– Это я купила! – заявила свекровь, вставая в дверях гостиной с руками на груди. – И вообще, если бы не я, у вас бы тут было пусто, как в коробке из-под обуви!
Катя напряглась. Она сидела на краю того самого дивана, что теперь, судя по словам Людмилы Ивановны, стал символом полного контроля над их жизнью. Телевизор был включён, но звук выключен — чтобы хоть как-то абстрагироваться. Смотреть в глаза свекрови не хотелось. Не после всего, что было сказано на кухне пять минут назад.
– Мы говорим про один диван, – тихо ответила она, не поднимая взгляда. – Один предмет мебели, Людмила Ивановна. Всё остальное в этой квартире мы купили сами.
– Да хоть двадцать предметов! – фыркнула та. – Диван — вещь крупная. Я не жадная, я не считаю, но если уж начали… я вложилась, значит, и мнение имею право иметь!
Катя сглотнула. Слова застревали в горле. Она снова подумала: Зачем мы тогда вообще взяли этот диван?
Всё началось год назад. Тогда они с Игорем только поженились и переехали в эту двухкомнатную квартиру. Квартира была её — ещё до брака. Родители помогли с первоначальным взносом, а остальное она выплачивала сама, ещё со времён, когда работала в двух местах, не вылезая из недосыпа.
Игорь был не против. Он вообще был «за всё хорошее», пока не появлялась его мать.
Людмила Ивановна с порога заявила:
– Ваша мебель — это ужас. Выкиньте этот старый угловой. Я вам хороший диван куплю, нормальный, современный. На нем хоть не стыдно сидеть, если гости будут.
Катя тогда, помнится, возразила вяло. Не потому что не хотела новый диван, а потому что чуяла — за подарком последует хвост. Как у кометы. С претензиями, замечаниями и правом голоса, которое выдаётся вместе с чеком.
Но Игорь сказал:
– Мам, ты что, серьёзно? Правда купишь? Да круто!
И всё. Решение было принято без неё. Без хозяйки квартиры.
Катя тогда промолчала. Не скандал же из-за дивана поднимать.
Диван и вправду был красивый. Большой, бежевый. Привезли его через пару недель. Людмила Ивановна приехала с доставкой, осталась на ужин, потом осталась ночевать. Потом приехала на выходные. Потом стала появляться каждый вторник «по делам».
А потом началось.
– Кать, – однажды на кухне сказала она, вытаскивая из её шкафчика свою любимую банку кофе, – ну вот смотри: ты сама не справляешься. У тебя здесь всё… как-то не по-людски. Полки не по уму расставлены. Стиралка не там стоит. Я бы всё по-другому сделала.
Катя молча резала морковь. Она давно заметила: если не вступать в перепалку, есть шанс, что та сама успокоится.
– А этот ваш телевизор — ну разве он уместен напротив окна? Я бы вон туда поставила. И ковер выбрала бы побольше. И мой диван хоть нормальный поставили бы…
Вот тогда Катя впервые вскипела.
– Людмила Ивановна, простите, но вы действительно считаете, что из-за дивана имеете право всё здесь переделывать?
Свекровь выпрямилась. В голосе зазвенел металл:
– Дорогая моя, не передёргивай. Я не требую. Я просто говорю, как лучше. Опыт, между прочим. Годы. Я этот диван подарила не для того, чтобы сидеть и молчать, когда всё у вас здесь вверх дном!
Катя рассказала Игорю. Он, как водится, сказал:
– Ну ты чего? Она просто хочет помочь. Не накручивай себя.
И снова ничего не изменилось.
В какой-то момент Катя стала замечать: если она убирает со стола, свекровь делает «замечание». Если она покупает другой плед — свекровь говорит, что «на этом диване такое не смотрится». Даже если Катя выбирает обои — ей говорят, что цвет будет «портить её подарок».
Игорь всё чаще уезжал «по делам». А его мама всё чаще приходила. Без звонка. Без предупреждения. С ключами, которые он ей вручил «на всякий случай».
Сегодня утром Катя не выдержала. Она просто сказала:
– Я больше не могу. Я чувствую себя не дома. Мне всё время напоминают, что я обязана. За диван. За совет. За сам факт, что она существует.
Игорь снова отмахнулся.
– Ну подумаешь, диван… Ты ж сама согласилась. Теперь зачем эти нервы?
Вот тогда у Кати что-то внутри оборвалось.
– Я согласилась? – повторила она. – Я согласилась или ты её просто не остановил?
Он промолчал. И тогда она ушла в гостиную. И случился тот самый разговор. О коробке из-под обуви.
– Мы сами справимся, – проговорила она, наконец, медленно. – Мебель — не повод для власти. Даже если она и дорогая.
– Это ты так думаешь, – холодно отрезала свекровь. – А квартира-то, извини, Игорь здесь живёт. Значит, и я — частично при деле.
Катя подняла голову.
– А я, значит, нет?
Наступила тишина. Густая, как туман. В ней слышно было, как в коридоре скрипнула вешалка, задев пальто.
Катя встала. Спокойно.
– Давайте так. Я придумаю, как вам этот диван вернуть. Или деньгами, или в натуре. Но вы здесь больше не хозяйка. И никогда не были.
Людмила Ивановна медленно побледнела.
Катя вышла на кухню. Позвонила мастеру. Ей нужно было сменить замок. И срочно.
Катя вызвала мастера в тот же вечер. Замок поменяли быстро — старый сняли, новый врезали, щёлк — и готово. Она чувствовала себя странно. Сначала тревожно, потом спокойно. А под конец — свободно. Словно кто-то незаметно открыл форточку, и затхлый воздух, полный чужого присутствия, наконец-то вышел наружу.
Игорь пришёл домой поздно. Снял куртку, подошёл к двери — щёлкнул ключом. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Не открывается.
– Ты чего? – спросил он, когда Катя отперла изнутри.
– Поменяла замок, – спокойно сказала она, отступая вглубь квартиры.
– Ты чего устроила?! А ключ мне?!
– Завтра. С утра. Когда поговорим.
Игорь закрыл за собой дверь и завис. Пахло ужином. Всё было тихо. Никакой драмы. Только твёрдая решимость в глазах жены, которую он, кажется, давно не замечал.
– Катя… Ну зачем? Ты хоть маме сказала?
– Нет. Но она и так поймёт. Или ты хочешь, чтобы я отчитывалась каждый раз, когда меняю замок у себя дома?
– Она же просто хотела как лучше…
Катя кивнула, подошла к столу, поставила перед ним тарелку с ужином.
– Знаешь, что самое страшное, Игорь? Что ты всегда в стороне. Она приходит — ты молчишь. Она устраивает сцены — ты уходишь. Она лезет ко мне с советами, ты говоришь: «Ну она же добра хотела». А ты вообще когда-нибудь был на моей стороне?
– Ну не драматизируй…
– А ты не уходи от ответа.
Он опустил глаза. Смущённо повёл плечами.
– Я просто не люблю скандалы.
– А я люблю, по-твоему? – усмехнулась она, но без радости. – Мне бы тоже хотелось жить тихо. Но с тех пор, как твоя мама подарила этот диван, она считает, что может здесь командовать. Она вообще не уважает меня. Ни как жену, ни как хозяйку квартиры.
– Ну не говори так…
– А как? Слушай, я ей этот диван верну. Продам. Займу. Верну деньгами. Только пусть она уберётся из нашей жизни. Или хотя бы из нашей квартиры.
Игорь замолчал.
Через пару дней Катя вернулась с работы — и уже в прихожей услышала знакомый голос.
– Да что ж это такое-то, а?! Деньги мне суёт! За диван! У вас совсем крыша поехала?! Ну что за поколение пошло!
Катя застыла, не снимая пальто.
Она здесь? — в голове вспыхнуло. – Как?
В гостиной стояла Людмила Ивановна, с видом оскорблённой королевы. На столе — раскрытый конверт. Из него выглядывали купюры.
– Пятьдесят тысяч, Игорёк! За диван! Как мило! Прямо как будто я продавец на рынке!
Игорь сидел рядом, опустив глаза. Молча. Как будто ничего не мог объяснить — ни ей, ни себе.
Катя медленно подошла.
– Ты дал ей ключ? – спросила тихо, глядя только на мужа.
– Нет… Она пришла, когда ты была на работе. Я открыл. Просто… не думал, что она…
– Что она устроит очередное шоу?
Катя взяла конверт со стола, спокойно, не глядя на свекровь.
– Это компенсация. За мебель. Не за истерики.
– А вот истерики — это ваша манера, – съязвила та. – Я пришла мирно! Сказать, что вы ведёте себя, мягко говоря, некрасиво. Разве нормальная женщина будет деньги за подарок возвращать?
– Нормальная женщина не будет унижать другую из-за подарка, – холодно сказала Катя. – Вы пришли? Пришли. Теперь уходите. Игорь, проводи, пожалуйста.
Он поднялся, медленно. Словно его самого выгоняли. Но он не сказал ни слова. Просто взял сумку матери, конверт и показал на дверь.
Людмила Ивановна вышла с гордо поднятой головой. Но у Кати больше не было сомнений: последний акт этой «драматической пьесы» был разыгран.
Катя сидела на кухне, смотрела в стену.
– Прости, – тихо сказал Игорь. – Я правда был слеп. Я думал, что всё само разрулится.
– Ничего, – ответила она. – Только больше не пускай её сюда без меня. Ни при каких обстоятельствах.
Он кивнул.
– И ключи?
– У неё нет. Я не давал новые.
Катя впервые за долгое время выдохнула спокойно.
А диван, между прочим, остался. Она купила на него новый чехол. С тёплым, насыщенным оттенком. Чтобы не напоминал о прошлом.
Но кое-что напоминало. Слишком многое.
Прошло чуть больше недели. Тишина, наступившая после ухода Людмилы Ивановны, сначала казалась благом. Но долго не продлилась.
Сначала позвонила тётя Игоря.
– Катенька, я не лезу, ты знаешь… но у нас в семье так не принято. Деньги за подарки не возвращают. Это… ну, как минимум, обидно и грубо.
Катя слушала, прижимая телефон к уху плечом, пока нарезала салат. Руки дрожали.
– Дар — это когда без условий. А у нас за этот «подарок» я платила каждую неделю — нервами, упрёками, унижением.
– Ну ты ж понимаешь, Людмила… она просто вспыльчивая. Но добрая. И теперь сидит дома в слезах. Рассказывает, как ты её прогнала, как даже ключи у неё отняли.
Катя прикрыла глаза. Да, всё именно так. Прогнала. Потому что было невыносимо. Потому что жить под контролем — не жизнь. И если бы она не поставила границу сейчас, всё бы пошло ещё дальше.
– Спасибо, – коротко ответила она. – Но это наше дело. Мы сами разберёмся. И ключи я не отбирала, а просто сменила замки.
Тётя сделала паузу.
– Ты хоть Игоря не настраивай против матери. Он у нас добрый. Слишком. Слабость это или достоинство — не знаю.
Потом были сообщения от двоюродной сестры, голосовое от свёкра (тот давно жил отдельно, но тут «внезапно решил поддержать», намёки от знакомых. Катя чувствовала — круги по воде пошли.
Она старалась держаться. Вела себя спокойно, по-хозяйски. С Игорем разговаривала по делу, сдержанно. Тепло — но ровно.
Однажды он принёс домой торт. Без повода.
– Что-то мы давно не праздновали, – улыбнулся неловко. – Просто захотелось.
Она взяла. Поставила чайник. Посидели. Помолчали.
– Мама звонила, – сказал он не глядя. – Сказала, что соскучилась. Не понимает, за что ты с ней так. Говорит, ты устроила ей позор. Все теперь обсуждают, как она «лишилась права навещать сына».
Катя не ответила.
– Она ведь правда не думала, что будет так. Для неё этот диван… ну, не просто мебель. Это как будто она в наш дом вошла. Частью стала.
– Вот именно, – тихо сказала Катя. – Вошла. И не захотела выйти.
Он замолчал.
– Она давит на жалость, Игорь. Ты это видишь? Рассылает всем родственникам версии, в которых она — страдалица, а я — злодейка. Я понимаю, это твоя мать. Но это — манипуляция.
– А если ей действительно плохо?
– Мне тоже плохо, – спокойно ответила она. – И что? Я не рассказываю это всему миру, чтобы получить сочувствие. Я просто живу. Стараюсь выжить.
На выходных снова позвонила свекровь. Катя услышала разговор с кухни — Игорь говорил по громкой связи.
– Игорёчек… сынок мой… ты же меня любишь? – голос был натянутый, скомканный, натужный. – Ты правда допустишь, чтобы я чужой в твоей жизни осталась?
Катя замерла. Он молчал.
– Я же вас не проклинала, не лезла! Я просто хотела как лучше! Я одна теперь… дома пусто. Вы ж теперь сами, без меня…
Игорь отодвинул телефон.
– Мам… хватит. Пожалуйста.
– Что — хватит?! – голос стал резким. – Это она тебя накрутила. Я знаю. Она всегда на меня смотрела, как на врага. А ты — как тряпка! Потакаешь ей во всём. Женился и забыл мать!
Катя невольно вышла из кухни.
– Людмила Ивановна, – твёрдо произнесла она, – вы перешли все границы. Это уже не любовь, это террор. И я не позволю вам уничтожать нашу семью — через жалость, через упрёки, через крики.
– А-а-а, вон оно что… – голос свекрови стал глумливым. – Ты теперь и на мой голос права имеешь? Игорь, ты слышал?
– Слышал, – спокойно сказал он. – И мам… я тебя прошу, больше не звони. Не шантажируй меня этим одиночеством. Ты не одна — ты сама так выбрала.
Звонок оборвался.
Поздним вечером Катя сидела с бокалом воды в руках. Рядом с ней — всё тот же диван. Уже переодетый в новый чехол. Без воспоминаний. Почти.
– Не думала, что всё так далеко зайдёт, – прошептала она.
Игорь сел рядом.
– Я тоже. Знаешь… мне всегда казалось, что я обязан. Ей. За жизнь, за детство. А потом понял: обязанность не должна превращаться в рабство.
Катя посмотрела на него — и увидела в нём мужчину, а не растерянного мальчика.
– Нам надо всё начать сначала, – сказала она. – Только без долгов. И без подарков, которые потом используют как оружие.
Он кивнул.
– Я с тобой. Теперь точно.
Она прижалась к нему плечом. Молча. Не нужно было слов. Только тишина. И уверенность, что завтра не придёт никто с ключом от их двери.
Прошло чуть больше недели. Тишина, наступившая после скандала, сначала казалась благом. Но она обманчива. Не было сомнений — свекровь не сдастся так просто.
И Катя оказалась права.
Теперь позвонила тётя Игоря.
– Катенька, ну что вы творите, а? – начала с места в карьер. – Мать мужа – это святое. Как же вы теперь будете жить, если друг друга не уважаете?
– Я и так слишком долго уважала человека, который меня не уважал, – спокойно ответила Катя. – Я просто защитила своё пространство.
– Но вернуть деньги за подарок — это уже перебор! Это обида! Людмила Ивановна вся в слезах! Говорит, вы её из семьи вычеркнули. Она ж к вам с душой, а вы… с замками и чеками.
Катя сжала пальцами переносицу.
– Мы с Игорем сами решаем, кто в нашей семье, а кто — за её пределами. Я не обязана жить в долгах за чужой «подарок».
– Ну ладно, – вздохнула тётя. – Я просто хотела, чтобы вы подумали. О доброте. О терпении. Это ж мать.
Катя положила трубку. А на следующее утро…
…пришла она.
Без предупреждения. Без звонка. Постучала — и стояла у двери с видом усталой актрисы, которой не дали главную роль.
– Я не враг, – сказала сразу. – Я пришла с миром. Никаких претензий. Никаких обвинений. Просто хочу увидеть сына. И сказать, что я всё поняла.
Катя молча смотрела на неё сквозь дверной проём. Внутри уже всё кипело — но снаружи была каменная тишина.
– Ну, пустишь? Я ведь не монстр, правда? – Людмила Ивановна попыталась улыбнуться. – Конфеты принесла. И фото старые. Твои, Игорёк.
Игорь подошёл сзади, заглянул через плечо Кати. Молчал. Всё понял сразу.
– Мы не будем пускать тебя, мама, – сказал он тихо. – Не сейчас.
– Почему? – её голос стал выше, как у обиженного ребёнка. – Я же… я не ругаться!
– Потому что мир — это не когда ты приносишь сладкое. Мир — это когда ты умеешь уважать чужие границы. А ты этого не умеешь. Ты приносишь «мир», как оружие.
Катя закрыла дверь. Медленно. Без звука.
Позже она сидела у окна.
– Это ведь никогда не кончится, – сказала она, глядя в окно.
– Кончится, – Игорь положил руку ей на плечо. – Просто не сразу. Но кончится.
– Она не отстанет.
– Тогда мы будем ставить границы каждый раз. До тех пор, пока она не поймёт, что так нельзя.
Катя кивнула. Она знала: иногда победа — это не один бой. Это марафон.
Вечером был звонок. От свекрови. На телефон Игоря. Он выключил звук, не взял трубку.
– Не хочешь даже узнать, что она скажет?
– Нет. Если ей действительно нужно будет поговорить – пусть начнёт с признания. Что она виновата. Без «я просто хотела помочь». Просто: «Я лезла не туда, и мне жаль».
– А если не начнёт?
– Значит, разговора не будет.
Катя выдохнула спокойно. Долго. Внутри будто стало светлее.
Они сделали ремонт. Переставили мебель. Стены перекрасили. Ковер заменили. Диван остался — но он больше не имел власти. Он снова стал тем, чем и должен был быть с самого начала — обычной вещью.
На Новый год они устроили уютный ужин вдвоём. Без гостей. Без визитёров. Без лишних голосов. И было хорошо.
– Знаешь, – сказал Игорь, наливая вино, – я впервые чувствую, что это наш дом. Наш — не в теории, а по-настоящему.
– Потому что в нём больше никто не претендует на трон, – усмехнулась Катя.
Игорь обнял её за плечи. И в этом было всё — благодарность, выбор, признание.
Наконец-то — вдвоём.
