— Ты где взяла это?! — голос мужа хлестнул по ушам, как треск кожаного ремня.
Оля молчала. Смотрела на него, не моргая, как будто он только что ударил её не словами, а ладонью по лицу. В руке у неё — черный, дешевый кнопочный телефон. Не смартфон. Даже не сенсорный. Старый, как совесть, с облупленными кнопками и потёртым корпусом.
Она нашла его случайно. Искала в шкафу коробку от зимних сапог, чтобы сложить туда свои старые тёплые вещи, а наткнулась на другую коробку — из-под мужских ботинок, тех самых, что она ему дарила на прошлый Новый год. И внутри… вот он, телефон. Включила. Симка активна. Сообщения — не удалены. Имена — изменены, но не слишком умело.
«Котик, не забудь завтра деньги. Мне до зп не дотянуть. Ты же обещал.»
«Не отвечаешь. Ты с ней, да? Ну и пошёл ты, врунишка.»
«Завтра в обед у того же кафе. Надеюсь, ты не трус.»
Оля сжимала этот телефон так, будто он мог раствориться у неё в ладони. В голове стучало: Это не я, это не про меня, это ошибка… Но ведь его имя. Его голос на автоответчике. Его фразы. Его обман.
— Где взяла, спрашиваю?! — поднял голос снова он, Валерий. — Не твоя вещь! Это… это по работе!
Оля медленно опустила руку, положила телефон на стол.
— По работе? — переспросила, тихо. — А с какой это стати твоя работа требует писать «котик» и встречаться «у кафе»?
Он отвернулся. Мол, надо же, попалась. Ну и что теперь?
— Старая симка, кто-то нашёл, спам шлют. Я вообще не знаю, откуда оно у меня. Может, кто подкинул.
Подкинул. Она хмыкнула, и вдруг всё внутри неё затряслось — не от страха. От отвращения.
— Ага, наверное, сантехник. Подкинул. Вместе с твоими сообщениями, голосовыми и фотками?
Он бросил взгляд — резкий, опасный. Как будто это она предала его.
— Ты рылась в моих вещах. Без спроса. Ты вторгаешься в мою личную жизнь, ясно тебе?
— Личная жизнь? — у Оли задрожал голос. — Валера, у тебя есть жена. Это я. Мы вместе двадцать лет. У нас сын. Какая к чёрту личная жизнь?
Молчание. Только тиканье часов и тяжёлое дыхание.
А ведь всё начиналось иначе.
В молодости Валера был мужчиной мечты. Надёжный, не особо словоохотливый, но спокойный. Строил дом — руками, кирпич за кирпичом. Работал на стройке, потом в офисе, потом на себя. У Оли не было шикарных пальто или поездок на Бали, но было чувство: он мой, и я его. Вместе мы всё преодолеем. Она тянула дом, быт, ребёнка. Валера — деньги и решения.
Когда сын поступил в университет, Оля впервые за годы осталась одна в доме по вечерам. Появилась пустота, и что-то в Валере начало меняться. Он стал чаще ездить «по делам», возвращаться позже, уставший, раздражительный. От него пахло не потом и цементом, как раньше, а чужими духами и дешёвым освежителем рта.
Оля чувствовала: что-то не так. Но не хотела верить.
А теперь — вот оно. Вещдок. Кнопочный, хриплый, но настоящий.
— Так сколько вы вместе? — вдруг спросила она. — Или ты даже не помнишь, сколько у тебя женщин?
— Да брось ты драму, — отмахнулся он. — Несерьёзно это. Просто… общение. Мужику тоже нужно внимание. Я же домой приношу всё, что нужно? Ты не голодаешь, не побираешься.
— Ты сейчас серьёзно? — она едва не рассмеялась. — Это твое оправдание? Что ты изменяешь, но зато я не голодаю?
Он пожал плечами. Как будто всё это — не про него. Как будто она, Оля, просто сцена из мелодрамы, которую он когда-то смотрел и забыл.
Она ушла на кухню. Закрылась. Села на стул.
И только тогда — дала себе заплакать.
Оля сидела в тишине. Только чайник закипал — будто в унисон её злости.
В груди всё бурлило, как в этой железной пузатой штуке: сначала еле слышно, потом громче, громче… и вот-вот — сорвёт крышку.
А ведь она не была злобной. Никогда.
Жила по совести. Терпела. Понимала. И вот — досиделась. Дотерпелась.
Из соседней комнаты донеслось:
— Только без истерик, Оля. Мы взрослые люди. Сядем, обсудим.
Взрослые? А когда ты бегал по кафе с «котиками», ты тоже был взрослым?
Она встала, вытерла глаза — быстро, резко, как будто вытирала не слёзы, а слабость.
Вернулась в зал, встала напротив.
— Обсуждать? Хорошо. Давай обсудим. Сколько ей лет?
Валера, сидевший с видом чиновника на совещании, тяжело вздохнул.
— Ну зачем тебе это знать?
— Ага, вот и началось. То есть ты мне изменяешь, а мне ещё и неудобные вопросы задавать нельзя?
Он не выдержал:
— Да не изменяю я! Я просто… ну, общение. Женщины сами лезут. Ты думаешь, легко быть мужчиной? Всю жизнь пашешь, возвращаешься — а дома только отчёты: где был, с кем, почему не ел?
Оля рассмеялась. Но смех вышел горький.
— Знаешь, Валера. Я двадцать лет готовила тебе ужины. Стирала твои грязные рубашки. Родила тебе сына. А ты сейчас мне в лицо говоришь, что тебе тяжело. Тебе!
Он встал. В нём снова проснулся тот Валера, которого она боялась раньше — не кулаком, но взглядом.
— Может, хватит? Ты всегда делаешь из мухи слона. Все так живут. Это просто… часть жизни. Успокойся, будь мудрее. Не позорься.
Оля застыла.
— То есть теперь это — я позорюсь? Я, которую ты предал?
— Да ты сама виновата! Замкнулась в себе, стала как… тётка. Где та девчонка, с которой я познакомился?
Она медленно подошла ближе.
— У той девчонки ты был один. Единственный. И она верила тебе. А теперь… перед тобой стоит твоя жена. Почти чужая женщина. Но не я стала другой — ты стал чужим.
На следующий день он ушёл на работу. Обычным утром. Без скандала. Без прощаний.
Только захлопнул дверь и не обернулся.
А Оля осталась — в своей чистой, аккуратной, но вдруг чужой квартире.
С телефоном на столе и тяжестью в сердце.
Руки сами потянулись к клавиатуре.
Она не привыкла жаловаться. Но сейчас — будто прорвало.
Форум. Женщины после 45. Темы: семья, измены, развод.
«Девочки, здравствуйте. Муж нашёл себе «общение на стороне». Двадцать лет брака. Сын взрослый. Финансово он обеспечивает. Сказал, мол, «все так живут», и я драматизирую. А у меня в груди будто кто-то ломает кости. Как теперь быть?»
Ответы пришли быстро.
— Оля, ты не одна. Такие, как он, не изменятся.
— Собери себя по кусочкам и живи дальше. Только без него.
— Поговори с сыном. Он должен знать, что за отец у него.
— Главное — не мсти. Ты сильная. А он — слабый. Вот и вся история.
Она читала, и внутри что-то становилось теплее.
Да, ей больно. Предельно.
Но она больше не одна.
Вечером Валера вернулся. Словно ничего не случилось.
— Чё на ужин?
Оля стояла у окна. В руках чашка чая. На лице — пустой взгляд.
— Ужина не будет, Валера.
— Ты чего опять?
— Я подавилась собственным «будь мудрее». Оно как кость в горле.
Он бросил сумку:
— Так ты решила, да? Всё порушить?
— Нет, Валера. Это ты всё порушил. Я просто больше не собираюсь это терпеть.
— Мам… ты с папой поссорилась?
Голос сына по телефону был настороженным, почти детским, хоть ему и двадцать.
Оля выдохнула.
— Да.
— Это из-за… той женщины?
Пауза.
— Откуда ты знаешь?
— Он не особо скрывал. Я в прошлом году видел, как он с ней встречался. У кафе. Он тогда сказал, мол, по работе. Но я не дурак. Просто молчал. Ты ведь всегда говорила: «папа — мужчина слова».
У неё дрогнули пальцы.
— Прости, что не сказал раньше, мам.
Оля прикрыла глаза.
Сын… знал.
Молчал, как и она — в своё время.
А теперь они оба стояли на этом разломе, по разные стороны от прежней семьи.
— Это не твоя вина. И не моя. Он выбрал.
— Ты как, мама?
Она задумалась.
Как она?
— Сначала — будто по лицу ударили. А теперь… тишина. Страшная, но честная.
Сын помолчал.
— Можешь приехать ко мне? Ну хотя бы на пару дней?
Оля почувствовала, как внутри что-то оттаивает.
— Приехать — да. Уехать — вряд ли. Это мой дом, сынок. Я слишком долго его строила. И если кто-то решил в нём изменять, пусть сам и уходит.
Тем вечером Валера вернулся поздно. На лице — маска спокойствия, будто предыдущих разговоров не было.
— Я подумал. Ты же знаешь, я тебя уважаю. Мы прожили столько лет. Давай просто… оставим всё как есть. Ну, общаюсь я с кем-то. Но ведь ты — моя жена. У нас общий быт. Общая жизнь. Всё наладим. Давай без этих… истерик.
Оля смотрела на него и вдруг увидела: он не раскаивается. Ему просто неудобно. Ему невыгодно всё ломать.
— Валера. У нас нет общей жизни. Есть моя жизнь, которую ты тайно топтал. И есть твоя, где ты прячешь телефоны в коробках. Всё. Мы не «мы» больше.
— Да ты с ума сошла! — взвился он. — Ты что, всё решила закончить?! Из-за какой-то глупости?! Я же тебе всё дал! У тебя было всё!
— Всё? — Оля резко повернулась к нему. — Всё, кроме уважения. Всё, кроме честности. Всё, кроме любви.
Он шагнул ближе, голос стал жёстче:
— Ты не вытянешь одна. Думаешь, тебе кто-то поможет? Сын? Он и так на меня косо смотрит. Не захочет ввязываться. А подруги твои — только языками молоть. В итоге будешь одна, старая, с котами!
Она вдруг улыбнулась. Устало, но спокойно.
— Лучше с котами, чем с предателем.
Через два дня он собрал вещи. Без лишних слов.
Только задержался у входа:
— Всё-таки зря ты так, Оля. Мужиков нормальных не найти. Потом сама приползёшь. Только поздно будет.
Она ничего не ответила. Просто закрыла за ним дверь. Медленно. Со вкусом. Как ставят точку в долгом предложении, которое уже устало тянуться.
Прошла неделя.
Квартира вдруг стала больше. Воздуха прибавилось. Даже свет из окна будто стал ярче — или просто Оля теперь смотрела по-другому.
Она больше не плакала. Все слёзы — в прошлом. Их хватило на двадцать лет.
На кухне стояла чашка с ромашкой. Вокруг — тишина. Не пустая. А та, в которой слышно себя.
Оля Вениаминовна, сорок девять лет. Женщина, которую предали. Женщина, которая не сломалась.
Она нашла старый блокнот. Когда-то туда записывала идеи для рассказов — забросила, когда началась рутина: работа, ужины, школа, носки.
Теперь — снова открыла.
На первой странице — аккуратный, девичий почерк:
«Мечтаю однажды писать книги. И жить так, как хочется мне.»
Оля погладила надпись пальцем.
Девочка из прошлого смотрела на неё с этой страницы — с надеждой.
И она решила: пора вернуть ей голос.
Сын приезжал. Привёз торт, цветы, сказал:
— Мам, ты — космос.
— Я — чай с лимоном, носки на батарее, — усмехнулась она.
— Нет. Ты просто забыла, какая ты на самом деле.
Они пили чай, болтали, смеялись.
Было по-домашнему. Было — по-настоящему.
Он уходил и спросил:
— Ты ему всё простила?
Она подумала. Долго. Потом ответила:
— Нет. Я не прощаю. Я — освобождаюсь. От него, от боли, от ожиданий, что кто-то должен меня спасать. Я сама — свой спасатель.
Через месяц пришло письмо. Простое, бумажное. От Валеры.
«Привет. Я скучаю. С ней не получилось. Она оказалась меркантильной. Ты была лучшей. Прости. Я всё осознал. Давай попробуем сначала.»
Оля читала и чувствовала — нет боли. Нет ярости.
Только лёгкая жалость. И облегчение.
Что он всё ещё там. А она — уже здесь.
Она не ответила. Просто выкинула письмо.
Без злости. Без сцен.
Потому что женщины её возраста умеют не только страдать, но и расцветать. После. Несмотря. Назло.
Весной она поехала одна в Плёс. Маленький домик, рассвет над Волгой, краски и мольберт, который давно мечтала купить.
Рядом — соседка-художница, болтливая и с тремя котами.
На завтрак — сырники со сметаной и птичий щебет.
А вечером — вино, блокнот, свеча и… она. Настоящая. Свободная. Живая.
И никто уже не скажет:
«Ты с ума сошла». «Ты никому не нужна». «Ты сама виновата».
Потому что она — нужна себе.
