Одна дама примерно моего возраста написала в комментариях, что её первой детсадовской любовью был …антропоморфный Волк из «Ну, погоди!» Вспомнилось, что это был один из любимых героев, как девочек, так и мальчиков.
Не знаю, как у вас во дворе, детском садике, младшей школе, …пионерлагере, но лично я ни разу не встречала фанатов положительного Зайца, который вроде как виноват перед брутальным Волком только тем, что он — еда в пищевой цепочке.
Это хищный гопник/cтиляга (!) хотел сожрать — в прямом смысле этого слова! — несчастного и миленького зайчишку. Ан нет. Мальчикам хотелось, чтобы волчара наконец-то поужинал зайчатиной, а девочкам типаж Волка импонировал, потому что женщины часто любят «плохих».
Более того, если Заяц являл собой некую слабенькую схему с мало выраженной темой (он хороший, чистенький и — жертва), то Волк был ярко выраженной натурой.
Зайца достраивала фантазия. Этакий мальчик-отличник, которых не любили не только в классе, но …и — классики. Классики детской литературы, создававшие для советских подростков образы всяких Мишек-Витек-Пашек, хулиганящих в школе и читающих «Графа Монте-Кристо», сидя на голубятне.
Волк и был продолжением тех пацанчиков с рогатками и без. Волк автоматически считывался, как «свой», в отличие от рафинированного Зайца с «хорошими манерами» и ласковым голоском.
Но есть и ещё более глубокий слой восприятия, практически первобытный. Человеку гораздо приятнее ассоциироваться себя с догоняющим волком, нежели с убегающим зайцем.
Человек-пещерный был одновременно и хищником, и добычей, а потому в «прошивке», в подсознании остались эти формулы. Дети, пока ещё не обременённые культурологической, воспитываемой веками жалостью к «слабому», автоматически выбирали волка, тотем.
