— А здесь мы поставим перегородку из гипрока. Нет, лучше стеклоблоки. Сейчас это модно, я в журнале видел. И вот этот угол срежем, чтобы коридор расширить.
Вадим расхаживал по комнате, размахивая рулеткой, как дирижерской палочкой. Его ботинки — остроносые, начищенные до неестественного блеска, — звонко цокали по старому, но крепкому паркету.
Маша стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди. Ей не нравилось, как он по-хозяйски оглядывает ее стены. Не как муж, который собирается здесь жить, а как оценщик, прикидывающий ликвидность лота.
— Вадим, — тихо, но твердо произнесла она. — Мы еще не подали заявление. А ты уже стены ломаешь.
— Ну так это вопрос времени! — он обернулся, и на его лице, гладком, словно только что распаренном в бане, заиграла та самая улыбка, которая полгода назад заставила Машу поверить в существование нормальных мужиков. — Машуль, ну чего тянуть? Квартира «убитая», ремонт просится. Я договорился с бригадой, ребята надежные, сделают скидку.
Маша перевела взгляд на паркет. «Убитая». Этой квартире, доставшейся от деда-профессора, требовалась косметика, да. Но называть эти высокие потолки и дубовые двери «убитыми» мог только человек, выросший в пластиковом новоделе.
— Денег на капитальный ремонт у меня сейчас нет, — отрезала она. — Я только кредит за машину закрыла.
— Так я вложусь! — Вадим подскочил к ней, обдавая запахом дорогого, но резкого одеколона. — Мы же семья, почти. Мои деньги — твои деньги. Сделаем конфетку, продадим подороже, и возьмем в ипотеку трешку в том комплексе, на набережной. Помнишь, мы мимо ездили?
Внутри у Маши сработала сигнализация. Тонкий, противный зуммер, который обычно предупреждал ее о некачественных накладных на работе.
— Продадим? — переспросила она, глядя ему прямо в переносицу.
— Ну конечно! Зачем нам этот старый фонд? Трубы гнилые, соседи — бабки сумасшедшие. А там — панорамные окна, консьерж, статус! Мамка моя, кстати, говорит, что сейчас самый рынок продавать. Она у меня в этих делах шарит, глаз — алмаз.
Маша отошла к окну. Вадим появился в ее жизни стремительно, как сквозняк в жаркий день. Красивый, представительный, на хорошей машине (хотя ПТС она не видела), с грамотной речью. Работал он каким-то «региональным представителем», вечно висел на телефоне, решая вопросы с поставками чего-то важного.
И вот, спустя четыре месяца, он уже перевез к ней два чемодана вещей и свою кофемашину, которая занимала половину кухонного стола.
— Вадик, — Маша повернулась. — Я не буду продавать квартиру. Это память. И район мне нравится.
Лицо Вадима на секунду дрогнуло. Словно маска сползла, обнажив что-то жесткое, калькулирующее. Но он тут же снова нацепил улыбку.
— Ладно, ладно, кисуля. Не кипятись. Не хочешь — не будем. Просто ремонт сделаем, для себя. Чтобы жить по-человечески.
Вечером того же дня к ним нагрянула Нина Ильинична. Мать Вадима была женщиной грузной, но подвижной, как ртуть. Она не входила в помещение — она втекала, заполняя собой все пространство. Одета она была в трикотажный костюм с люрексом, а на пальцах сверкало столько золота, что можно было осветить подъезд.
— Ой, Машенька, ну и душно у тебя! Окна не открываются? Старые рамы, дерево рассохлось, — с порога заявила она, даже не поздоровавшись. — Вадик, сынок, ты привез ту папку?
— Привез, мам, в машине, — буркнул Вадим, как-то странно косясь на Машу.
— Какую папку? — спросила Маша, ставя чайник.
— Да так, по работе документы, — быстро ответил Вадим.
Нина Ильинична плюхнулась на стул, который жалобно скрипнул.
— Значит так, молодежь. Я тут посчитала. Если мы эту халупу скинем сейчас, пока цены не просели, и добавим мои накопления — те, что я с продажи гаража отложила, — то хватит на первый взнос за ту квартиру на набережной. Оформляем, естественно, на Вадима, потому что у него официальная зарплата выше, ипотеку дадут проще. А ты, Маша, пойдешь созаемщиком. Ну и долю тебе выделим, конечно. Потом.
Маша замерла с чашкой в руках. Вода перелилась через край, ошпарив палец, но она даже не поморщилась.
— Нина Ильинична, — голос Маши стал ледяным. — Я, кажется, Вадиму уже сказала. Я ничего продавать не собираюсь.
Свекровь (потенциальная, слава богу, еще только потенциальная) подняла нарисованные брови.
— Милочка, ты не понимаешь своего счастья. Вадимка у меня перспективный, ему жилье статусное нужно. Для карьеры. А ты цепляешься за эти развалины. Тут аура тяжелая. Я чувствую. У меня, между прочим, дар есть.
— Дар у вас, может, и есть, а квартира — моя, — Маша поставила чайник на подставку с громким стуком. — И оформлять ипотеку на Вадима, продав мое единственное жилье — это, простите, схема для лохов из криминальной хроники.
Вадим, который до этого делал вид, что ищет сахар в шкафчике, резко развернулся.
— Маш, ты чего начинаешь? Мама дело говорит. Мы же семья будем! Что твое — то мое. Это нормально.
— Мы еще не семья, Вадик. Мы даже заявление не подали. А вы уже делите шкуру неубитого медведя. Точнее, моей квартиры.
Нина Ильинична прищурилась. Взгляд у нее был тяжелый, сверлящий.
— Ты, девочка, не дерзи. Вадимка у меня парень видный, за него очередь стоит. А ты… ну, скажем прямо, не первой свежести невеста. Тридцать два годика, детей нет, характер скверный. Мы тебе предлагаем вариант, как жизнь улучшить.
— Спасибо, я как-нибудь сама со своей свежестью разберусь.
Ужин прошел в тягостном молчании. Вадим дулся, агрессивно стуча вилкой по тарелке. Нина Ильинична демонстративно пила свои таблетки, раскладывая их на столе как пасьянс.
На следующий день Маша взяла отгул. Интуиция, та самая, что спасала ее от подписания липовых актов, вопила сиреной.
Как только Вадим уехал «на встречу», она начала действовать. Первым делом она проверила его тумбочку. Ничего криминального: носки, зарядки, старый ежедневник. Но в кармане зимней куртки, которую он уже убрал в шкаф, нашлась сложенная вчетверо бумага.
Это был предварительный договор купли-продажи. На ЕЕ квартиру.
Данные покупателя были вписаны от руки. Сумма стояла смешная — на треть ниже рыночной. А в графе «продавец» стояла ее фамилия, но подписи пока не было.
Зато внизу, мелким шрифтом, была приписка: «Задаток в размере 300 000 рублей получен представителем продавца». И подпись Вадима.
У Маши потемнело в глазах. Он взял задаток. За ее квартиру. Без доверенности, без ее ведома. Просто нагло пообещал кому-то, что уговорит ее продать.
Или…
Она вспомнила, как неделю назад Вадим подсовывал ей какие-то бумаги «для налогового вычета за лечение зубов». Она тогда торопилась, подписала не глядя.
Холодный пот прошиб ее спину. Она метнулась к своим документам. Папка с документами на квартиру лежала на месте. Но свидетельства о собственности (старого образца) не было. Только техпаспорт.
Маша набрала номер знакомого риелтора, Лены.
— Ленка, срочно пробей мою хату по Росреестру. Есть какие-то движения? Заявки, обременения?
— Пять минут, — ответила Лена.
Через пять минут телефон зазвонил.
— Маша, слушай. Вчера подано заявление на регистрацию перехода права собственности. По доверенности. Доверенность от тебя на имя какого-то… Громова В.С.
— Громов — это Вадим, — прошептала Маша, оседая на стул.
— Ты давала доверенность?
— Нет… То есть… Он давал бумаги на вычет…
— Дуй в МФЦ! Срочно! Пиши заявление о невозможности сделок без личного участия. Бегом, Маша! Если они вчера подали, у нас есть шанс тормознуть.
Маша не бежала — она летела. В МФЦ была очередь, но она, с перекошенным лицом и горящими глазами, прорвалась к окну администратора так, что охранник даже не решился ее остановить.
— Заявление! Срочно! Мошенничество!
Через час, когда бумаги были поданы, а руки перестали трястись, Маша вышла на улицу. Воздух казался густым и горьким.
Она вернулась домой, сменила замки (вызвала мастера еще из такси) и села ждать.
Вещи Вадима она не трогала. Пусть сам собирает.
Вадим пришел в восемь. Повернул ключ, тот не поддался. Позвонил.
Маша открыла.
— Ты чего замки сменила? — он выглядел уставшим и раздраженным. В руках — пакеты с продуктами. Хороший ход, «заботливый добытчик».
— Заходи, — сказала она. — Вещи собирай.
Вадим замер в прихожей. Пакеты шлепнулись на пол.
— Ты чего, Маш? ПМС? Или мама моя вчера обидела? Ну она человек старой закалки, не обращай внимания…
— Я была в МФЦ, Вадим. И в полиции тоже, заявление написала. Об аннулировании доверенности и о попытке мошенничества.
Лицо Вадима посерело. Та самая лощеная маска сползла окончательно, и под ней оказалось лицо испуганного, загнанного в угол крысеныша.
— Ты… ты что натворила? — прошипел он. — Ты хоть понимаешь, на какие бабки я попал? Я задаток взял! Люди серьезные! Меня на счетчик поставят!
— Это твои проблемы, Вадик. Ты взял, ты и отдавай.
— Ты не понимаешь! — он шагнул к ней, но Маша выставила вперед руку. В руке был перцовый баллончик.
— Не подходи.
— Маша, послушай, — он резко сменил тон на просящий. — У меня долги. Игровые. Старые еще. Мне нужно было закрыть. Мы бы продали твою квартиру, я бы часть отдал, а остальное мы бы вложили… Я бы заработал! Я клянусь! Я хотел как лучше!
— Как лучше? Оставив меня на улице?
— Почему на улице? Мы бы сняли пока… Маша, спаси меня. Они меня убьют. Давай продадим? Ну пожалуйста! Я все верну, с процентами!
В этот момент в дверь забарабанили.
— Вадим! Открывай, я знаю, ты там! — голос Нины Ильиничны гремел на весь подъезд.
Маша открыла дверь. Свекровь влетела внутрь, красная, запыхавшаяся.
— Ты что устроила, идиот… ой, Машенька, — она осеклась, увидев баллончик. — Вадик, ты почему трубку не берешь? Риелтор звонил, говорит, сделка приостановлена! Ты что, не мог ее нормально обработать?
Маша расхохоталась. Смех был нервным, злым, но облегчающим.
— Обработать? Так это был семейный подряд?
Нина Ильинична подбоченилась. Терять ей было нечего.
— А что ты хотела? У тебя квартира простаивает, одна живешь, как королева. А парню долги закрывать надо. Могла бы и помочь, если любишь! Семья должна помогать!
— <b>Пожениться не успели, а ты уже свои ручки к моей квартире тянешь? Обойдешься</b>, — жестко, чеканя каждое слово, <b>осадила мужа Маша</b>. И посмотрела на его мать: — И вы тоже.
— Да кому ты нужна, сухарь черствый! — взвизгнула Нина Ильинична. — Вадик, собирайся! Уходим! Пусть гниет в своем клоповнике!
— Вещи, — напомнила Маша. — И кофемашину не забудьте.
Вадим метался по комнате, скидывая рубашки в чемодан комом. Он был жалок. От того уверенного «дирижера», который утром хотел ломать стены, не осталось и следа.
— Задаток вернешь, — бросил он злобно уже у двери. — Иначе хуже будет.
— Я ничего не брала. Подпись твоя. Разбирайся сам.
Когда дверь за ними захлопнулась, Маша закрыла замок на все обороты. Потом придвинула к двери тяжелую тумбочку.
Тишина в квартире была звенящей. Паркет скрипнул, словно вздохнул с облегчением.
Маша прошла на кухню. На полу валялись пакеты, которые принес Вадим. Из одного выкатилась палка дорогой колбасы и банка икры. «Взятка», — подумала она.
Она налила себе остывший чай.
Руки все еще дрожали, но в голове прояснилось. Она чуть не потеряла всё. Из-за улыбки, красивых слов и желания «быть как все, быть семьей».
Телефон пискнул. Сообщение от Вадима: «Маш, ну не дури. Давай поговорим. Я же люблю тебя».
Маша усмехнулась и нажала «Заблокировать».
Потом нашла в контактах номер мастера по ремонту, настоящего, которого рекомендовали коллеги, а не того, «от Вадима».
— Алло, Сергей? Добрый вечер. Извините, что поздно. Мне нужно поменять дверь. На железную. Самую надежную, какая есть. И видеоглазок. Завтра сможете? Отлично.
Она подошла к стене, которую Вадим хотел снести. Погладила старые, выцветшие обои.
— Ничего, — сказала она вслух стенам. — Мы еще повоюем. Ремонт мы сделаем. Сами. На свои. И никто, слышите, никто больше не будет здесь ничего ломать без моего разрешения.
За окном завыла сигнализация чьей-то машины. Где-то далеко Вадим, наверное, объяснял своей маме, как так вышло, что «лохушка» сорвалась с крючка. А может, уже объяснял это тем «серьезным людям» с задатком.
Маше было все равно. Душа, которая сжалась в комок от предательства, вдруг начала разворачиваться. Медленно, больно, но с каждым вздохом становясь шире и свободнее.
Это было чувство не одиночества, а освобождения.
Она взяла бутерброд с той самой «взяточной» икрой, откусила и подумала: «А полы я, пожалуй, и правда перестелю. Кварцвинил будет смотреться отлично».
