Лидия замерла в дверях с пакетом продуктов, вцепившись побелевшими пальцами в ручку. Николай сидел к ней спиной, не замечая её присутствия, и говорил по телефону тем особым, чуть заискивающим тоном, который появлялся у него только в разговорах с племянницей Верой.
— Да-да, конечно, Верочка. Я всё понимаю. Маленький ребёнок, одна… Тяжело.
Пауза. Николай барабанил пальцами по столу — верный признак волнения. Лидия знала эту привычку наизусть за тридцать пять лет брака.
— Документы почти готовы. Дарственную оформим через неделю. Приедешь — всё и подпишем.
У Лидии внутри что-то оборвалось. Сердце пропустило удар и забилось часто-часто, как воробей в ладонях. Пакет выскользнул из рук, с глухим стуком ударился об пол. Апельсины раскатились по паркету.
Николай вздрогнул и резко обернулся.
— Перезвоню тебе, — торопливо пробормотал он в трубку и отложил телефон.
Повисла тишина — тяжёлая, вязкая, как августовский воздух перед грозой.
— Что это значит? — голос Лидии звучал непривычно хрипло. — Какая дарственная? Какие документы?
Николай поморщился и отвёл глаза. Он всегда так делал, когда чувствовал вину, но не хотел в этом признаваться.
— Лида, я собирался тебе сказать… Просто ждал подходящего момента.
— Говори сейчас, — она медленно опустилась на стул напротив, всё ещё не веря в то, что услышала. — Ты решил отдать нашу дачу Вере? Так?
Он поджал губы, упрямо выставил подбородок.
— Да. Отдать. И что в этом такого? Вера одна с ребёнком, после смерти Игоря ей тяжело. А мы… Мы уже старые для этих грядок и бесконечного ремонта крыши.
Лидия почувствовала, как внутри поднимается волна — не просто обиды, а настоящей боли, острой и неожиданной.
— Старые? — переспросила она. — Старые?! Да тебе шестьдесят три! Это не возраст! Мой отец в семьдесят пять бегал по саду и строил беседку. А ты… Ты ведь сам сажал там яблони! — она почти кричала. — Каждую весну брал Петьку на плечи, чтобы он мог дотянуться до веток и понюхать цветы. Тебе ничего это не значит?
Николай вдруг вспыхнул, словно она задела больное место.
— Хватит, Лида! — он встал и раздражённо махнул рукой. — У меня своя жизнь, и я сам решаю, что для меня важно! Я устал таскать воду из колодца и гнить в сарае каждое лето. Там теперь — чужое время. Понимаешь? ЧУЖОЕ! Петька вон в Питере, Машка в Екатеринбурге. А младший в Германии вообще. Им плевать на эти яблони!
Он ходил по кухне, размахивая руками. Потом остановился, горбясь, словно внезапно постарел на десять лет.
— Вере нужна крыша над головой. Дом в городе сдала, чтобы на жизнь хватало. А на даче ребёнок хоть воздухом подышит.
Лидия смотрела на него и не узнавала — этот чужой, упрямый человек, готовый так просто перечеркнуть тридцать лет их жизни. Тридцать лет маленьких радостей, ссор и примирений, детского смеха, стрекота кузнечиков в высокой траве, запаха костра и земляники, собранной прямо с грядки тёплыми от солнца руками дочери.
— Это предательство, — тихо сказала она, и её голос дрогнул. — Ты предаёшь нашу семью, наши воспоминания. Всё, что было между нами.
Николай дёрнулся, словно от пощёчины.
— Не говори глупостей.
— Это не глупости, — Лидия встала. Апельсины всё ещё лежали на полу, но ей было всё равно. — Эта дача — наша история. Там выросли наши дети. Там… там все наши летние вечера, все дни рождения, все семейные праздники. Как ты можешь просто взять и отдать это чужому человеку?
— Вера не чужой человек, она моя племянница! — в голосе Николая зазвучало раздражение. — И это решённый вопрос, Лида. Я уже всё обдумал. Не делай трагедию на пустом месте.
— На пустом месте? — Лидия покачала головой. Где-то глубоко внутри зародилась пустота — холодная и бесконечная. — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Или… может, я тебя никогда не знала по-настоящему.
Она повернулась и вышла из кухни, чувствуя, как дрожат колени. Николай что-то кричал ей вслед, но она не слышала. Кровь стучала в висках одной-единственной мыслью: «Он хочет отдать нашу дачу. Наш дом. Нашу жизнь».
На следующее утро Лидия собрала небольшую сумку. Движения её были резкими, отрывистыми. Николай наблюдал из дверного проёма, прислонившись к косяку. Лицо его было напряженным, взгляд беспокойным.
— Куда собралась? — спросил он наконец, когда молчание между ними стало невыносимым, тяжелым, как свинцовое небо перед дождем.
— На дачу, — коротко ответила Лидия, не глядя на мужа. — Раз уж её скоро не будет, хочу побыть там напоследок.
Николай вздохнул и потёр переносицу.
— Лида, ну не драматизируй. Это просто кусок земли с домом. Мы можем…
— Просто кусок земли?! — она повернулась к нему, и Николай отшатнулся, увидев её глаза — покрасневшие, но сухие, с какой-то пугающей решимостью. — Для тебя, может, и просто. А для меня — нет.
Она застегнула сумку и выпрямилась.
— Не звони мне. Я сама позвоню, когда буду готова говорить.
Автобус трясло на ухабах просёлочной дороги. За окном мелькали берёзовые рощицы, перемежающиеся полями. Лидия сидела в автобусе, прижавшись лбом к прохладному стеклу, и смотрела, как проплывает мимо привычный с юности пейзаж — тот самый, что тридцать лет сопровождал их семейные поездки на дачу. Тридцать лет, — думала она, провожая взглядом березовые рощи.
— Тридцать лет каждое лето мы ездили сюда. Сначала вдвоём — молодые, счастливые, с глупыми мечтами, которые казались тогда важными и незыблемыми. Потом с детьми — маленькими, шумными, неугомонными. Как быстро летит время…
Дача встретила её запахом нежилого помещения — пыли и холодного дерева. Лидия распахнула окна, впуская майский ветер, наполненный ароматом сирени, которая буйно цвела вдоль забора. Эту сирень они с Николаем сажали вместе, на третий год после покупки дачи.
«Зачем я приехала? — спрашивала она себя, медленно обходя знакомые до последней трещинки комнаты. — Что я надеюсь здесь найти?»
Ответ пришёл сам собой, когда она открыла старый комод в маленькой комнате, где когда-то спала Машка. На неё хлынули воспоминания — письма, открытки, детские рисунки, фотографии. Тридцать лет жизни, бережно сложенные в ящики.
Она достала потрёпанный альбом в выцветшей голубой обложке. С первой страницы на неё смотрели они с Николаем — молодые, загорелые, в футболках и шортах. Николай обнимал её за плечи и смеялся, глядя прямо в объектив. Снимок сделал сосед — дядя Гриша, которого уже лет десять как нет в живых.
— Господи, какие мы были счастливые, — прошептала Лидия, проводя пальцем по фотографии. — И когда всё изменилось?
Она не заметила, как пролетело время. Солнце уже клонилось к закату, когда зазвонил телефон. На экране высветилось имя среднего сына — Петьки.
— Мама? Ты где пропадаешь? Отец сказал, ты на дачу уехала.
— Да, сынок, — ответила она, присаживаясь на край кровати. — Просто захотелось побыть здесь немного.
— Он мне про дачу рассказал. Про то, что хочет её Верке отдать.
Лидия напряглась.
— И… что ты думаешь?
Петька помолчал, и этой паузы хватило, чтобы она поняла — он на стороне отца.
— Мам, если честно… может, это и правильно. Мы с Ленкой и детьми всё равно туда не ездим. Сама знаешь — интернет ловит плохо, и дети там скучают. Им бассейн подавай, да развлечения. А здесь что? Комары да крапива.
Лидия почувствовала, как что-то обрывается внутри.
— Но ведь вы выросли здесь, Петя. Ты и велосипед кататься тут научился, и плавать в речке.
— Мам, — в его голосе появились снисходительные нотки, которые она так ненавидела. — Это было давно. Сейчас другая жизнь, другие интересы. Ты… ты просто цепляешься за прошлое.
«Цепляешься за прошлое». Эти слова больно ударили, словно пощёчина.
— Я тебя понимаю, сынок, — солгала она. — Конечно, у вас своя жизнь.
Они поговорили ещё немного — о внуках, о работе Петьки, о том, что Лена ждёт третьего. А когда разговор закончился, Лидия долго сидела неподвижно, глядя в окно на темнеющий сад.
Может, они все правы? Может, она действительно просто цепляется за прошлое, за тени воспоминаний, которые больше никому не нужны? Может, это естественно — отпустить, двигаться дальше, дать место новому?
Но почему тогда так больно? Почему чувство такое, будто у неё отнимают часть души?
Лидия встала и подошла к окну. На яблонях — тех самых, что сажал Николай — уже набухли бутоны. Скоро они расцветут, наполнив воздух нежным ароматом. Как всегда, как тридцать лет подряд.
— Я не знаю, что делать, — прошептала она, прижав ладонь к холодному стеклу. — Я правда не знаю.
В сумерках сад казался таинственным, полным теней и шорохов. Где-то вдалеке закуковала кукушка. Лидия закрыла глаза, прислушиваясь к этому звуку из детства.
Может, все они правы, и она просто никак не может отпустить прошлое? Но что, если это не прошлое? Что, если это часть её самой — живая, дышащая, настоящая? И отдать дачу — значит, отдать что-то важное, какую-то частицу своей сущности?
Лидия уже не знала, где правда. Она чувствовала себя потерянной — впервые за долгие годы.
На третий день Лидия проснулась от звука подъезжающей машины. Глянула в окно — старенькая «Лада» Николая припарковалась у калитки. Сердце дрогнуло и забилось чаще.
«Зачем приехал? — подумала она, торопливо натягивая халат. — Документы, наверное, привёз на подпись».
Николай стоял на крыльце с пакетом продуктов и выглядел непривычно растерянным.
— Я звонил, — сказал он вместо приветствия. — Ты трубку не брала.
— Телефон разрядился, — соврала Лидия, хотя на самом деле просто сбрасывала его звонки.
Они помолчали, глядя друг на друга как чужие люди, случайно оказавшиеся в одном пространстве.
— Можно войти? — спросил Николай наконец.
Лидия молча отступила в сторону, пропуская его. Он прошёл на кухню, поставил пакет на стол.
— Я подумал, что ты тут без машины… Продукты привёз.
— Спасибо, — сухо ответила она. — Но я справляюсь. В магазин хожу, с соседями вижусь.
Николай кивнул, огляделся. Заметил открытые альбомы на столе.
— Воспоминания перебираешь?
— Да.
Он подошёл, взял один из альбомов. Перевернул страницу — там была фотография всей семьёй у костра. Машка с косичками, совсем маленькая, сидела у Лидии на коленях. Петька, лет десяти, держал палку с нанизанным на неё куском хлеба. Сашка, старший, улыбался во весь рот, демонстрируя отсутствие переднего зуба.
— Помнишь этот день? — спросил Николай тихо. — Сашка тогда зуб вырвал — полез на яблоню, упал и…
— Помню, — перебила Лидия. — Зачем ты приехал, Коля?
Он отложил альбом и посмотрел ей прямо в глаза.
— Поговорить. Ты же… ты же просто уехала. Даже не попрощалась.
— О чём говорить? Ты всё уже решил. Документы подготовил.
— Лида, — он шагнул к ней, но она отступила. — Я не хотел тебя обидеть. Просто… просто мне казалось, это правильно. Верке помочь. А мы… мы всё равно тут почти не бываем в последнее время.
Лидия горько усмехнулась.
— Мы? Я каждые выходные сюда приезжаю. Когда ты в гараже своём с друзьями сидишь. С марта по ноябрь — каждую неделю. Кто, думаешь, за садом следит? За домом?
Он растерянно моргнул, словно эта мысль никогда не приходила ему в голову.
— Я не… я не думал, что тебе это так важно.
— В том и дело, что не думал, — горечь захлестнула Лидию волной. — Тридцать пять лет вместе, а ты даже не спросил меня, прежде чем решить.
Николай тяжело опустился на стул и провёл ладонью по лицу.
— Прости. Я правда… я просто хотел как лучше.
Они долго молчали. За окном щебетали птицы, где-то вдалеке гудела газонокосилка — сосед, наверное, решил облагородить свой участок.
— Давай выйдем, — вдруг предложила Лидия. — На крыльцо. Воздухом подышим.
Они сидели на крыльце, как когда-то давно, в молодости — плечом к плечу, глядя на яблоневый сад, на старую берёзу у забора, на кусты сирени, уже отцветающие, но всё ещё прекрасные.
— Знаешь, — тихо сказала Лидия, — когда я узнала про дарственную, я думала только про яблони, про сад, про дом… А потом поняла, что дело не в этом. Я боюсь не потерять дачу.
— А чего? — хрипло спросил Николай.
Она повернулась к нему, и он застыл, потрясенный. В её глазах вдруг проступило то, чего Николай не видел, кажется, целую вечность — открытость, беззащитная уязвимость, тот самый особенный взгляд, которым она смотрела на него сорок лет назад, под цветущими липами в городском парке, когда они только встретились и будущее казалось бесконечным.
— Я боюсь потерять смысл, Коля, — прошептала она. — Боюсь, что однажды проснусь и пойму: всё уже прошло, и никто этого не заметил.
Дети разъехались. Ты всё время в гараже. А я… я думала, хоть дача останется — как доказательство, что мы жили. Что всё это было не зря.
Голос её дрогнул, и Николай вдруг почувствовал ком в горле.
— Я не хочу жить прошлым, — продолжала Лидия, глядя на сад. — Но мне страшно, что без него ничего не останется. Понимаешь?
Николай кивнул и вдруг накрыл её руку своей — грубой, с мозолями от инструментов, с ссадиной на пальце.
— Я тебе правду скажу, Лида. Мне страшно сюда приезжать в последнее время.
Она удивлённо посмотрела на него.
— Почему?
Он глубоко вздохнул, словно решаясь.
— Помнишь… помнишь, как моя мать умерла? Здесь, на даче. Инсульт. Я тогда за доктором побежал, а когда вернулись — уже всё.
Лидия помнила. Это было двадцать лет назад, тёплым июньским днём.
— Она просто полола грядки, — тихо продолжал Николай, и было видно, как тяжело ему даются эти слова. — И вдруг упала. А потом… я стал замечать, что память подводит. Возраст. И боюсь… боюсь, что однажды тоже упаду здесь. Среди этих грядок, которые уже сил нет полоть.
— Коля, — Лидия сжала его ладонь. — Почему ты молчал?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Говорить о таком… Мужикам не положено, наверное.
Это была первая по-настоящему откровенная беседа между ними за много лет. Они сидели на крыльце старого дачного домика — седые, постаревшие, но вдруг остро почувствовавшие друг друга, словно пласты времени вдруг истончились, и они снова могли разговаривать так, как раньше. Не о бытовых мелочах, не о счетах и покупках, а о том, что тревожило душу, о настоящих страхах, о чувствах, о тех частях себя, что оба где-то потеряли на долгом жизненном пути и теперь не знали, как отыскать вновь.
— Знаешь, — сказала Лидия наконец, — я всё думаю про Веру. Может, ты прав. Может, ей правда нужна помощь. С ребёнком одной тяжело.
Николай посмотрел на неё с надеждой.
— Так ты… согласна?
Лидия задумчиво наклонила голову.
— У меня есть идея получше. Но давай сначала чаю выпьем. Я шарлотку испекла вчера — с нашими яблоками, прошлогодними.
За чаем, под тихое тиканье старых настенных часов, Лидия изложила свою идею.
— Участок у нас большой. Шесть соток. Что если… что если разделить его? Заднюю часть, где малинник, отдать Вере — пусть строится. А дом оставить. Как… как семейное место. Для встреч.
Николай медленно поставил чашку на стол.
— Лида, ты серьёзно?
— Абсолютно, — она посмотрела на него твёрдым взглядом. — Я подумала: Вере с ребёнком действительно нужна помощь. И дачный воздух для малыша полезен. Но и дом… этот дом — часть нас. Зачем отказываться? Можно ведь иначе.
Николай обдумывал её слова, и постепенно в его взгляде появлялось что-то новое — уважение, даже восхищение.
— Ты удивительная женщина, Лида. Столько лет вместе, а я всё ещё…
Он запнулся, не зная, как выразить то, что чувствовал. Она улыбнулась — впервые за все эти дни.
— Сорок лет прожили, Коля. И ещё поживём.
Они позвонили Вере в тот же вечер. Она расплакалась от неожиданного предложения, повторяла: «Тётя Лида, вы правда не против? Вы уверены?» Лидия была уверена — возможно, впервые за долгое время.
В воскресенье вечером, перед отъездом в город, они сидели на крыльце, плечом к плечу, как в молодости. Закатное солнце тонуло за горизонтом, окрашивая яблоневый сад в тёплые золотистые тона. Воздух был напоен ароматами травы и цветущих яблонь, из соседнего сада доносилась тихая мелодия — кто-то наигрывал на гитаре.
— Знаешь, — задумчиво произнёс Николай, глядя куда-то вдаль, словно видя там что-то, недоступное другим, — Петька звонил сегодня. Неожиданно так…
Я ему про наше решение рассказал. Он спросил, будем ли мы здесь бывать теперь.
— И что ты ответил?
— Сказал, что конечно будем. А он говорит: тогда мы с Ленкой и детьми тоже приедем. Старший-то у них уже рыбачить просится, а на пруду у нас…
Лидия почувствовала, как тепло разливается внутри.
— Правда? Они приедут?
— Да. И ещё… я Сашке звонил, в Германию. Он говорит, в августе отпуск планирует. Думает приехать с Габи и детьми.
Она не смогла сдержать улыбку. Николай осторожно взял её за руку.
— Прости меня, Лида. Правда, прости. Я не подумал… не поговорил с тобой.
Она покачала головой.
— И ты меня прости. Я тоже хороша — сбежала, двери захлопнула.
Они помолчали, наслаждаясь редким моментом гармонии.
— Как думаешь, — спросил Николай, — а внуки полюбят это место? Как наши дети когда-то?
— Полюбят, — уверенно ответила Лидия. — Иначе и быть не может. Здесь же… здесь душа наша.
На следующих выходных они приехали вместе с Верой и её шестилетним сыном Мишкой. Мальчик носился по участку, восторженно исследуя каждый уголок, каждый куст. Прятался за яблонями, залезал на старую березу, с визгом убегал от бабочек. Лидия наблюдала за ним из окна кухни, где они с Верой готовили обед.
— Тётя Лида, — тихо сказала Вера, нарезая овощи для салата, — я до сих пор не могу поверить… Это такой подарок для нас с Мишкой. Мы ведь с Игорем тоже мечтали о своём доме, но не успели…
Лидия обняла племянницу за плечи.
— Всё хорошо, девочка. Всё правильно складывается.
После обеда Николай повёл Мишку на пруд — показывать, где можно будет рыбачить, когда вода прогреется. Вера ушла размечать участок — где будет её будущий домик. А Лидия осталась одна в старом дачном доме.
Она медленно обошла комнаты, вспоминая. Вот здесь стояла кроватка маленькой Машки. Здесь Петька разлил краски, оставив на полу несмываемое пятно. Здесь они с Николаем спорили до хрипоты, когда решали, менять ли крышу…
Воспоминания больше не причиняли боли. Они согревали.
Лидия открыла окно и глубоко вдохнула запах сада. Во дворе смеялся Мишка, что-то увлечённо рассказывая вернувшемуся дедушке. Вера, склонившись над старым садовым столом, рисовала план своего будущего дома.
Жизнь продолжалась, изменяясь, как и всегда. Что-то уходило, что-то приходило на смену. Но нить не рвалась — та самая нить, что связывала их всех, протянувшаяся из прошлого в будущее.
На следующий день, когда они с Николаем собирались в город, Мишка вдруг спросил:
— Бабушка Лида, а правда, что вы теперь будете приезжать каждые выходные?
Она удивлённо моргнула — это было первый раз, когда мальчик назвал её «бабушкой». Сердце затопило нежностью.
— Правда, милый. И дядя Петя с тётей Леной и твоими братьями скоро приедет. И дядя Саша из Германии. Все-все соберёмся.
Мишка просиял и вдруг крепко обнял её.
— Мама говорит, что здесь волшебное место. Что здесь всем хорошо.
Лидия погладила его по вихрастой макушке.
— Твоя мама правильно говорит. Здесь всем хорошо.
В машине, когда они уже выезжали с участка, Николай вдруг сказал:
— Мишка мне напоминает Петьку в его возрасте. Такой же непоседа.
Лидия кивнула.
— А ещё ямочки на щеках, когда улыбается, — совсем как у Машки.
Они переглянулись и вдруг засмеялись — легко, беззаботно, как не смеялись уже много лет.
Да, жизнь продолжалась. И дача, их старая дача, продолжала быть тем, чем всегда была — не просто домом и садом, а местом, где переплетались нити человеческих жизней, где рождались воспоминания и надежды, где каждая яблоня, каждая скрипучая половица хранила историю их семьи.
История, которая не заканчивалась. Которой ещё предстояло обрасти новыми главами, новыми голосами, новыми воспоминаниями.
В этом и был её главный смысл.
