Деревня Ольховка всегда встречала рассвет первыми лучами солнца. Утренняя дымка поднималась над зеркалом реки, раскидистые ветви яблонь шелестели на ветру, а воздух был пропитан запахом мокрой земли.
В тот апрельский день Гордей Степанович Новиков шёл по знакомой с детства дороге, придерживая шляпу рукой, чтобы ветер не сорвал её с головы. Небо хмурилось, но по привычке, выработанной за шестьдесят лет с юности, он всё равно вышел на прогулку.
— Гордеюшка, погоди милок! — донёсся до него голос Клавдии Максимовны, соседки, живущей через два дома. — Опять нахохлился, как воробей, да бредёшь один. Заходи на чай, кулебяка у меня сегодня знатная вышла!
— Некогда мне по гостям шастать, — буркнул Гордей, но шаг замедлил. Клавдия догнала его, семеня короткими ногами, укутанными в длинную юбку.
— Вот ведь упрямец, — пыхтела она, поправляя съехавший на бок платок. — Когда ж ты перестанешь прошлым жить? Пятнадцать лет прошло, как Ирина твоя… — Клавдия осеклась, заметив, как напряглись плечи Гордея. — Ладно, молчу, молчу. Но всё ж заходи. Доктор Веселов приехал, помнишь его? Давеча с района вернулся, говорит, что внук твой, Матвей, в конкурсе каком-то там победил, по всей стране теперь про него пишут. Гордиться надо!
Гордей хотел было отмахнуться, но что-то в словах соседки заставило его остановиться.
— Матвей, значит… — протянул он, глядя вдаль, туда, где заканчивалась деревня и начинался густой лес. — Ну и чем он там всех удивил?
— Так ты зайди да сам у доктора спроси! — глаза Клавдии хитро сверкнули. — А то стоим посреди дороги, как два пугала огородных.
Гордей недовольно крякнул, но повернул в сторону добротного дома Клавдии Максимовны. В конце концов, день сегодня был особенный — ровно пятнадцать лет с тех пор, как он в последний раз видел внука.
В уютной кухне Клавдии Максимовны, среди занавесок с вышитыми ромашками и разноцветных банок с вареньем, сидел Александр Леонидович Веселов — сухощавый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и внимательными глазами за стёклами очков. При виде вошедшего Гордея он поднялся, протягивая руку для рукопожатия.
— Рад вас видеть, Гордей Степанович! Сколько лет, сколько зим…
— Да ладно тебе, Саша, — буркнул Гордей, снимая шляпу и присаживаясь за стол. — Не первый год знакомы. Клавдия вон говорит, ты про Матвея что-то знаешь.
Доктор Веселов улыбнулся, доставая из внутреннего кармана пиджака сложенную газету.
— Знаю, конечно. Вот, полюбуйтесь, — он развернул газету и положил перед Гордеем. На фотографии был молодой мужчина лет двадцати пяти, удивительно похожий на самого Гордея в молодости — те же упрямые брови, тот же разворот плеч, только глаза… глаза были точь-в-точь как у Ирины, его дочери.
— «Матвей Новиков, основатель проекта ‘Второе дыхание’, стал лауреатом премии ‘Человек года’ за создание системы поддержки фермерских хозяйств в отдалённых регионах», — прочитал доктор вслух заголовок статьи.
Гордей смотрел на фотографию внука, которого не видел с тех пор, как тому исполнилось десять лет. После смерти Ирины Павел, муж дочери, забрал мальчика и уехал в город. «Здесь всё напоминает об Ирине», — сказал тогда Павел, и Гордей не нашёл слов, чтобы возразить. Да и что он мог сказать? Что сам не может спать по ночам от воспоминаний? Что каждый уголок дома кричит о потере?
— А что за проект такой? — спросил Гордей, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Технологии для малого сельского хозяйства, — пояснил доктор. — Представьте себе: солнечные батареи, капельный полив, мобильные приложения для фермеров… — он улыбнулся, заметив недоумение на лице собеседника. — Простыми словами, Матвей придумал, как помочь таким деревням, как наша Ольховка, выжить в современном мире. И не просто выжить — процветать!
— Ишь ты, — только и смог выдавить из себя Гордей. Клавдия тем временем суетилась, выставляя на стол чашки, кулебяку и банку с мёдом.
— А я тебе что говорила, Гордеюшка? — приговаривала она. — В кого пошёл-то парень? В деда своего упрямого! Помнишь, как ты в девяностые колхоз наш спасал, когда все вокруг разваливались?
Гордей помнил. Ещё бы не помнить те времена, когда всё летело в тартарары, а он, тогда ещё молодой председатель колхоза, ночей не спал, пытаясь сохранить то, что строилось годами. И ведь удалось — сберёг и людей, и хозяйство.
— И где он сейчас, этот… герой? — спросил Гордей, отпивая чай.
Доктор и Клавдия переглянулись.
— В Москве живёт, — ответил доктор. — Но… — он замялся, — но это не всё, Гордей Степанович. Матвей приезжает сюда. Завтра.
Чашка в руках Гордея дрогнула, расплескав чай на скатерть.
— Зачем? — хрипло спросил он.
— Проект свой запускать хочет именно здесь, в Ольховке, — объяснил доктор. — Пилотный, как говорится. И… — он снова замялся, — и очень хочет с вами встретиться.
Гордей резко встал, едва не опрокинув стул.
— С чего бы это вдруг? — он схватил шляпу со стола. — Не нужны мне эти встречи. Свою жизнь я прожил, и без московских умников обойдусь.
— Гордей Степанович! — воскликнула Клавдия, всплеснув руками. — Да что ж ты такое говоришь? Это ж внук твой единственный!
— Нет у меня внука, — отрезал Гордей и, нахлобучив шляпу, направился к выходу. Уже в дверях обернулся: — Спасибо за чай, Клавдия Максимовна. Бывайте, доктор.
Ночью разыгралась гроза.
Молнии рассекали небо, гром грохотал так, что стёкла в окнах дребезжали, а дождь лил стеной. Гордей не спал. Сидел на веранде, слушал, как барабанит ливень по крыше, и смотрел на фотографию в старой деревянной рамке — Ирина, его дочь, смеётся, держа на коленках маленького Матвея. Последнее лето перед бедой.
«А ведь парень на меня похож», — думал Гордей, вспоминая фотографию в газете. Та же складка между бровей, те же морщинки в уголках рта — только у Матвея они от улыбки, а у него от вечной угрюмости. И глаза Ирины — распахнутые, с каким-то особенным светом внутри.
Гордей вспомнил, как десятилетний Матвей стоял на пороге этого дома в последний раз. «Дедушка, мы обязательно вернёмся», — сказал тогда мальчик, а Павел уже заводил машину, нервно поглядывая на часы. «Конечно, вернёшься», — ответил Гордей, зная, что лжёт. И вот — пятнадцать лет спустя.
К утру гроза утихла, оставив после себя влажный воздух и сбитые ветром яблоневые цветы. Гордей вышел во двор, щурясь от яркого солнца. Принялся за привычную работу — подметать, чинить, ухаживать за садом. Работа всегда спасала его от мыслей, от воспоминаний, от одиночества.
— Здравствуйте, — раздался вдруг за спиной незнакомый голос. Гордей обернулся и замер, опираясь на черенок лопаты.
Перед ним стоял Матвей.
В простой клетчатой рубашке, джинсах и рабочих ботинках — совсем не похож на столичного «героя». Только глаза — те самые, Иринины — смотрели настороженно и с какой-то затаённой надеждой.
— Здравствуй, коли не шутишь, — проворчал Гордей, отворачиваясь и продолжая работу. — Чего пожаловал?
— Я… — Матвей замялся, — я хотел поговорить с вами. О многом.
— О чём же? — Гордей начал яростно вскапывать грядку, не глядя на внука. — О том, как пятнадцать лет не давал о себе знать? Или о том, как вдруг вспомнил про деревню, когда премии да звания получать начал?
— Знаете, почему я назвал свой проект «Второе дыхание»? — вместо ответа спросил Матвей, делая шаг вперёд. — Потому что вы мне рассказывали в детстве, как бежали на длинные дистанции. Помните? «Сначала тяжело, ноги не слушаются, дыхание сбивается, а потом вдруг приходит второе дыхание — и ты летишь, как на крыльях».
Гордей замер, всё ещё не оборачиваясь. Конечно, он помнил. Он тогда часто брал маленького Матвея с собой на пробежки вдоль реки.
— И что с того? — буркнул он.
— Я думал об этом всё время, — продолжил Матвей. — О том, что наши деревни, такие как Ольховка, тоже ждут своего второго дыхания. Они задыхаются сейчас, но могут снова «полететь», если им помочь.
Гордей наконец обернулся, окинув внука внимательным взглядом.
— И ты, значит, помогать приехал? С высоты своего московского опыта?
Матвей не отвёл взгляд.
— Я приехал учиться, дед. У тебя. У таких, как ты. Потому что все мои дипломы и премии — ничто по сравнению с тем, что ты и такие люди, как ты, знаете о земле, о людях, о настоящей жизни.
В его голосе не было фальши, и это сбило Гордея с толку. Он хотел злиться, хотел оттолкнуть внука, но что-то в его словах, в его взгляде останавливало.
— Зайдёшь? — неожиданно для себя спросил Гордей. — Чаю попьём… внучек.
Дом встретил их скрипом половиц и запахом яблок, которые Гордей по привычке хранил на чердаке. Матвей огляделся, и было видно, что каждая мелочь отзывается в нём воспоминаниями: старые ходики на стене, потёртый комод, фотографии в рамках.
— Ничего не изменилось, — тихо сказал он.
— Чего меняться-то? — пожал плечами Гордей, ставя чайник на плиту. — Я тут один живу, мне и так хорошо.
Они сидели за столом, пили чай с мёдом, говорили о погоде, об урожае, о старых соседях — обо всём, кроме главного. А главное висело между ними, невысказанное, тяжёлое.
— Почему ты не приезжал? — наконец спросил Гордей, глядя в чашку.
Матвей долго молчал, подбирая слова.
— Отец запретил, — наконец произнёс он. — После… после маминой смерти он сломался. Не мог видеть ничего, что напоминало бы о ней. А я… я был слишком похож на неё. — Матвей горько усмехнулся. — Он даже фотографии все спрятал. А потом… потом я вырос, и всё стало ещё сложнее.
— А сейчас что изменилось? — Гордей посмотрел внуку прямо в глаза.
— Отец умер год назад, — тихо ответил Матвей. — Сердце. И перед смертью попросил прощения. За всё. Сказал, что я должен вернуться сюда. К тебе.
Гордей почувствовал, как что-то дрогнуло внутри. Павла он никогда особо не жаловал — городской, занятой, вечно спешащий куда-то. Но ведь любил Ирину, это было видно. И Матвея любил.
— Что ж ты столько ждал? — спросил Гордей уже мягче.
— Боялся, — честно признался Матвей. — Думал, ты меня прогонишь. Да и… нужно было время, чтобы понять, чего я на самом деле хочу.
— И чего же ты хочешь?
— Вернуть жизнь в такие места, как Ольховка, — твёрдо сказал Матвей. — Сделать так, чтобы молодёжь не уезжала, чтобы земля не пустовала, чтобы деревни снова дышали полной грудью. И начать я хочу отсюда — с места, где родилась мама, где я провёл лучшие дни детства.
Гордей хмыкнул, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на интерес.
— И как же ты собираешься это сделать?
— А вот об этом я и хотел поговорить…
Следующая неделя пролетела как один день. Матвей поселился у деда, и теперь они вдвоём колесили по окрестностям, встречались с фермерами, обсуждали какие-то непонятные Гордею «инновации» и «стартапы». Но, к удивлению старика, за всеми этими умными словами стояли простые и понятные вещи — как сделать работу легче, как продать урожай дороже, как не зависеть от перекупщиков и посредников.
— Вот смотри, — объяснял Матвей, разложив на столе карты и схемы. — Если объединить хозяйства в кооператив, можно напрямую выходить на крупные рынки. А если внедрить эти технологии, — он показал на чертежи каких-то устройств, — то урожайность вырастет вдвое при тех же затратах труда.
Гордей слушал внимательно, иногда хмурился, иногда кивал, а иногда и вовсе махал рукой, говоря: «Чушь городская!». Но было видно, что идеи внука его зацепили.
В четверг в Ольховку приехали журналисты — молодые, шумные, с камерами и микрофонами. Матвей давал интервью, рассказывал о своём проекте, а потом неожиданно подозвал Гордея:
— А вот человек, который вдохновил меня на всё это. Мой дед, Гордей Степанович Новиков.
Гордей растерялся, нахмурился, но всё же подошёл. И сам не заметил, как разговорился — о земле, о колхозе, который спас в девяностые, о том, как важно не терять связь с корнями.
— Знаете, что самое главное в сельском хозяйстве? — говорил он, глядя прямо в камеру. — Не техника, хотя без неё, конечно, никуда. И не деньги, хотя и они нужны. Самое главное — это любовь к земле и уважение к труду. Если этого нет, никакие инновации не помогут.
Вечером, когда журналисты уехали, они с Матвеем сидели на крыльце, глядя на закат. Гордей курил трубку — старую привычку, от которой никак не мог избавиться, а Матвей смотрел на яблони, покрытые белыми цветами.
— Красиво здесь, — тихо сказал он. — Я забыл, как красиво.
Гордей молча кивнул. Потом, помедлив, спросил:
— А что дальше, Матвей? Уедешь ведь снова в свою Москву?
Матвей повернулся к деду, и в его взгляде было что-то очень серьёзное.
— Уеду, — честно ответил он. — Но не навсегда. У меня там дела, команда, обязательства. Но я буду возвращаться. Часто. И… — он замялся, — я хотел бы восстановить мамин дом. Тот, что на краю деревни. Там, где мы с мамой и папой жили. Помнишь?
Гордей помнил. Маленький домик на окраине Ольховки, где Ирина жила с Павлом и маленьким Матвеем, приезжая на лето. После её кончины дом стоял заброшенным — Павел не хотел его продавать, но и возвращаться не мог.
— Я хочу, чтобы у меня было место здесь, — продолжил Матвей. — Чтобы я мог приезжать, работать над проектом, быть рядом с тобой.
Гордей долго молчал, попыхивая трубкой. Потом произнёс:
— Дом этот давно развалился. Крыша протекла, полы прогнили. Восстанавливать — только время тратить.
Матвей опустил голову, и было видно, как разочарование отразилось на его лице.
— Но, — продолжил Гордей, — есть другой вариант. — Он сделал паузу. — Оставайся здесь. Места хватит на двоих.
Матвей поднял глаза, не веря своим ушам.
— Ты предлагаешь мне жить с тобой?
— А что такого? — проворчал Гордей, старательно глядя в сторону. — Дом большой, я один кукую. Да и помощь мне не помешает — старый уже, сил не тех.
Это была неправда, и оба это знали. Гордей, несмотря на свои семьдесят с хвостиком, был крепок и здоров, как дуб. Но Матвей понял всё правильно.
— Спасибо, дед, — тихо сказал он. — Я… я буду приезжать так часто, как только смогу.
Прошёл месяц.
Ольховка словно проснулась от долгого сна. В заброшенном здании бывшей конторы открылся компьютерный центр, где местные ребятишки учились работать с техникой. На полях появились странные устройства, которые, по словам Матвея, «оптимизировали орошение и сбор данных о почве». Фермеры сначала посмеивались над городскими новшествами, но когда увидели первые результаты, призадумались.
А Гордей будто помолодел на десять лет. Он всюду сопровождал внука, спорил с ним до хрипоты, но чаще подсказывал и советовал. Вечерами они сидели на крыльце, пили чай и разговаривали — обо всём на свете.
— Знаешь, — сказал как-то Гордей, — я ведь злился на твоего отца. Сильно злился. Думал, он увёз тебя, чтобы лишить меня последней радости.
Матвей внимательно слушал, не перебивая.
— А потом понял, что он просто не мог иначе, — продолжил Гордей. — Боль такая была, что места себе не находил. И тебя, наверное, берёг — чтобы не бередить рану.
— Он любил маму, — тихо сказал Матвей. — До самого конца любил. Никогда больше не женился, хотя мог. Просто… не умел жить дальше.
Гордей кивнул, понимая.
— А ты молодец, Матвей. В мать пошёл — она тоже такая была, деятельная. Всё кипело у неё в руках.
Матвей улыбнулся, и в его улыбке Гордей вдруг увидел улыбку Ирины — светлую, открытую, полную жизни.
— Расскажи о ней, — попросил Матвей. — Отец почти не говорил о маме, было слишком больно. А я так мало помню…Как будто память о ней всю стерли.
И Гордей начал рассказывать — о том, как маленькая Ирина лазила по деревьям выше всех мальчишек, как училась на одни пятёрки, как мечтала стать врачом, но выбрала агрономию, потому что любила землю. Как встретила Павла, как светились её глаза, когда она смотрела на новорождённого Матвея.
Они говорили до поздней ночи, и впервые за пятнадцать лет воспоминания не причиняли Гордею боли. Наоборот — они словно согревали его изнутри, возвращая к жизни что-то давно потерянное.
Утром внук получил электронное письмо из Москвы. Матвей прочитал его и нахмурился.
— Что там? — спросил Гордей, заметив перемену в настроении внука.
— Проблемы с финансированием, — ответил Матвей. — Банк отказывается выдавать кредит под наш проект. Слишком рискованно, говорят. — Он вздохнул. — Придётся возвращаться в Москву, разбираться.
Гордей видел, как расстроен внук, и неожиданно для себя предложил:
— А давай я с тобой? Посмотрю на твою городскую жизнь. Да и… — он замялся, — может, и от меня польза будет. Всё-таки в финансовых делах я кое-что понимаю, не зря колхоз в девяностые спас.
Матвей посмотрел на деда с изумлением.
— Ты? В Москву?
— А что такого? — проворчал Гордей. — Думаешь, я из деревни никогда не выезжал? Да я в твоём возрасте пол-России объездил!
И они поехали.
Для Гордея это было первое путешествие за долгие годы, и поначалу он чувствовал себя неуютно среди городской суеты. Но постепенно освоился и даже начал находить во всём этом интерес.
Офис Матвея располагался в современном бизнес-центре — стекло, металл, минимализм. Гордею всё это казалось чужим и холодным, но когда он увидел, с каким уважением сотрудники относятся к его внуку, как внимательно слушают его идеи, что-то внутри дрогнуло от гордости.
А потом была встреча в банке. Матвей представил деда как «сельскохозяйственного эксперта», и Гордей неожиданно для всех взял слово.
— Послушайте меня, молодой человек, — обратился он к холёному банкиру, сидевшему напротив. — Я не знаю всех ваших умных терминов, но кое-что в жизни повидал. В девяностые, когда вы, наверное, ещё в школу ходили, наш колхоз был на грани разорения. Все вокруг разваливались, а мы выстояли. Знаете почему? Потому что я поверил в людей и в землю. Не побоялся рискнуть.
Банкир слушал с вежливым интересом, но было видно, что слова Гордея его трогают.
— Сейчас мой внук предлагает вам то же самое — поверить в русскую деревню, в её будущее. Да, это риск. Но если не рисковать, то зачем вообще жить?
После встречи Матвей обнял деда прямо посреди улицы.
— Спасибо, — прошептал он. — Кажется, лёд тронулся.
Осень пришла в Ольховку с холодными дождями и золотом листьев.
Яблоки в саду Гордея налились соком, отяжеляя ветви. Проект «Второе дыхание» набирал обороты — после встречи в банке финансирование было одобрено, и теперь в деревне кипела работа.
За эти месяцы Матвей перевёз в дом деда часть своих вещей, обустроил под кабинет маленькую комнату на втором этаже. Он приезжал каждые выходные, иногда оставался на неделю, работая удалённо. Гордей привыкал к новому ритму жизни — когда в доме не только его шаги, когда на кухне пахнет свежесваренным кофе, а не только привычным травяным чаем, когда есть с кем поговорить вечерами.
В один из таких вечеров Матвей вернулся из поездки по району позже обычного. Гордей уже начал беспокоиться, когда услышал, как подъехала машина. Но внук был не один — с ним пришла молодая женщина, светловолосая, с решительным взглядом и лёгкой улыбкой.
— Дед, познакомься, это Вера, — сказал Матвей с какой-то особенной интонацией. — Она специалист по агрохимии, приехала помогать нам с проектом.
— Очень приятно, Гордей Степанович, — Вера протянула руку для рукопожатия, и Гордей отметил крепкую хватку — не городская неженка.
— И мне приятно, — буркнул он, пряча смущение за напускной суровостью. — Проходите, что на пороге стоять.
За ужином Вера рассказывала о новых методах восстановления почв, о том, как вернуть плодородие истощённым полям. Говорила она просто и понятно, без заумных терминов, и Гордей поймал себя на мысли, что слушает с интересом.
— А вы давно знакомы с Матвеем? — спросил он, когда разговор коснулся личных тем.
Вера переглянулась с Матвеем, и тот чуть заметно кивнул.
— Два года, — ответила она. — Мы познакомились на конференции по развитию сельских территорий. Я тогда работала в исследовательском институте, а Матвей только начинал свой проект.
— И сразу решили бросить науку ради нашей глуши? — хмыкнул Гордей.
— Не сразу, — улыбнулась Вера. — Сначала были долгие споры, потом совместные исследования, потом… — она снова взглянула на Матвея, и в этом взгляде было столько тепла, что Гордею вдруг всё стало ясно.
— Вы что же, вместе? — прямо спросил он.
— Да, дедушка, — ответил Матвей, взяв Веру за руку. — Мы вместе. И… мы хотели тебе сказать, что собираемся пожениться. Весной.
Гордей замер, глядя на них — таких молодых, таких светлых. Что-то кольнуло в груди — то ли радость, то ли горечь от понимания, что жизнь несётся вперёд, что ничего не вернуть назад, что его дочь никогда не увидит, как вырос её сын, как нашёл своё счастье.
— Что ж, — наконец произнёс он, поднимаясь из-за стола, — это дело хорошее. Надо отметить. У меня где-то настойка была, на смородиновых почках, ещё с прошлого года.
Потом они сидели на веранде, говорили о будущем — о том, что весной в Ольховке пройдёт первый фестиваль фермерских хозяйств, что к лету заработает новая линия по переработке яблок, что молодёжь уже не так рвётся в город, потому что появилась работа здесь.
— Знаешь, Матюш, — сказал Гордей, когда Вера ушла спать, — я ведь много лет не жил. Существовал, работал, но не жил. А сейчас… — он посмотрел на звёздное небо, — сейчас будто второе дыхание открылось.
Матвей улыбнулся, положив руку на плечо деда.
— Я знал, что ты поймёшь, деда. Именно поэтому я и вернулся.
Они помолчали, слушая, как шелестят последние листья на яблонях.
— А ты знаешь, что яблони, которые мы с тобой сажали, когда тебе было лет пять, до сих пор плодоносят? — вдруг спросил Гордей. — Пойдём, покажу.
Они вышли в сад, где в темноте белели стволы старых яблонь. Гордей подвёл внука к двум деревьям, растущим рядом.
— Вот эти, — сказал он, дотрагиваясь до шершавой коры. — Помнишь? Ты тогда едва лопату удержать мог, но так хотел помогать.
Матвей коснулся дерева, и ему показалось, что он чувствует, как под корой течёт живительный сок, как бьётся пульс жизни.
— Помню, — тихо сказал он. — И помню, как ты говорил, что яблони — они как люди: корнями в землю врастают, а ветвями к небу тянутся.
Гордей кивнул, удивлённый, что внук запомнил его слова. А потом достал из кармана маленький сверток.
— Вот, возьми, — сказал он, протягивая его Матвею. — Это твоей мамы. Она хотела, чтобы оно досталось тебе, когда ты вырастешь.
Матвей развернул тряпицу и увидел старинное кольцо с небольшим, но чистым изумрудом.
— Это бабушкино? — спросил он.
— Прабабушкино, — поправил Гордей. — В нашем роду оно переходит от поколения к поколению. Ирина носила его не снимая. А перед… перед той поездкой вдруг сняла и отдала мне. Сказала: «Папа, сохрани для Матвея. Он подарит его той, которую полюбит всем сердцем». — Гордей сглотнул комок в горле. — Я и сохранил.
Матвей долго смотрел на кольцо, поблёскивающее в лунном свете. Потом крепко обнял деда.
— Спасибо, — только и смог сказать он.
— Вера — хорошая девушка, — проговорил Гордей. — Крепкая. Такая не подведёт.
Матвей кивнул, соглашаясь. Они ещё постояли под яблонями, а потом медленно пошли к дому, где в окне горел тёплый свет.
Прошёл год.
Ольховка изменилась до неузнаваемости. Заброшенные поля вновь колосились хлебом, в старом колхозном саду шла реконструкция, а в здании бывшей школы открылся обучающий центр для фермеров. Молодёжь возвращалась в деревню — кто на выходные, кто насовсем.
Дом Гордея тоже преобразился. Появилась новая веранда, где теперь часто собирались гости, во дворе постелили дорожки из плитки, чтобы легче было ходить в дождь, а в саду, среди старых яблонь, Матвей и Вера посадили новые деревца — для будущих поколений.
В один из тёплых майских дней Гордей сидел на скамейке в саду, наблюдая, как Матвей что-то увлечённо объясняет группе местных фермеров. Рядом стояла Вера, её живот уже заметно округлился — в сентябре они ждали первенца.
«Как жизнь-то повернулась», — думал Гордей, щурясь от яркого солнца. Столько лет одиночества, горечи и пустоты — и вдруг столько событий, столько чувств, столько планов на будущее. Будто и правда открылось второе дыхание.
Вера заметила, что дедушка сидит один, и подошла к нему.
— Устали, Гордей Степанович? — спросила она, присаживаясь рядом.
— Да нет, — отмахнулся он. — Просто задумался. Жизнь, она как река — никогда не знаешь, куда повернёт.
Вера кивнула, поглаживая живот.
— Мы с Матвеем решили, — сказала она, — если родится мальчик, назовём его Степаном, в честь вашего отца. А если девочка — Ириной, в честь мамы Матвея.
Гордей ничего не ответил, только сжал её руку своей шершавой ладонью. Слов не требовалось — и так всё было понятно.
Вечером, когда гости разошлись, они с Матвеем вышли в сад. Яблони стояли в полном цвету, и белые лепестки кружились в воздухе, словно снег.
— Красота какая, — сказал Гордей. — Каждый год цветут, а всё как в первый раз.
— Знаешь, дедушка, — начал Матвей, — я давно хотел спросить: ты не жалеешь, что всё так повернулось? Что я вернулся, что весь этот проект закрутился?
Гордей посмотрел на внука долгим взглядом.
— Единственное, о чём я жалею, — медленно произнёс он, — это о пятнадцати потерянных годах. Но ты не виноват. Никто не виноват. Жизнь просто такая — непредсказуемая.
Матвей кивнул, соглашаясь.
— Знаешь, а ведь я тебе никогда не говорил, — продолжил Гордей, — как горжусь тобой. Ты настоящий Новиков — упрямый, работящий, честный. Твоя мать была бы счастлива видеть, каким ты вырос.
Матвей почувствовал, как к горлу подступает комок. За этот год они с дедом много говорили, но такие слова Гордей произнёс впервые.
— Спасибо, дедуль, — тихо сказал он. — Это для меня очень важно.
Они стояли в саду, среди цветущих яблонь, и смотрели, как солнце медленно опускается за горизонт, окрашивая небо в розовые тона. Впереди было лето, осень, зима — целая жизнь, полная новых забот, радостей и открытий. Жизнь, которая, несмотря на все потери и испытания, всё-таки продолжалась. И в этом была её главная мудрость и главная красота.
Ветер донёс из открытого окна дома голос Веры, которая с кем-то разговаривала по телефону. Матвей улыбнулся, прислушиваясь.
— Пойдём в дом, — сказал Гордей, кладя руку на плечо внука. — Холодает уже.
И они пошли — два поколения одной семьи, два Новиковых, так похожих и таких разных. А за их спинами шелестели под ветром яблони, которые они когда-то посадили вместе, и впереди ждала новая жизнь, которой ещё только предстояло родиться…
