— Вообще-то, это моя квартира, — тихо, но отчетливо произнесла Вероника, глядя на мужа. Она только что вошла домой после тяжелого дня, предвкушая горячий чай и тишину, а вместо этого получила ушат ледяной воды.
Олег стоял посреди гостиной, решительно скрестив руки на груди. Его лицо, обычно открытое и добродушное, сейчас казалось чужим, напряженным.
— Ника, не начинай. Я не говорю «навсегда». Временно. У Катьки ситуация патовая. Этот ее… Андрей, чтоб ему пусто было, испарился. Оставил ее с ребенком и долгами. Мама вся на нервах, давление скачет. Им нужно где-то жить, пока все не утрясется.
Вероника медленно опустила сумку на пол. Каждое его слово впивалось в нее маленькими иглами. Не «у нас», а «у Катьки». Не «мы должны что-то придумать», а «освободи свою квартиру». Свою. Он даже не сказал «нашу», хотя они прожили здесь пять лет.
— Постой, Олег. Я правильно понимаю? Ты предлагаешь мне съехать из моей собственной квартиры, которую мне оставила бабушка, чтобы здесь поселилась твоя сестра с сыном и твоя мама?
— Ну да. А что такого? — он искренне не понимал ее реакции. — Ты можешь пока пожить у своих. У них же дом большой. Или снимем тебе что-нибудь скромное на пару месяцев. Мы же семья, должны помогать друг другу.
«Мы же семья». Эта фраза всегда была для Олега универсальным ключом, открывающим любые двери и оправдывающим любые требования. Только сейчас Вероника начала осознавать, что под «семьей» он всегда подразумевал свою маму и сестру. А она, Вероника, была… кем? Удобным приложением? Ресурсом?
— А мы с тобой где будем жить? — она задала вопрос, уже зная ответ.
— Я буду с ними. Маме нужен контроль, Катьке — поддержка. Ты же знаешь, они без мужской руки совсем раскиснут. А ты у нас сильная, ты справишься.
Он сказал это с такой гордостью, будто наградил ее орденом. «Ты у нас сильная». Это означало: на тебя можно взвалить всё что угодно, ты же вывезешь. А его мама и сестра — «слабые». Им нужна помощь, забота и… квартира Вероники.
Внутри у нее все похолодело. Это был не просто абсурдный разговор. Это был крах всего, во что она верила последние годы. Она смотрела на мужа и видела перед собой совершенно незнакомого человека. Где тот Олег, который носил ее на руках после свадьбы? Который клялся, что ее дом стал его крепостью?
— Нет, — сказала она так твердо, что сама удивилась. — Ни я, ни кто-либо другой из этой квартиры съезжать не будет. Кате я сочувствую, но это не повод выселять меня из собственного дома.
Олег побагровел. Он явно не ожидал такого отпора.
— То есть, ты предлагаешь бросить моих родных на улице? Мать с больным сердцем и сестру с племянником? Вот твоя истинная сущность, Вероника! Я в тебе ошибся!
Он развернулся и вышел из квартиры, хлопнув дверью так, что задрожали стекла в серванте. Вероника осталась одна посреди комнаты, которая внезапно показалась ей огромной и пустой. Она села на диван, обхватив себя руками. Холодно. Так холодно, будто в квартире разом выключили отопление в середине зимы.
Вечером позвонила свекровь, Тамара Павловна. Ее голос, обычно елейный и вкрадчивый, сочился трагизмом.
— Ниточка, деточка, здравствуй. Олежек сказал, ты… не вошла в положение. Я же понимаю, у тебя своя жизнь. Но у нас горе, Катюша раздавлена. Этот проходимец не только бросил ее, но и кредитов набрал на ее имя… Ей даже продукты купить не на что. Мы думали, поживем у тебя немного, оправимся…
Вероника слушала и чувствовала, как ее медленно опутывает липкая паутина вины. Тамара Павловна была мастером таких манипуляций. Она никогда не требовала прямо, она страдала. Она вздыхала, жаловалась на сердце и взывала к совести.
— Тамара Павловна, я все понимаю. Но поймите и вы меня. Это мой дом. Единственный. Я не могу просто взять и уйти из него. Давайте подумаем вместе, как помочь Кате по-другому. Может, снять ей комнату? Я готова помочь деньгами.
— Комнату? — в голосе свекрови прорезался металл. — С маленьким ребенком в чужую комнату? Ты себе это представляешь? Я думала, ты нам родная… Ошибалась, видимо.
Короткие гудки. Вероника положила телефон и горько усмехнулась. Родная. Она была «родной», пока была удобной. Пока пекла пироги по выходным, помогала на даче и дарила дорогие подарки на праздники. Как только она посмела отстоять свои границы, она тут же стала чужой.
Олег не возвращался два дня. Вероника ходила по квартире как тень. Все напоминало о нем. Вот его кружка, вот свитер, небрежно брошенный на кресло. Она любила его. Или любила тот образ, который сама себе придумала? Сейчас она уже не была уверена.
На третий день он явился. Не один. С мамой и Катей. Катя, бледная, с красными от слез глазами, прижимала к себе пятилетнего сына. Тамара Павловна вошла с видом оскорбленной королевы.
— Ну, здравствуй, Вероника. Мы пришли поговорить. Ребенок не должен видеть наши дрязги, — с порога заявила она.
Олег молча прошел в комнату, всем своим видом показывая, что он здесь хозяин. Веронике стало душно.
— О чем вы хотите говорить? Я свое решение сказала.
— Мы не просим, мы требуем! — вдруг взвизгнула Катя. — Олег обещал! Он сказал, мы будем здесь жить! Ты не имеешь права нас выгонять!
— Катя, успокойся, — шикнула на нее Тамара Павловна, но было поздно. Маска страдалицы спала, и Вероника увидела истинное лицо своей золовки — эгоистичное и требовательное.
— Я имею полное право, — спокойно ответила Вероника, глядя на Катю. — Эта квартира моя. По документам. И морально. А вот вы не имеете никакого права сюда врываться и что-то требовать.
— Ах ты!.. — начала Катя, но Олег ее перебил.
— Ника, хватит! Это моя семья! Я не позволю тебе их унижать!
— Унижать? — Вероника почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. — Унижать — это требовать от жены, чтобы она освободила свой дом для твоих родственников! Унижать — это ставить меня перед фактом! Ты хоть раз подумал обо мне? О нас?
— А что о тебе думать? У тебя все хорошо! Квартира есть, работа стабильная. А у них — беда! — Олег смотрел на нее так, будто она была последней эгоисткой на планете.
Этот разговор был бессмысленным. Они говорили на разных языках. Для них ее квартира была просто ресурсом, который нужно было забрать и использовать. А она сама — препятствием.
— Хорошо, — сказала Вероника, и в наступившей тишине ее голос прозвучал оглушительно громко. — Я все поняла. Дайте мне полчаса.
Олег с матерью переглянулись. В их глазах промелькнуло торжество. Они решили, что она сдалась.
Вероника ушла в спальню и закрыла дверь. Она не плакала. Слезы кончились. Она открыла шкаф и достала большую дорожную сумку. Методично, без суеты, она начала складывать в нее вещи Олега. Его свитера, джинсы, футболки, бритвенные принадлежности. Все то, что было частью их общей жизни. Она действовала как автомат, не позволяя себе думать и чувствовать.
Через двадцать минут она вышла в гостиную с двумя сумками и пакетом. Троица смотрела на нее с недоумением.
— Вот, — она поставила сумки у ног опешившего мужа. — Твои вещи. Ключи оставь на тумбочке в прихожей.
— Ты что делаешь? — пролепетал Олег.
— Выполняю твою просьбу. Ты сказал, что будешь жить с мамой и сестрой, поддерживать их. Я не возражаю. Живите. Только не здесь. А теперь, пожалуйста, покиньте мою квартиру. Все.
Тамара Павловна ахнула и схватилась за сердце. Катя открыла рот, чтобы что-то закричать, но не нашла слов. Олег смотрел на Веронику так, будто видел ее впервые.
— Ты… ты меня выгоняешь?
— Я выставляю вещи человека, который решил, что больше не будет жить со мной. Ты сам сделал этот выбор, Олег. Ты выбрал свою семью. Я твой выбор уважаю. А теперь будь добр, уважай мою просьбу и уйди.
Ее спокойствие пугало их больше, чем крики и слезы. Они поняли, что это не истерика. Это решение.
— Ты еще пожалеешь, — прошипела Тамара Павловна, поднимаясь. — На чужом несчастье счастья не построишь!
— Я и не строю на чужом, — парировала Вероника. — Я пытаюсь сохранить свое.
Они ушли. Олег, подхватив сумки, бросил на нее взгляд, полный обиды и непонимания. Он действительно не понимал. Он был уверен в своей правоте.
Когда за ними закрылась дверь, Вероника прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Только сейчас ее накрыло. Не боль, не обида, а какая-то оглушающая пустота. Пять лет жизни, любви, надежд — все это только что было упаковано в две дорожные сумки и вынесено за дверь.
На следующий день Вероника первым делом поехала и сменила замки. Потом позвонила своей единственной близкой подруге Светлане. Света, юрист с бульдожьей хваткой и золотым сердцем, выслушала ее молча.
— Ну ты даешь, Никич, — наконец сказала она. — Я думала, ты размазня. А ты кремень. Все правильно сделала. Этот твой Олежек — классический случай. Для него есть «свои» — мама, сестра, а ты — «пришлая». Пока удобная — хорошая.
— Мне так плохо, Света. Будто часть меня умерла.
— Не часть тебя, а иллюзия. Это больно, но полезно. Слушай сюда. Развод. Немедленно. Раздел имущества вам не грозит, квартира твоя добрачная. Машину покупали в браке?
— Да, но в кредит. Еще год платить. И кредит на мне.
Светлана присвистнула.
— Так, а он где-то поручителем не выступал? У этой своей Катюши?
Слова Светы заставили Веронику замереть. Она вспомнила разговор Олега с сестрой пару месяцев назад. Что-то про «помочь с бизнесом», «нужен надежный поручитель». Тогда она не придала этому значения.
Она начала действовать. Через знакомых в банке она узнала страшную правду. Олег не просто выступил поручителем. Он был созаемщиком по двум крупным кредитам, которые муж Кати взял якобы на «развитие бизнеса», а на самом деле просто вывел и исчез. И теперь, когда заемщик пропал, банк предъявил требования второму участнику договора — Олегу. Сумма была астрономической. Вот почему им так срочно понадобилась ее квартира. Они планировали не просто «пожить». Они надеялись, что Вероника, как «сильная» и «понимающая» жена, в итоге согласится продать квартиру, чтобы погасить долги своего мужа.
Все встало на свои места. Их отчаяние, их напор, их уверенность, что она должна «войти в положение». Они не просто хотели решить жилищный вопрос. Они хотели спасти Олега от финансовой ямы за ее счет.
Эта информация отрезвила Веронику окончательно. Всякая жалость к Олегу, всякая ностальгия по прошлому испарились. Остался только холодный гнев и жгучее желание защитить себя и свое будущее.
Через неделю Олег снова попытался с ней поговорить. Он подкараулил ее у работы. Выглядел он плохо: похудевший, с кругами под глазами.
— Ника, нам надо поговорить. Я погорячился.
— Нам не о чем говорить, Олег. Я подала на развод.
Он вздрогнул.
— Зачем так сразу? Мы же можем все обсудить! Я понимаю, был неправ. Но ты должна понять и меня! На мне висят огромные долги!
— Твои долги, Олег. Не наши. Ты втянул себя в эту историю, не посоветовавшись со мной. Ты решил пожертвовать моим домом, не спросив меня. О каком «мы» ты говоришь?
— Но мы же муж и жена! Мы должны быть вместе и в горе, и в радости!
— Ты вспомнил об этом только тогда, когда тебе понадобилось мое «горе», чтобы решить свои проблемы. А где ты был, когда решал, становиться ли созаемщиком для аферы мужа твоей сестры? Где было твое «мы»?
Он молчал, не находя ответа.
— Знаешь, я даже рада, что все так вышло, — продолжила Вероника, глядя ему прямо в глаза. — Спасибо, что показал свое истинное лицо. Лучше сейчас, чем через десять лет. Прощай, Олег. И передай своей маме, что на чужом несчастье действительно счастья не построишь. Особенно, когда пытаешься построить его на моем.
Она развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Она чувствовала его взгляд в спину, но впервые за долгие годы ей было все равно, что он думает.
Процесс развода был быстрым. Делить было особо нечего. Кредитную машину Вероника продала, погасила остаток долга, а оставшуюся небольшую сумму перевела Олегу на счет с пометкой «На адвоката». Это был ее последний жест.
Первые месяцы были самыми тяжелыми. Тишина в квартире давила. Привычка ждать его с работы, готовить ужин на двоих, делиться новостями — все это ушло, оставив после себя пустоту. Но постепенно Вероника начала заполнять эту пустоту собой. Она записалась на танцы, о которых давно мечтала. Стала чаще встречаться со Светой и другими подругами. В выходные ездила за город, просто чтобы побродить по лесу и подышать свежим воздухом.
Она заново знакомилась с собой. Оказалось, что она любит не только мелодрамы, которые они смотрели с Олегом, но и старые черно-белые детективы. Что ей нравится завтракать в тишине, читая книгу, а не под бормотание телевизора. Что она может спонтанно сорваться и пойти в театр одна.
Она научилась быть сильной не для кого-то, а для себя.
Иногда до нее долетали слухи о бывшем муже. Его квартиру, доставшуюся от отца, арестовали за долги. Он переехал к матери и сестре в их тесную «двушку» на окраине города. Тамара Павловна звонила ей еще пару раз, плакала в трубку, говорила, что Вероника «сломала жизнь ее мальчику». Вероника молча клала трубку.
Однажды, почти через год после разрыва, она столкнулась с Катей в торговом центре. Та была с сыном, выглядела уставшей и задёрганной. Увидев Веронику — спокойную, уверенную, хорошо одетую — Катя на мгновение замерла, в ее взгляде смешались зависть и ненависть.
— Радуешься? — злобно бросила она. — Довольна, что всем жизнь испортила?
Вероника посмотрела на нее без злости, скорее с легкой брезгливостью.
— Я никому жизнь не портила, Катя. Я просто не позволила испортить свою. Это большая разница.
Она улыбнулась своему отражению в витрине и пошла дальше, в свою новую, свободную жизнь. А за спиной осталась чужая семья с их чужими проблемами, которые больше никогда ее не коснутся. В своей квартире ее ждали тишина, покой и чашка горячего чая. И это было настоящее счастье.
