— Ты цифры видел? Ты вообще в курсе, какой сейчас налог, если мы будем продавать это через три года? — Глеб нервно постукивал чайной ложечкой по краю треснувшего блюдца. Звук был мерзкий, дзынькающий, как комариный писк. — Полина, включи логику. У мамы ветеранские льготы, у нее стаж, она вообще налог платить не будет. Это чистая экономия в полмиллиона. Полмиллиона, Поль! Это ремонт в ванной и кухне сразу.
Полина стояла у окна, глядя на серую, мокрую детскую площадку, где ветер гонял пустой полиэтиленовый пакет. Она не оборачивалась. Ей не нужно было видеть лицо мужа, чтобы понять: он врет. Не нагло, не грубо, а так, как врут троечники — подменяя факты выгодной статистикой.
— Мы не собираемся продавать квартиру через три года, — спокойно заметила она, поправляя манжету домашней рубашки. — Мы её даже ещё не купили. Сделка в четверг. И мы покупаем её, чтобы жить, Глеб. А не чтобы перепродавать.
— Жизнь — штука сложная, — философски протянул муж, отхлебывая остывший чай. — Сегодня живем, завтра… ну, мало ли. Расширяться захотим. Или район разонравится. Зачем себя ограничивать? Мама — человек надежный, старой закалки. Оформим на неё, она тут же дарственную на меня напишет, если тебе так спокойнее. Или завещание.
— Завещание? — Полина наконец повернулась.
Глеб был мужчиной видным, но с возрастом его лицо приобрело то выражение вечной озабоченности, которое бывает у людей, считающих себя умнее окружающих, но постоянно попадающих впросак. Высокий лоб, намечающаяся лысина, которую он тщательно игнорировал, и бегающие глаза цвета водянистого ноябрьского неба.
— Ну а что? Все под Богом ходим, — он развел руками. — Поль, ну чего ты уперлась? Это же просто формальность. Бумажка. Жить-то нам. Ключи у нас.
— У твоей мамы, — медленно, чеканя каждое слово, произнесла Полина, — есть еще один сын. Виталик. У которого, насколько я помню, три кредита, двое детей от разных жен и перманентное состояние «в поиске себя».
Глеб скривился, как от зубной боли.
— При чем тут Виталик? Мама никогда не поступит подло. Она знает, чьи это деньги.
— Деньги мои. Наследство от бабушки плюс накопления, которые я откладывала пять лет. Твоего там — четверть, Глеб. И ты предлагаешь оформить всё на Антонину Павловну ради экономии, которой может и не случиться?
— Ты мне не доверяешь, — это был не вопрос. Это был козырь, который Глеб выкладывал на стол, когда заканчивались аргументы.
Полина посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом. В прихожей тикали старые часы, отсчитывая секунды их брака, который вдруг показался ей карточным домиком, стоящим на сквозняке.
— Я доверяю фактам, Глеб. А факты говорят, что оформлять недвижимость на свекровь, имея мутного деверя в анамнезе — это не экономия. Это благотворительность…
Антонина Павловна жила в сталинке с высокими потолками и запахом нафталина, смешанным с ароматом валерьянки. Она была женщиной сухопарой, прямой, как палка, и удивительно подвижной для своих семидесяти. Никаких халатов она не признавала — дома ходила в отутюженных брюках и блузке, словно в любой момент ждала делегацию из министерства.
Когда Полина и Глеб приехали в воскресенье «на чай», стол уже был накрыт. Не было никаких разносолов — Антонина Павловна считала чревоугодие грехом, а трату денег на еду — признаком недалекого ума. На столе стояли сушки, вазочка с дешевым печеньем и чайник с отбитым носиком.
— Виталик звонил, — как бы между прочим сообщила свекровь, разливая заварку. Рука её не дрожала. Глаза, маленькие, цепкие, внимательно следили за тем, сколько сахара кладет Полина. — Опять у него неприятности. Машину разбил.
— Опять? — Глеб нахмурился. — Он же только полгода как права вернул.
— Не он виноват, конечно. Там подрезали, тут гололед… — Антонина Павловна вздохнула, но в этом вздохе не было жалости, только сухой расчет. — Ему бы помочь надо. Адвокат хороший нужен.
Полина молча мешала чай. Ложечка не касалась стенок. Она знала эту игру. Свекровь никогда не просила напрямую. Она создавала вакуум, который окружающие должны были заполнить своими ресурсами.
— Мам, мы сейчас сами на мели, ты же знаешь, — быстро сказал Глеб, бросив косой взгляд на жену. — Сделка на носу.
— Да я понимаю, — кивнула Антонина Павловна. — Квартира — дело важное. Кстати, Глебушка говорил, вы решили на меня оформлять? Это правильно. Я тут узнавала, в МФЦ сейчас очереди, надо заранее талончик брать. Я уже взяла. На четверг, на десять утра.
Она не спрашивала. Она утверждала.
Полина аккуратно положила ложечку на салфетку.
— Антонина Павловна, Глеб, видимо, не так выразился. Мы не решили. Это было его предложение, которое я отклонила.
В комнате повисла тишина. Слышно было, как за окном шумит проспект. Свекровь медленно перевела взгляд на невестку. В этом взгляде не было ненависти, только холодное любопытство энтомолога, рассматривающего жука, который вдруг отказался ползти по намеченной траектории.
— Отклонила? — переспросила она. — А причина? Боишься, что я тебя на улицу выгоню?
— Нет, — Полина улыбнулась одними губами. — Боюсь, что Виталик снова кого-то «подрежет», и суду понадобится имущество для погашения исков. А у вас, кроме этой квартиры, брать нечего. Ваша-то доля в этой сталинке давно на него переписана, верно?
Глеб поперхнулся чаем.
— Откуда ты… Мам? Это правда?
Антонина Павловна даже бровью не повела.
— Виталику нужно было старт дать. Он мужчина, ему сложнее. А у тебя, Глеб, всегда голова на плечах была. И жена вон… хваткая.
— То есть, — голос Глеба дрогнул, — моя доля в этой квартире…
— …давно подарена брату, — закончила за него Полина. — Я проверила выписку из ЕГРН еще месяц назад, когда ты впервые заикнулся про «оформить на маму».
Глеб посмотрел на мать. В его глазах рушился мир, в котором он был любимым, успешным сыном, а брат — недотепой. В реальности всё оказалось иначе: он был донором, а Виталик — любимым проектом, в который вливались все ресурсы.
— Ну и что? — жестко спросила Антонина Павловна, отбрасывая маску вежливой старушки. — Виталику не везет. Ему помощь нужна. А вы молодые, заработаете. Если квартиру на меня оформите, я буду спокойна, что семейный капитал в куче. А то мало ли… разбежитесь, и уйдет жилье чужим людям.
— Я вам чужая? — тихо спросила Полина.
— Ты — жена. Сегодня одна, завтра другая. А кровь — это кровь…
Домой ехали молча. Глеб вцепился в руль, костяшки пальцев не белели, нет — руки у него были расслаблены, но на шее пульсировала жилка. Он был раздавлен. Не тем, что мать хотела забрать квартиру, а тем, что его считали просто ресурсом.
— Ты знала, — наконец сказал он, не поворачивая головы. — Почему не сказала мне про долю Виталика?
— А ты бы поверил? — Полина смотрела на мелькающие огни города. — Ты бы сказал, что я накручиваю, что я ненавижу твою родню. Тебе нужно было услышать это от неё.
— Она хотела, чтобы я купил квартиру, оформил на неё… А потом что?
— А потом Виталик влез бы в долги посерьезнее. Или захотел бы открыть очередной «гениальный бизнес». И мама заложила бы квартиру. Или продала. Она же сказала: «семейный капитал». Семья для неё — это она и Виталик. Ты — отрезанный ломоть, Глеб. Ты слишком самостоятельный, тебя жалеть не надо.
Они остановились на светофоре. Глеб повернулся к жене. В полумраке салона его лицо казалось старше, резче.
— И что теперь? Сделка в четверг.
— Сделка будет, — твердо сказала Полина. — Но условия изменятся…
Четверг выдался дождливым. В офисе застройщика пахло кофе и дорогой офисной бумагой. Менеджер, молоденькая девочка с идеальным маникюром, бойко раскладывала документы.
Антонина Павловна приехала вовремя. Она была в своем парадном костюме цвета мокрого асфальта и держалась так, словно пришла принимать парад. С ней был Виталик.
Брат Глеба выглядел как человек, который всю ночь кутил, а утром его разбудили и заставили надеть пиджак. Помятый, с бегающим взглядом и запахом мятной жвачки, которая безуспешно пыталась перебить перегар.
— А Виталик зачем? — спросил Глеб, поздоровавшись с матерью кивком. Руки брату он не подал.
— Посоветоваться, — туманно ответила мать. — У него чутье на документы.
— У него чутье только на неприятности, — буркнул Глеб.
Полина сидела за столом переговоров, внимательно читая договор.
— Ну что, дети, — Антонина Павловна пододвинула стул поближе к менеджеру. — Где тут подписывать? Паспорт мой вот.
Менеджер растерянно посмотрела на Полину.
— Простите, но в договоре покупателем указана Полина Сергеевна. Единолично.
Антонина Павловна замерла. Виталик перестал жевать жвачку.
— Как это — Полина? — голос свекрови стал ледяным. — Мы же договаривались. Глеб?
Глеб стоял у окна, засунув руки в карманы брюк. Он обернулся. Взгляд его был тяжелым, усталым, но спокойным.
— Мы передумали, мам. У Полины деньги белые, подтвержденные. Ипотеки нет. Оформляем на неё.
— На неё? — Антонина Павловна медленно встала. Она казалась маленькой, но от неё исходила такая волна негодования, что менеджер инстинктивно отодвинулась. — Глеб, ты понимаешь, что делаешь? Это совместно нажитое имущество, но если она титульный собственник…
— …То ничего не меняется по закону, — перебила Полина, откладывая ручку. — Кроме одного нюанса. Распоряжаться квартирой без моего нотариального согласия никто не сможет. И заложить её под бизнес-проекты родственников — тоже.
— Ты кого имеешь в виду? — взвился Виталик. — Ты на что намекаешь?
— Я не намекаю, Виталик. Я прямым текстом говорю.
— Оформлять свою квартиру на твою мать я отказываюсь, можешь не уговаривать — твердо заявила жена еще три дня назад, — вдруг громко произнес Глеб, глядя на брата. — И знаете, она была права.
Антонина Павловна побледнела. Губы её сжались в тонкую нитку.
— Вот как вы заговорили. Значит, мать теперь — враг? А когда я тебя растила, когда ночами не спала…
— Мам, не начинай, — Глеб поморщился. — Я знаю про дарственную на Виталика. Я знаю, что моя доля в нашей старой квартире ушла ему. Ты сделала свой выбор. Ты выбрала того, кого надо спасать. А я спасу свою семью сам.
— Семью? — фыркнула свекровь, кивнув на Полину. — Это сегодня семья, а завтра…
— А завтра будет завтра, — отрезала Полина. — Подписываем…
Они вышли из офиса через час. Дождь кончился, но воздух был влажным и холодным. Антонина Павловна и Виталик ушли первыми, не попрощавшись. Виталик что-то эмоционально доказывал матери, размахивая руками, а она шла прямо, не глядя по сторонам, сгорбившись под тяжестью несостоявшегося триумфа.
Глеб закурил. Он не курил уже три года, но сегодня купил пачку.
— Думаешь, простят? — спросил он, выпуская дым в серое небо.
— Нет, — честно ответила Полина. — Теперь ты для них жадный предатель, который пошел на поводу у хитрой жены. Виталик будет рассказывать всем родственникам, как мы их кинули.
— Плевать, — неожиданно легко сказал Глеб. — Знаешь, мне даже легче стало. Как будто мешок с цементом с плеч снял. Я ведь всю жизнь пытался заслужить её одобрение. Думал: вот заработаю, вот сделаю правильно, и она скажет: «Молодец, сынок». А оказывается, «молодец» — это тот, кто проблемы создает, а не решает.
Полина взяла его под руку.
— Поехали домой, Глеб. Нам еще обои выбирать. И я тебя предупреждаю: никаких цветочков.
— Только геометрия, — усмехнулся он, выбрасывая недокуренную сигарету в урну. — Строгая, логичная геометрия…
Прошло полгода.
Ремонт был в самом разгаре — том самом этапе, когда деньги уже кончились, а плинтусов еще нет. Полина сидела на полу в новой гостиной, распаковывая коробки с книгами. Глеб сверлил стену под телевизор. Звук дрели был музыкой — музыкой их собственного, отвоеванного пространства.
Телефон Глеба, лежащий на стремянке, зажужжал. На экране высветилось: «Мама».
Глеб выключил дрель. Посмотрел на экран. Тишина в квартире стала плотной, осязаемой.
— Ответишь? — спросила Полина, не поднимая головы от книг.
Глеб помедлил пару секунд.
— Виталик, наверное, опять во что-то вляпался. Или кредит, или алименты.
— Скорее всего.
Глеб вытер руки тряпкой.
— Алло, мам. Да. Привет. Что? Виталику нужно сто тысяч до пятницы? — Глеб усмехнулся, и в этой усмешке была новая, взрослая жесткость. — Нет, мам. У нас ремонт. У нас каждая копейка на счету. Что? Нет, мы не можем занять. И взять кредит на себя я тоже не могу. Почему? Потому что у нас ипотека и планы. Мам, у Виталика есть доля в сталинке. Пусть продает, меняет, закладывает. Это его актив. Ах, нельзя трогать родовое гнездо? Ну, тогда извини.
Он слушал еще минуту, лицо его каменело. Потом он просто нажал отбой.
— Что сказала? — спросила Полина.
— Сказала, что я бессердечный эгоист и что она знать меня не хочет, пока я не помогу брату.
— Больно?
— Неприятно, — признался Глеб. — Но знаешь, Поль… Это проходит. Как простуда. Главное — не стоять на сквозняке.
Он снова взял дрель.
— Подай дюбель. Вон тот, шестерку.
Полина вложила ему в руку пластиковый дюбель. Их пальцы соприкоснулись. Это не была романтика из кино, где играет скрипка. Это было партнерство двух людей, которые прикрыли друг другу спину в перестрелке и выжили.
— Глеб, — позвала она.
— А?
— А обои мы всё-таки классные выбрали. Хоть и дорогие.
— Качество стоит денег, — отозвался муж, примериваясь к стене. — А скупой, как известно, платит дважды. Или вообще остается без квартиры.
Взревела дрель, заглушая все посторонние звуки, отсекая прошлое, оставляя только здесь и сейчас. В их доме, где правила устанавливали они сами, и где никто не мог переставить мебель без спроса.
