— Ну всё, они приехали! — воскликнул Лёша, выглядывая в окно, и метнулся к двери.
Лариса застыла на пороге кухни. Её ладони были мокрыми от воды, волосы в беспорядочном пучке, на фартуке — пятно от соуса. Она стояла среди неразобранной посуды и кипящего супа, и единственное, чего ей хотелось — это ещё десять минут тишины. Но тишина закончилась.
Из подъезда в квартиру затекла шумная толпа. Первой вошла свекровь — Мария Семёновна, женщина в возрасте, но с военной выправкой и цепким взглядом. За ней — родня. Родня плотная, шумная, уверенная в себе: тётя с мужем, двое взрослых племянников, дальний кузен из Костромы и даже собака по кличке Мася, которая сразу же метнулась под стол, как будто всю жизнь там жила.
— Лариса, ну что стоишь? — бросила свекровь, скидывая пальто на стул. — Накрывай на стол. Люди с дороги, голодные как волки.
Лариса даже не успела ничего ответить. Они прошли внутрь как к себе домой. Один из племянников уже присел на диван, закинул ногу на ногу и достал телефон. Другой — принялся осматривать холодильник. Пёс обнюхал тапки и, по всей видимости, остался доволен.
— А… здравствуйте, — сказала она, словно в пустоту. На неё никто не смотрел.
— Только не начинай, — прошипела свекровь, подойдя ближе. — Это родня. Ты должна радоваться, что у тебя такая большая семья. Женщине, между прочим, с этим жить проще. Поддержка, опора… А ты вон стоишь, как будто тебе в тапки «наложили».
Так почти и было, — мысленно ответила Лариса, глянув на собаку, которая как раз делала подозрительные круги по ковру.
На кухне её накрыло. Не от счастья, а от бессилия. Холодильник был не пустой, но и не рассчитан на полк. Два яйца, баночка майонеза, остатки тушёнки и кастрюля вчерашнего борща — явно не то, на что рассчитывали гости.
— А вы на сколько приехали? — всё же спросила она, стараясь сохранить спокойствие, когда из комнаты доносился чей-то громкий смех и вопрос: «А у вас пельмени есть?»
— Ну, недельки на полторы, — ответила Мария Семёновна, бросая на стол связку ключей. — А там видно будет. Всё-таки воздух тут чище, чем у нас. И горячая вода всегда есть.
У Ларисы дрогнуло веко.
— Полторы недели? А у нас тут квартира не…
— Не дворец, знаю, — отмахнулась свекровь. — Но чего уж там, мы не капризные. Потеснимся.
Потеснимся, — эхом отозвалось у Ларисы в висках. Только «мы» — это они. А она, похоже, как гардероб. Сдвинься, подвинься, уберись, не мешай.
На кухне в это время уже хозяйничал дядя Слава — муж тёти Гали. Он взял чайник, поставил на плиту, с шумом достал кружки из шкафа.
— Ого! — крикнул он. — У вас тут чай — только зелёный? Это что, для стройности?
Лариса повернулась к раковине. Она знала — вот оно, началось. И что бы она ни сказала, как бы ни взглянула, её обвинят в неприветливости. В том, что «вот раньше жёны были другие, хлебосольные», что «девки нынче только на себя работают» и что «не умеешь ты по-людски, Лариса».
А ей хотелось просто… уйти.
И если бы была возможность — прямо сейчас. В тапках. В этом фартуке. По лестнице. Подальше от этого вторжения с чемоданами, взглядами и вселенской уверенностью, что им тут рады.
К обеду квартира уже не напоминала ту, что Лариса так старательно убирала вчера весь вечер. В прихожей стояли три чемодана, пара огромных пакетов из гипермаркета и одна клетка с хомяком. Оказалось, у младшего племянника аллергия на котов, зато он путешествует с собственным грызуном.
В спальне Ларисы теперь спали свекровь и тётя Галя, вытеснив хозяйку с мужем в гостиную. В ванной — очереди, как в общежитии. А на кухне… на кухне теперь был штаб.
— Ларочка, а у тебя кастрюлька побольше есть? — заглянула свекровь. — Мы решили сейчас супчик сварить, ну а ты пока займись салатиками. Я Вове сказала, чтоб за майонезом сходил.
— Я… работаю, — тихо сказала Лариса, глядя на ноутбук, открытый на кухонном столе.
— Ну ты же дома, — удивлённо ответила Мария Семёновна. — Какая работа? Дома — значит, хозяйка. Ты тут хозяйка или кто?
Вот и всё. Этот вопрос окончательно выбил почву из-под ног. Лариса действительно работала — удалённо. Её доход, к слову, покрывал коммуналку, питание и половину ипотечного взноса. А иногда — даже больше. Но в глазах свекрови и её родни это ничто. Они видели только ноутбук, тапки и халат.
— Хозяйка, — медленно повторила она. — Хозяйка. Только почему-то ощущение, что я тут… горничная.
— Что ты сказала? — переспросила тётя Галя, у которой как раз на руках была банка с маринованными огурцами. — Девочка, давай не начинай. Мы же гости. А ты вон с кислой миной ходишь. Встретила бы по-человечески.
— По-человечески — это без предупреждения ввалиться в квартиру на полторы недели и раздавать указания? — Лариса почувствовала, как внутри что-то хрустнуло.
— Да ладно тебе, — вмешался Лёша, её муж, с набитым ртом. — Родня приехала, чего ты кипятишься. Прорвёмся.
Он всегда так говорил. «Прорвёмся». Но почему-то «прорываться» приходилось только ей. Убирать, готовить, стирать, закрывать глаза на непрошеные визиты, терпеть советы, как ей надо жить, с кем дружить, кого рожать и чем кормить мужа. Всё — молча, сдержанно, по-женски.
Она встала, подошла к окну. Снаружи весело светило весеннее солнце. На детской площадке кто-то катался с горки. За соседним столом смеялись дети. А у неё за спиной стоял взрослый, не по годам шумный детский сад.
— Лариса, а ты хрен кладёшь в салат? — снова донеслось с кухни. — У тебя огурцы свои или магазинные?
— А у вас тут вай-фай слабый, — недовольно добавил кто-то из племянников. — У нас в Омске лучше ловит.
Так езжайте в свой Омск, — хотела крикнуть она, но сдержалась.
Вместо этого тихо пошла в ванную, заперлась изнутри и села на край ванны. Плечи дрожали. Не от злости — от усталости. От безысходности. От того, что никто даже не спросил: удобно ли тебе? комфортно ли тебе? а не слишком ли мы вторгаемся?
Никто. Даже Лёша.
Когда через десять минут она вышла, в коридоре её встретила свекровь. Руки на поясе, взгляд как у надзирателя.
— Ты куда пропала? Все за столом уже. Не порти праздник. И вообще, если не хочешь — не надо. Мы и без тебя справимся.
И тут Лариса поняла, что справятся-то они — мправятся. Но она больше не хочет быть в этом спектакле ни актрисой, ни реквизитом.
Ночью Лариса не спала.
В зале, на разложенном диване, рядом посапывал Лёша, не чувствуя своей вины даже во сне. Где-то на кухне скрипел холодильник, в коридоре — кто-то шаркал тапками. А в её голове грохотали мысли, как железные ложки по кастрюлям: «Ты не нужна. Ты — удобство. В этой квартире — гость. В собственной жизни — статист».
Они с Лёшей купили квартиру два года назад. Ипотека пополам. Ремонт делали сами. Каждая вешалка, каждая занавеска, светильник и подушка — Ларисин выбор. Всё, что теперь превратилось в ночлежку для чужих тел, голосов, прихотей.
Утро встретило её запахом жареных котлет. На кухне уже хозяйничала тётя Галя — щипала укроп, ругала плиту и громко хлопала крышками.
— Ну хоть ты, Лариса, не спишь допоздна, — одобрила она. — А то молодёжь вон валяется. В деревне бы с петухами вставали.
Лариса молча налила себе воды. На столе уже была гора посуды. Кто-то съел йогурт, оставив пустую банку в раковине. Кто-то разлил чай и даже не вытер. Мася — собака — лежала на её диване, свернувшись клубком. Пахло псиной и жареным луком.
— Ну что, — бодро влетела свекровь. — Сегодня поедем на ВДНХ. А потом в Третьяковку. А вечером шашлычки! Так что, Лариса, смотри: мясо нужно замариновать, салатик, соус… А Лёша с ребятами купят угли.
Лариса подняла на неё глаза. Спокойно. Даже мягко.
— Мария Семёновна… — произнесла она тихо. — А кто вам сказал, что я буду это всё делать?
— В смысле? — свекровь остановилась как вкопанная.
— В прямом. Я — не повар. Не нянька. Не горничная. И не аниматор для вашей компании. Я — человек. У которого есть работа, усталость и личное пространство.
Повисла глухая тишина. Даже пёс привстал, будто понял — пахнет скандалом.
— Ты с ума сошла? — прошипела свекровь. — Это родня! Это гости! Ты позоришь себя и мужа!
— А мой муж, между прочим, ещё ничего не сделал, чтобы я себя не чувствовала прислугой. Он сказал «прорвёмся», а сам — пельмени жует. А я — прорываюсь. Одна. Третий день. В своей же квартире.
Из соседней комнаты выглянул Лёша. Помятый, сонный. Неуверенный.
— Ларис, ты чего опять разошлась?
— Я не разошлась, я дошла. До точки. Я готова помочь. Но я не обязана. Особенно, если ко мне никто не относится с уважением. Ни ты, Лёша, ни твоя родня.
Свекровь покраснела. Плечи расправились.
— Вот оно что. Значит, мы тут тебе — помеха? Значит, тебя стеснили, да? Мы, выходит, тебе не родные?
— Не родня, — спокойно ответила Лариса. — А стая. Которая ввалилась без спроса и требует обслуживания.
Кто-то ахнул. Кто-то пробормотал: «Вот тебе и молодёжь…»
А Лариса пошла в спальню. Собрала сумку. Документы. Зарядку. И вышла.
Лариса не ушла навсегда. Она просто сняла номер в недорогом хостеле на пару дней. С собой — ничего лишнего: сумка, ноутбук, телефон. И — тишина. Такая, что в уши звенит. Без запахов, без свекрови в тапках, без собаки на диване и чужих ног на её подушке.
На третий день Лёша начал звонить. Сначала осторожно — «ты где?». Потом с упрёком — «а я как должен спать один, на полу?». Потом — с претензией: «мама обиделась, говорит, ты опозорила всю семью».
Лариса не отвечала. Смотрела на телефон и думала: а её кто-то спросил, обиделась ли она, когда её жизнь превратили в базу отдыха?
На четвёртый день он пришёл сам. Постучал, тихо, без нажима. Она открыла — из вежливости.
— Я уехал оттуда, — сказал он вместо приветствия. — Мы… поругались. Мама сказала, что я тряпка. Что ты меня подчинила. А я понял — я и правда тряпка. Потому что сидел, ел и молчал. А ты варилась в этом одна.
Лариса молчала.
— Я… — он вздохнул. — Я не умею ставить границы. С родней. Мне с детства вбивали: родных надо принимать. Какими бы ни были. А ты — ты умеешь. И я даже завидую.
— Это не границы, Лёш, — спокойно сказала Лариса. — Это защита. Себя. Своей жизни. Нашей жизни — если она ещё есть.
Он опустился на стул, как провинившийся школьник.
— Я не хочу, чтобы ты возвращалась туда. В смысле, к ним. Я всех отправил. Сам вызову такси. Вечером уедут.
Она удивлённо подняла брови.
— Даже Мася?
— Даже Мася, — слабо улыбнулся он.
Они сидели молча. Минуту. Две. А потом он вдруг сказал:
— Я был не прав. Всё это время. Ты — не «жена, которая должна». Ты — человек, уставший от того, что её не ценят.
Она не отвечала. Просто смотрела в окно. А там — весна. Настоящая. Не та, что в новостях. А та, что пахнет новой жизнью.
Через день Лариса вернулась домой. Квартиру она проветрила, диван — пропарила, ковёр — вынесла на балкон. Лёша купил свежие цветы, как в начале их отношений. Готовил сам. Убирался. Старался. По-настоящему, а не ради «прорвёмся».
Свекровь не звонила. Ни разу. Но Ларисе и не нужно было. Она сделала главное — дала понять: её дом — не проходной двор. А уважение — не услуга, а основа.
Теперь у двери их квартиры с внутренней стороны висела табличка. Маленькая, но броская:
«Гости по предварительному согласованию. Хозяйка строгая, но справедливая».
Иногда Лариса улыбалась, глядя на неё. Потому что теперь — она действительно была хозяйкой. Не кухни. Не дивана. А своей жизни.
