— Будем тут до понедельника? — спросил Олег, расставляя тарелки на веранде.
Марина вышла из дома с дымящейся кастрюлей и поставила её на деревянный стол.
— А куда спешить? Посмотри, какая красота.
Закатное солнце окрашивало старый сад в золото. Калитка поскрипывала на ветру, а над кустами сирени уже кружились первые майские жуки. Олег подошёл к жене и обнял её за плечи.
— Так любим тут бывать, а на дачу выбрались впервые за последний год.
Марина мягко высвободилась и стала разливать суп по тарелкам.
— Знаешь, я думала, что не смогу сюда приехать после того как не стало бабушки, — она замерла с половником в руке. — А теперь почему-то легко. Словно она нас ждала.
Олег сел за стол и отломил кусок хлеба.
— Помнишь, как она говорила? «На земле надо рожать, на земле».
Они ели молча, слушая сверчков и далёкие гудки электрички. Потом Марина собрала посуду, а Олег вытащил на веранду два потрёпанных кресла.
— Иногда думаю, может, нам стоило раньше всё бросить, — сказал он, глядя на тёмнеющее небо. — Купить домик где-нибудь подальше от Москвы.
Марина поставила перед ним чашку с чаем.
— И что бы мы делали? Огород разводили?
— Почему нет? Твой суп из магазинной моркови — это одно, а из своей был бы совсем другим.
— Дело не в моркови, — Марина села рядом. — Просто я устала от разговоров про детей. Каждый раз, когда встречаю Светку с её близнецами, чувствую себя бракованной.
Олег потянулся к её руке.
— Перестань. Три попытки — это не приговор.
— Четыре, — поправила она. — И двести тысяч на ветер.
Внезапно со стороны калитки донёсся странный звук. Сначала они подумали, что это ветер треплет незакрытую створку. Но звук повторился — тонкий, протяжный, почти как…
— Кошка? — Марина вскинула брови.
Олег встал.
— Вряд ли. Больше на щенка похоже.
Он спустился с веранды и направился к калитке, подсвечивая путь фонариком телефона. Марина видела, как луч света метнулся туда-сюда, остановился, а потом Олег замер, словно врос в землю.
— Олег?
Он не ответил. Она накинула кофту и пошла к нему. Олег стоял, опустив руки, а у его ног лежала плетёная корзина, накрытая детским одеялом. Из-под одеяла торчала крошечная ручка.
— Господи, — только и смогла произнести Марина.
Они внесли корзину в дом. Под одеялом лежал мальчик, совсем маленький, месяцев десяти-одиннадцати.
Он посмотрел на них широко раскрытыми глазами, но не заплакал. Рядом с ним в корзине была бутылочка с молоком и пустышка.
— Нужно вызвать полицию, — пробормотал Олег, доставая телефон.
Марина вдруг перехватила его руку.
— Подожди.
— Что? Мы не можем просто…
— Я знаю, — она осторожно коснулась детской щеки. — Просто… утром. Давай дождёмся утра.
Ребёнок заворочался, и Марина инстинктивно взяла его на руки. Тёплый комочек в руках Марины затих, доверчиво прильнув к ней.
Его глаза, тёмные и внимательные, изучали её лицо без страха — словно разглядывали давно знакомое.
— Ты же понимаешь, что мы на грани абсурда? — Олег провёл рукой по волосам, но смотрел на ребёнка без отторжения, почти завороженно.
— До утра, — Марина не отрывала взгляда от малыша. — Всего несколько часов. Потом решим.
Ночь растворилась в полутонах и шёпоте.
Марина устроилась на диване, положив ребёнка рядом, накрыв краем пледа.
Олег сидел в кресле напротив, синеватый свет телефона выхватывал его напряжённый профиль — он погружался в лабиринт статей об опеке, усыновлении, юридических последствиях.
— Процедура чудовищная, — пробормотал он под утро охрипшим голосом. — Временная опека, розыск биологических родителей, медкомиссии…
Но когда первый луч солнца скользнул по лицу спящего ребёнка, высветив пушок на щеках, что-то сдвинулось, определилось. Марина поймала взгляд мужа и увидела в нём отражение собственной решимости.
— Позвоню Виктору, — Олег кивнул, словно договариваясь сам с собой. — У него связи в опеке. Сделаем всё по закону.
Марина кивнула и вышла на крыльцо. Прохладный майский воздух пах сиренью и влажной землёй. Ребёнок в её руках проснулся и улыбнулся ей беззубой улыбкой.
За её спиной Олег начал чинить скрипящую калитку.
В шести годах уместилось столько всего, что иногда Марина и Олег не верили, как быстро изменилась их жизнь. Бабушкину дачу продали почти сразу, как только оформили опеку над мальчиком, которого назвали Львом.
Часть денег вложили в переезд на юг, в Адыгею, где жил отец Олега — бывший агроном, вдовец, по-деревенски основательный и немногословный.
Дом у деда был большой — старый, но крепкий. Двор с хозяйством: корова, пара коз, куры.
Переезд казался безумием, особенно когда Олег уволился с работы, а Марина взяла годовой отпуск по уходу за ребёнком.
Но уже через полгода они поняли — хозяйство кормит, воздух лечит, а ребёнок растёт на глазах. Да и денег порядком осталось с продажи всего.
— Гляди-ка, — Лёва присел на корточки перед чем-то в траве. — Это чья такая?
Дед наклонился. В пожухлой траве шевелилась крохотная черепаха.
— Ничья. Сама по себе. Таких трогать нельзя — судьбу поломаешь.
Лёва кивнул серьёзно, словно услышал важную мудрость.
Они шли домой вдоль ручья, мальчик впереди, дед следом. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая холмы в медовые оттенки. Вдали показались крыши деревни, белённые стены домов, сады.
— Деда, а почему мои руки темнее, чем у папы? — вдруг спросил Лёва, разглядывая свои загорелые ладони.
Егор даже не сбился с шага.
— У каждого своя кожа, своя судьба. Твой отец в конторе сидел, а ты со мной по солнцу ходишь. Вот и загорел больше.
Когда они вернулись домой, Марина развешивала на верёвке выстиранные простыни. Увидев их, она улыбнулась:
— Ну что, грибники-ягодники?
— Ежевику набрали, — гордо сообщил Лёва. — И черепаху видели.
— Настоящую?
— Дикую, — уточнил мальчик. — Деда говорит, их трогать нельзя.
Вечером, когда Лёва уже спал, Марина с Олегом сидели на крыльце. Между ними лежали счета и тетрадь с подсчётами — сколько помидоров собрали, сколько продали на рынке в райцентре, сколько отложили на зиму.
— Нормально идём, — Олег захлопнул тетрадь. — Если так дальше пойдёт, сможем пристройку сделать. Парню своя комната нужна.
Марина неопределённо кивнула, глядя вдаль.
— Ты как? — Олег придвинулся ближе.
— Он сегодня у меня спросил, почему у него глаза не такие, как у нас.
Олег помолчал, перебирая карандаш в пальцах.
— Что ответила?
— Что все люди разные. И что я люблю его глаза больше всех на свете.
Они помолчали. С огорода доносился стрекот цикад, а из-за холма поднималась круглая луна.
— Нужно ему рассказать, — наконец произнёс Олег. — Не сейчас, но скоро. Дети всё чувствуют.
— Боюсь, — просто ответила Марина.
Олег обнял её за плечи.
— Эй, мы же справились со всем остальным, да? Полгорода объехали, пока документы сделали. Стольких врачей прошли. Переехали. Научились огород растить. С этим тоже справимся.
На следующий день во дворе у соседей собрались дети. Они играли, носились между грядок, кричали. Лёва сидел на заборе и наблюдал.
Он не всегда понимал их игры и шутки, словно говорил на немного другом языке. Но они всё равно звали его с собой — детей в деревне было мало.
— Лёвка! — крикнул Мишка, соседский мальчишка. — Айда с нами! Мы в казаки-разбойники!
Лёва спрыгнул с забора, отряхнул штаны и побежал к ним.
Вечером к ним заглянула соседка Клавдия Петровна — принесла молока и свежую сплетню: в соседнем хуторе кто-то видел цыганский табор.
— Говорят, детей воруют, — шепнула она, косясь в сторону Лёвы, который чинил с дедом скворечник на веранде.
Марина напряглась, но виду не подала:
— Спасибо за молоко, Клавдия Петровна. И за новость.
Когда соседка ушла, Марина долго стояла у окна, глядя на веранду, где дед с внуком склонились над деревянной конструкцией.
Что-то в этой картине было такое правильное, такое настоящее, что защемило сердце.
Ночью она проснулась от того, что Лёва стоял рядом с их кроватью.
— Мама, — прошептал он, — я слышал, как ты плачешь иногда. Почему?
Марина замерла. В темноте она не видела его лица, только силуэт.
— Иди сюда, — она подвинулась, освобождая место.
Лёва забрался под одеяло и прижался к ней. От него пахло летом, малиной и чем-то неуловимо его собственным.
— Иногда взрослые плачут от счастья, — шепнула она ему в макушку. — Знаешь, как бывает — так хорошо, что плакать хочется.
Она почувствовала, как он кивнул. Через минуту его дыхание стало ровным — уснул. Марина лежала, слушая, как дышит её сын. А он был её сыном — каждой клеточкой, каждым днём, каждым решением, которое они приняли.
Следующим утром Лёва убежал с дедом в поле — помогать с сенокосом. Вернулись они только к обеду, пропахшие травой и солнцем.
Лёва, взъерошенный и довольный, рассказывал, что видел гнездо жаворонка прямо в траве.
— И деда показал, как косу точить, — похвастался он, уплетая окрошку. — Я тоже научусь!
После обеда Егор лёг отдохнуть, а Лёва устроился рядом с книжкой. Через полчаса оба спали — дед, закинув руку за голову, и мальчик, прижавшись к его плечу. Марина на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла дверь.
— Он такой большой уже, — сказал Олег, наблюдавший эту сцену из коридора. — А мы стали сильнее, стали семьёй.
Годы пролетели как один день. Лёва вытянулся, раздался в плечах. В свои четырнадцать он был уже выше матери и почти догнал отца. Загорелый, с жилистыми руками — настоящий деревенский парень.
В тот вечер они сидели за большим столом во дворе. Справляли День рождения Марины.
Клавдия Петровна принесла свой знаменитый пирог с вишней, другие соседи — кто соленья, кто наливку. Получился настоящий деревенский праздник.
— За хозяйку дома, — поднял стакан сока Лёва.
Все поддержали тост. Марина улыбалась, глядя на сына. Высокий, красивый, уверенный в себе. И главное — счастливый.
Когда гости разошлись, Лёва помог убрать со стола. Они с Олегом отнесли посуду на кухню, а Марина и дед остались во дворе.
— Знаешь, мам, — сказал Лёва, вернувшись и присаживаясь рядом, — я решил, куда поступать буду.
Марина отставила чашку.
— И куда же?
— В сельхозакадемию. На агронома, как дед.
Он говорил серьёзно, без обычной подростковой бравады. Марина и Олег переглянулись.
— У тебя ещё два года до поступления, а то и все четыре — осторожно заметил Олег. — Может, передумаешь.
Лёва покачал головой.
— Не передумаю. Я здесь вырос. Здесь всё моё. Почва, растения — это моё.
Дед Егор улыбнулся в усы и ничего не сказал, только глаза блеснули гордостью.
Позже, когда Лёва увёл деда показать новую систему капельного полива, которую они с друзьями соорудили на дальнем огороде, Марина повернулась к мужу.
— Пора, — тихо сказала она.
Олег серьёзно кивнул.
Вечером, когда дед уже ушёл к себе, они позвали Лёву в гостиную. Он сел напротив них, длинные ноги не помещались под журнальным столиком.
— Что-то случилось? — спросил он, переводя взгляд с одного родителя на другого.
Марина сцепила пальцы.
— Мы хотим поговорить с тобой о важном, сынок.
Олег положил руку ей на плечо, поддерживая.
— О чём?
— О том, как ты появился в нашей семье.
Воздух в комнате загустел от напряжения — только стрекот цикад за окном да отдалённый лай соседской собаки прорезали эту вязкую завесу между ними.
— Понимаешь, — Олег подался вперёд, сцепив пальцы, — биологически ты… не от нас. — Он встретился взглядом с сыном.
— Мы нашли тебя совсем крохой, и ты… — слова застряли где-то в горле, как будто сама реальность сопротивлялась их появлению на свет.
— Подброшен, — закончил Лёва.
Марина вздрогнула.
— Ты знал?
Лёва пожал плечами.
— Догадывался. Я на вас не похож. И фотографий моих до года почти нет.
— Мы не знаем, кто твои биологические родители, — продолжил Олег. — Ты был оставлен у калитки дачи в майские праздники.
Никаких записок, никаких следов. Мы тогда… решили, что это судьба.
Марина закусила губу, сдерживая слёзы.
— Сынок, ты самое лучшее, что случилось в нашей жизни. Самое важное.
Лёва смотрел в пол, его широкие плечи ссутулились. Когда он поднял глаза, в них не было ни слёз, ни обиды. Только вопрос.
— Почему не сказали раньше?
— Боялись, — честно ответила Марина. — Сначала ты был слишком мал. Потом мы думали — вот ещё годик, вот ещё немного. А потом… ты стал таким родным, что это уже не имело значения.
Лёва поднялся.
— Мне нужно подумать.
Он вышел, не хлопнув дверью, спокойно. Марина рванулась было за ним, но Олег удержал её.
— Дай ему время.
Лёва пошёл к сараю — своему месту силы. Там у него был верстак, где он мастерил кормушки для птиц и полки для рассады. Он включил маленькую лампу, сел на табурет и уставился в стену.
Через час скрипнула дверь. Дед Егор вошёл с термосом в руках.
— Не спится? — спросил он, словно ничего не произошло.
Лёва молча кивнул. Дед протянул ему кружку с горячим травяным чаем.
— Знаешь, в огороде тоже так бывает, — сказал дед, усаживаясь на перевёрнутый ящик. — Растёт себе куст помидора, и вдруг видишь — а ветка-то чужая. Прививка. Это соседский кот прошёл, зацепил ветку, она сломалась и в землю воткнулась. А теперь растёт.
Лёва смотрел в кружку.
— И что делать с такой веткой?
— А что с ней делать? — пожал плечами дед. — Растёт и растёт. Даже лучше основного куста иногда.
Они помолчали. Из кружки поднимался пар, пахло мятой и смородиновым листом.
— Я не знаю, кто я теперь, — наконец произнёс Лёва.
Дед хмыкнул.
— А что изменилось-то? Каким был, таким и остался. Я вот не кровь своей коровы люблю. А то, как она мне в глаза смотрит.
Лёва поставил кружку на верстак.
— Я вроде как ничей.
— Это как это — ничей? — дед даже привстал от возмущения. — Ты мой внук. Отца своего сын. Матери — дитя родное. Корни не только в земле бывают, парень. Они и в сердце растут.
Лёва поднял глаза, и дед увидел в них то, что так редко показывал этот рослый, серьёзный подросток — страх.
— Я боюсь, что я не такой.
Дед положил руку на плечо внука.
— Ты такой, каким мы тебя сделали. А если хочешь, будь ещё лучше. Это твой выбор.
Рассвет Лёва встретил на краю поля. Он вышел из дома затемно, взял косу и пошёл на дальний участок, где рожь уже созрела.
Размеренными движениями, как учил дед, он косил золотые стебли, складывая их ровными рядами.
Марина увидела его из окна. Высокая фигура на фоне восходящего солнца, размеренные движения, блеск косы. Её сын. Её выбор. Её счастье.
Когда он вернулся к завтраку, у него был спокойный, решительный взгляд. Он помыл руки, сел за стол и сказал:
— Когда окна в зале будем менять? Зимой опять задувать будет.
И по тому, как обычно это прозвучало, они поняли — он выбрал их. Снова и навсегда.
Днём за Лёвой зашли друзья — собирались на речку. Он вышел к ним, несколько секунд помедлил, а потом обнял мать и отца, стоявших у крыльца.
К вечеру Лёва и дед Егор вышли в поле — собирать скошенную рожь.
Солнце клонилось к закату, окрашивая золотом стерню. Две фигуры — высокая, сильная, молодая и пониже, кряжистая — шли рядом. Деревенские, свои. Родные.
— Завтра дождь, — сказал дед, принюхиваясь к ветру. — Надо успеть собрать.
— Успеем, — ответил Лёва. — Моё никуда не денется.
— Держи корзину ровно, — Лёва передал деду плетёное лукошко с ежевикой и вытер испачканные соком пальцы о шорты.
Дед Егор прикрыл глаза от солнца и оглядел заросли.
— На год хватит варенья. Мать твоя обрадуется.
