Фаина Георгиевна Раневская, пожалуй, единственная в нашем кино актриса, о которой ходит бесчисленное количество историй и легенд.
Сегодня уже сложно сказать о том, что из этого было на самом деле, а что придумано. Лично мне кажется, что дыма без огня не бывает, и что большинство историй об этой удивительной женщине случились на самом деле. Возможно, во время пересказа их друг другу появлялись новые интерпретации и выдуманные детали, но то, что Фаина Георгиевна сама была генераторам таких реальных историй, у меня сомнений нет.
Мне посчастливилось неоднократно видеть её в павильоне Останкино, когда в 1978 году шла запись телевизионного спектакля «Дальше — тишина…». В то время я студентом проходил практику на телецентре, и однажды мне даже удалось накоротке пообщаться с Фаиной Георгиевной, так как я входил в съёмочную группу телеспектакля.
От неё исходила сильнейшая аура. При том, что сама она в те годы уже была почти немощной старушкой. И тем не менее, невозможно было без трепета находиться рядом, даже когда она на тебя не обращала внимания.
Возможно, это было самовнушение перед кинозвездой первой величины. Но, например, когда позже я находился рядом с Верой Васильевой или Элиной Быстрицкой, которые были не меньшими звёздами, такого трепета я всё же не испытывал. Да и Ростислав Плятт, который тоже участвовал в тех съёмках, не вызывал у меня такие же трепетные чувства, как Раневская. Хотя уважение к Ростиславу Яновичу было бесконечное.
Любая произносимая Раневской фраза была всегда очень точной и к месту. О чем бы она ни говорила. Например, обсуждая своё новое сценическое платье или грим, или просто погоду за окном.
Она скорее относилась к молчунам, чем к говорунам. Хотя, если была затронута интересная для неё тема, она могла говорить долго, не особенно заморачиваясь тем, слушают ли её? Понимают ли? Она разговаривала как бы сама с собой, и это было безумно интересно слушать.
Уже после смерти Фаины Георгиевны мне посчастливилось познакомиться с Алексеем Валентиновичем Щегловым, который с раннего детства был рядом с Раневской. Он был внуком легендарной актрисы Павлы Леонтьевны Вульф, которую Раневская считала не только своей близкой подругой, но и наставницей. А её внука Алексея Раневская считала своим внуком и за прошедшие годы посвятила ему едва ли не больше внимания, чем родная бабушка.
Позже Алексей Щеглов написал серию книг о Фаине Георгиевне, которые сегодня считаются самыми объективными о жизни этой легендарной актрисы.
Он помнил, как Раневская читала ему в детстве сказки и даже пела колыбельные песни, когда он ещё маленьким мальчиком болел и не мог заснуть. Они в то время (это первые послевоенные годы) жили в одной большой коммунальной квартире и общались ежедневно. Позже Фаина Георгиевна получила отдельное жильё и переехала, но их близкие отношения сохранились. Алексей часто приезжал в гости и он просиживали за разговорами с чаем длинные вечера.
Он рассказывал, что острый юмор и злая самоирония у Раневской удивительным образом уживались с наивностью и почти детской доверчивостью. Однажды, ещё совсем молодым человеком, он привел к Фаине Георгиевне свою будущую жену, чтобы познакомить.
Алексей сильно смущался и не знал, как её представить. Поэтому начал по-простому: «Это Катя. Она умеет вкусно готовить, любит печь пироги, аккуратно прибирает квартиру…». Он на секунду затих, чтобы вспомнить и о других достоинствах своей невесты, но Фаина Георгиевна его тут же перебила: «Прекрасно, мой мальчик! Тридцать рублей в месяц, и пусть приходит по вторникам и пятницам».
Позже они много раз со смехом вспоминали ту забавную ситуацию, ведь Раневская всерьёз подумала, что внук по её просьбе, наконец, нашел ей хорошую домработницу.
Потом, через несколько лет, когда Алексей и Катерина помогли Фаине Георгиевне с переездом в новую квартиру и уже собрались уходить, Раневская их остановила, суетливо роясь в коробках: «Боже мой, а где мои похоронные принадлежности?! Не уходите, я же сама ни за что не найду, я же старая, они могут понадобиться в любую минуту!»
Начали открывать коробки и искать, не совсем понимая, что она имеет в виду. И вдруг Фаина Георгиевна радостно закричала: «Да вот же они, слава Богу, нашла!»
И торжественно продемонстрировала им коробку от дамских туфель, в которой были сложены её ордена и медали.
Она вообще относилась к своим наградам и званиям со странным чувством. У неё не было за них гордости или удовлетворения. Скорее наоборот, награды напоминали ей о чём-то недостойном. Поэтому она сразу их окрестила «похоронными принадлежностями» и редко доставала из кладовки.
Например, звание Народной артистки СССР ей присвоили через два месяца после премьеры кинокомедии «Осторожно, бабушка!», в котором она исполнила главную роль.
Сниматься в этой картине она не хотела, но руководство её «намекнуло», что надо! Фильм вошел в число лидеров проката и считался удачной премьерой 1961 года. Но на банкете в честь присвоения ей звания Раневская сразу же всех гостей предупредила при ней о фильме не вспоминать: «Я чувствую себя мерзко и потому, что фильм не удался, и потому, что именно за него я получила награду!».
Или Сталинскую премию ей вручили за роль в спектакле «Рассвет над Москвой», в котором она сыграл роль заводской активистки Агриппины Солнцевой. Сама же актриса охарактеризовала ту роль одной фразой: «Я шла на неё с таким же чувством, с каким в молодости шла на аборт!»
В книге Щеглова есть краткий итог жизни Раневской, в котором она призналась ему незадолго до смерти:
«Я очень хорошо знаю, что талантлива, а что я создала? Пропищала и только. Кто, кроме моей Павлы Леонтьевны, хотел мне добра в театре? Кто мучился, когда я сидела без работы? Никому я не была нужна. Охлопков, Завадский, Попов были снисходительны. Я бегала из театра в театр, искала, не находила. И это всё. Личная жизнь тоже не состоялась. В общем, жизнь прошла и не поклонилась, как сердитая соседка. Очень тоскую — нет Павлы Вульф, нет Ахматовой. От неё я так много узнала. Её стихи сводят с ума. Мало кто их понимает, любит…»
Раневская обожала русских, ещё дореволюционных актёров. Качалов, Москвин, Станиславский, Шаляпин внушали молодой актрисе трепет и восхищение! Она так и осталась в том Серебряном веке и не смогла найти себя в последующей эпохе. И, как мне кажется, в этом была главная трагедия её творческой судьбы.
