его пальцы разжались, и букет с шумом упал на пол. Вика вздохнула и мягко закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал как приговор.
В тот момент Виктор наконец понял — он потерял её навсегда. Не из-за Марины, не из-за Пашки или этого Сергея. А потому что однажды решил, что заслуживает чего-то «лучшего». А теперь это «лучшее» навсегда осталось по ту сторону закрытой двери.
Виктор вернулся к Марине с пустыми руками и такой же пустотой внутри. Дверь была приоткрыта — будто его уже не ждали, а просто оставили возможность забрать свои вещи.
Марина стояла на пороге, а за её спиной — аккуратно сложенные коробки с его вещами.
— Забирай, — сказала она спокойно. — Хватит.
— Что значит «хватит»? — голос Виктора дрогнул.
— Значит, я устала. Устала от твоих метаний, от того, что мой сын каждый раз спрашивает, когда ты снова уедешь к ним. — Она посмотрела на него без злости, почти с жалостью. — Ты так и не смог выбрать.
— Но я…
— Нет, — Марина перебила его. — Ты хотел сбежать от одной семьи в другую — и теперь потерял обе.
Она развернулась и ушла, оставив дверь открытой. На полу у порога лежал детский рисунок — Пашка изобразил их всех троих, держащихся за руки. Кто-то аккуратно вырвал из композиции мужскую фигуру, оставив только мать и сына.
Виктор поднял бумагу, смял её в кулаке — но тут же разжал пальцы, разгладил складки. Слишком поздно что-то исправлять.
