— «Так… А если мы разменяем твою трёшку? Ну… Ты же понимаешь, это выгодно…» — произнёс он неуверенно, будто пробовал температуру воды пальцем.
Я застыла посреди кухни, держала в руке половник и смотрела на мужа так, словно он внезапно сообщил, что собирается стать лётчиком-асом и улететь жить в гараж.
Он потупил взгляд. А это уже было тревожным сигналом: значит, давно вынашивал.
— Ты серьёзно? — медленно спросила я.
— Ну… маме тоже нужно жильё. — Он осторожно поднял глаза. — Ей тяжело одной…
Вот оно. Змеиное шипение — аккуратное, как будто случайное. Я аж плечами повела. Опять она, его мать, женщина, у которой вся жизнь — борьба, но против кого — никто не знает. Зато теперь понятно, чей голос нашёптывал последние недели.
— И что ты предлагаешь?
— Две однушки. Одну нам, одну маме. Нам ведь двоим много и не нужно, — он пожал плечами так, будто предлагал купить новые полотенца.
В воздухе повисло что-то холодное и неприятное. Такое, что сразу давит на виски.
— Это моя квартира, — сказала я, отчётливо, спокойно, через силу.
Квартиру я купила ещё до брака — работала в две смены, брала подработки, копила. Да, повезло с наследством от дедушки, но и своего труда вложила столько, что теперь стены напоминают мне ночи без сна.
Когда мы поженились, он въехал просто с чемоданом. Я и рада была — муж, семья, новое начало.
Но с его матерью… эх. С первого дня она ходила по квартире, как по музею чужой славы. И всё осматривала оценивающе, будто составляла список того, что ей «положено».
Сначала тихие комментарии:
«У вас слишком просторно… Зачем вам три комнаты? Молодым достаточно и двух…»
Потом — плотнее:
«Вот продали бы — помогли бы нам, а то мне одной тяжело…»
Я думала: муж мудрый, взрослый, поймёт. Но мать делала своё тонко, как портниха, подшивающая чужую судьбу.
— Ты пойми, — продолжал он уже увереннее, — так будет правильно. Ты же сама говорила, что хочешь обновить жизнь, что нужно движение!
— Размен моей квартиры — это движение? — прищурилась я.
— Ну… это же справедливо. У нас будет своё! Отдельное! — он поднял руки, будто показывал невидимые стены новой однушки.
Я засмеялась. Но смех вышел сухой, как песок.
— У нас есть своё. Ты в нём стоишь.
Он сморщился.
— Ты не хочешь понимать. Мамочка стареет. Она одна. Ей нужна забота…
— Забота — это купить ей шкафчик, а не однушку, — огрызнулась я.
Он раздражённо вздохнул, словно я не человек, а учебник по алгебре, который никак не удаётся сдать.
— Я просто хочу, чтобы всё было честно. Квартира ведь большая, зачем она тебе одной, если вдруг… ну, если дети… да и вообще…
Я почувствовала, как что-то во мне хрустит. Это даже не слова его были — это интонации матери, аккуратно переложенные в мужской голос.
— То есть ты решил поддержать её идею?
— Она не идея… она предложение… разумное…
Он пытался быть мягким, но внутри него уже работал другой механизм — нажим, раздражение, желание поставить меня в угол. Именно так, наверное, его мать воспитывала всю жизнь: дави, пока согласятся.
И тут, когда он сделал шаг ближе и взял меня за локоть — мягко, но настойчиво, — я поняла: ещё немного, и он начнёт убеждать так, будто имеет на это право. Будто квартира уже общая. Будто я — препятствие, а не жена.
— Послушай… — начал он. — Я подумал… Если ты не хочешь продавать, можно оформить дарственную на нас двоих, а там…
— Что?! — я резко отдёрнула руку. — Ты вообще понимаешь, что говоришь?!
Он замолчал, прикусил губу, отвёл взгляд.
И тогда до меня дошло: он давно обдумывал. Он уже видел схему: как освободится доля, как они купят две квартирки — себе и его «бедной мамочке».
И я ощутила, как закипает что-то очень горячее, тяжёлое, поднимается по груди…
— Значит, ты всё это время слушал её, а не меня?
— Это не так, — раздражённо бросил он, — просто мама права: нужно думать о будущем!
Да, будущее. Их будущее. На мои квадратные метры.
Он стоял передо мной, чуть сутулившись, будто готовился к буре, но всё ещё надеялся, что она пройдёт стороной.
— Давай спокойно… — попытался он. — Ну зачем ты так остро реагируешь? Мы же семья.
— Семья? — повторила я тихо, но так, что он вздрогнул. — Ты решил разменять мою квартиру. Которую я купила. Которую тянула одна. А теперь — ты, твоя мать, однушки… семья?
Он открыл рот, чтобы возразить, но я уже не слышала. Внутри разверзся целый шторм: и обида, и усталость, и то самое чувство, когда тебя держали за что-то прочное, а потом резко отпустили.
Я подошла ближе, почти вплотную.
— Ты знаешь, что самое обидное? — спросила я. — Что я даже не удивлена.
Он застыл.
— В смысле?
— В том смысле, что твоя мать давно смотрит на мою квартиру так, будто это её добыча. А ты… ты позволил ей всадить тебе в голову эту мысль. Ты послушал, подумал… и решил, что это нормально.
Он хотел что-то сказать, но споткнулся о собственные слова.
— Но… это же… логично…
И тут я взорвалась.
Настоящим пламенем, не тем тихим, которое копится месяцами, а тем, что вырывается наружу, сметая всё.
— ЛОГИЧНО?! — закричала я. — ЛО-ГИЧ-НО — требовать разменять МОЮ квартиру?! ЛОГИЧНО — слушать мать, которая не желает нам добра, а просто хочет пожить в моём?! ЛОГИЧНО — обсуждать всё это за моей спиной?!
Он рефлекторно поднял руки, будто я кидалась тарелками.
А я шла вперёд — словами, эмоциями, всем тем, что так долго давило внутри.
— Я тебе скажу, что логично, — прошипела я. — Логично — уважать жену. Логично — понимать, что благополучие семьи строится не на том, чтобы исполнить все желания мамочки. Логично — хотя бы раз подумать, что мне не восемнадцать и я не должна раздавать своё имущество, потому что кто-то что-то там «почувствовал».
Он тяжело вздохнул, пытаясь собраться.
— Но тебе квартира всё равно большая…
— И что?! — ударила я словом, как дверью. — Она МОЯ. М-О-Я. Купленная мной. До тебя. До вашей с мамочкой стратегии «а почему бы нам не пожить бесплатно?»
Он отвернулся, будто вдруг заметил что-то очень интересное на стене.
И вот тогда я сказала то, что он больше всего боялся услышать:
— Не буду я ничего разменивать! Это моя квартира — и точка!
После этих слов наступила тишина — плотная, как в комнате, где только что кто-то хлопнул дверью.
Он стоял, тяжело дышал, лицо побелело. Столкнулся с реальностью: не тихой, удобной, мягкой… а настоящей.
— Значит, так? — хрипло спросил он.
— Так, — ответила я спокойно.
— Ты ставишь… ультиматум?
— Я ставлю факт, — поправила я.
Он молчал. Долго. Настолько, что успел бы остыть самовар — если бы он у нас был.
Потом собрал вещи — молча, аккуратно. Но не уходил. Просто сидел в коридоре, растерянный, будто потерял карту.
А я стояла у двери и смотрела на него. И поняла: я больше не собираюсь давать себя уговаривать, продавливаться, убеждать, манипулировать.
Утром он всё-таки встал, подошёл и глухо произнёс:
— Прости.
— За что именно? — спросила я.
Он не нашёл ответа.
А я улыбнулась уголком губ.
Потому что иногда молчание — самый честный ответ.
И вот скажите, женщины… ну что ещё можно разменять — кроме мозгов?
