Золушка замешкалась на карнавале и не услышала, как пробила полночь. И вот ее любовь превратилась в тыкву, принц – в альфонса («Ты должна мне три миллиона»), а она сама — в немолодую, смешную, невзрачную женщину.
Антисказка
«Слушай, так ты из Москвы? А русские бабы красивые или такие, как ты?» В фильме «Плащ Казановы» действие происходит в Венеции накануне Рождества, но этот фильм — античудо, антисказка и в каком-то смысле антирождество. И все равно он должен быть в списке «посмотреть непременно», все равно.
… И, не склонный к простуде, все равно ты вернешься в сей мир на ночлег. Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде. Так в тюрьму возвращаются в ней побывавшие люди и голубки – в ковчег.
Белая ворона
Итак, история. В Венецию начала девяностых приезжает туристическая группа, которая состоит из советских женщин.
Они все разные, каждая — кроме руководительницы — по-своему прекрасна, но вместе они — злая карикатура на «совок»: победительница конкурса «Мисс Саратов», знаменитая водолазша Клава, парикмахерша и злющая функционерка.
Героиня Инны Чуриковой — белая ворона в этой компании, интеллигентный белый воробушек в шляпке с вуалькой. В группу ее взяли только из-за отличного итальянского, она всем в ней чужая и, честного говоря, рада этому. Ее зовут… Хлоя.
Мы ничего почти не знаем о том, как жила Хлоя в советской Москве, но ей было там плохо, и поэтому она бесконечно счастлива в Венеции. Едва приехав в этот город, она бежит на свидание с ним и радуется каждому камушку, каждому повороту улицы, она заглядывает окна и ловит в ладони дождь.
О! Здесь нет этого изнурительного хамства, этой отвратительной нищеты, этого уродливого быта, всего, от чего Хлоя пряталась в книгах и картинах, картинах и книгах… Есть еще кое-что: мама родила ее в тюремной больнице, и еще одна женщина в этот день родила там мальчика. Новорожденных назвали Дафнисом и Хлоей.
Маму Дафниса беременной в тюрьме били, и он родился больным. Дафнис самый близкий человек Хлои, единственный мужчина, от которого она никогда не устает.
А в Венеции она как будто наконец-то вышла из тюрьмы, в которой родилась, она чувствует себя свободной и среди своих, и ликует от возможности быть собой.
Замкнутая на родине, здесь она болтает со всеми подряд и не боится показаться экзальтированной чудачкой: «Хотите капучино? Тогда вам придется зайти!» – «Нет, я хочу капуччино с дождем»!
С женщинами из группы Хлоя разговаривает, пересиливая себя, внутренне передергиваясь от их бездуховности и невежества; но так душевно выпивает в кабачке с простыми итальянцами, так радуется, когда старушка, которая была замужем за русским, пляшет, напевая «Катюшу»!
Раз у нас все плохо, то у них должно быть все хорошо. Да, она в месте, где все хорошо, — и пусть у нее есть только один день, он будет совершенно счастливым. – Ты больше никуда никогда не поедешь.
Это я тебе обещаю, — шипит руководительница, когда Хлоя отказывается сопровождать группу в поездке за шмотками. – Да мне хватит Венеции до конца моей жизни. И этот единственный день я запомню, до конца моей жизни запомню, — говорит Хлоя.
Маска, я тебя не знаю
Запомнила, и еще как. Ирония: именно в городе мечты Хлою догонит действительность: циничная, беспощадная, болезненная. На лестнице в отеле она познакомится с красивым итальянцем Лоренцо, и ей даже в голову не придет, что он альфонс.
Лоренцо примет хорошо одетую и образованную Хлою за богатую американку, хоть и «все-таки странную». А Хлоя ловким мошенническим движением вложит в смазливую внешность Лоенцо глубокую тонкую душу, будет цитировать ему Гёте и говорить с ним о своих любимых венецианцах: «Я искала скамью, на которой любил сидеть Гоцци…
Ты любишь Тинторетто?» «Тинторетто? Ну, когда как…»
Никто из них сознательно не выдает себя за кого-то другого, но из этой встречи выходит венецианский карнавал, где за масками не видно лиц. Но единственный день пролетает, за ним пролетает ночь в лучшем номере отеля, и утром Лоренцо требует у Хлои три миллиона.
Отельные консьержи вваливаются в номер и помирают со смеху: «Сейчас все помогают русским. Это ты ей гуманитарную помощь оказал, молодец».
Хлоя смотрит на все прекрасными глазами Инны Чуриковой: несколько минут назад она была уверена, что встретила свою любовь и родственную душу, и вот столько цинизма и грязи, и где, в городе мечты!
Это конец!
Странно, что этот фильм прошел почти незамеченным для зрителей, хотя был отмечен на нескольких фестивалях. Это была первая киноработа сценариста и режиссера Александра Галина, и он говорил, что его с самого начала не покидало ощущение удачи.
Как все было: Галин ставил в подвале, из которого потом выросла «Табакерка» Олега Табакова, свою пьесу «Дыра», и в студию приехали итальянские артисты. Одному из них – красавцу Луке Барбарески – безумно понравилась работа русского режиссера,и он попросил: «Напиши что-нибудь для меня. Вот ты меня видишь – напиши».
Галин начал придумывать историю, так, чтобы в ней был Лука, была Италия, а главное, чтобы в ней была великолепная Инна Чурикова.
Инна Михайловна играла тогда в его пьесе «…Sorry» вместе с Николаем Караченцовым, и режиссер жил под большим впечатлением от ее таланта. Вскоре из Италии позвонил Лука: «Я нашел деньги, делаем фильм!»
Снимали в Венеции. На все про все ушло три недели. Древний город заливали дожди, съемочная группа за ночь опустошила мини-бары в своих номерах, сначала казалось, что ничего не выйдет.
Лука рассказывал в интервью, как перед съемками позвонил исполнительный директор: «Лука, это конец. Вода затопила всю Венецию. А все русские пьяные».
Но потом съемки пошли как по маслу. Итальянцы удивлялись работоспособности Чуриковой: она быстро, за несколько месяцев, выучила язык и говорила с правильной интонацией, она все время летала в Москву, потому что играла там в спектакле, возвращалась, снималась, снова улетала…
Не жалуясь, разрывалась между двумя странами, между кино и театром.
Маска и шляпка
В финале Хлоя возвращается в свою унылую московскую жизнь; каждый день подолгу добирается на работу, пережидает, пока проедут вагоны грязного товарного поезда. Здесь ее ждет Дафнис, она привезла ему из Италии репродукции Тинторетто, кисти и карнавальную маску.
Он надевает маску, она – шляпку с вуалькой; действительность может быть сколько угодно циничной — но на нас, романтиках, заживают любые раны, наша надменность несокрушима. Карнавал должен продолжаться.
