— Читай, — она протянула листок Максиму. Не дала в руки, а положила на журнальный столик, словно это была улика на месте преступления.
Даша не кричала. Она говорила тем особенным, стеклянным тоном, от которого у нормальных людей по спине бегут мурашки, а воздух в комнате становится на пять градусов холоднее. Она стояла посреди гостиной, держа в руках листок бумаги — обычный, вырванный из блокнота в клетку, исписанный крупным, размашистым почерком с завитушками.
Максим, сидевший в кресле с бокалом виски (пятница, вечер, право имею), даже не пошевелился. Он знал, что там написано.
— Даш, не начинай. Это просто список.
— Это не список, Максим. Это смета. Смета на захват территории. — Даша ткнула пальцем в бумагу. — Пункт первый: «Аренда стульев — 12 штук». Пункт второй: «Кейтеринг от ресторана «Прага», меню согласовано». Пункт третий: «Гости — 24 человека». Двадцать четыре, Максим! Ты видел фамилии?
Максим устало потер переносицу. Он был крупным мужчиной с тяжелым подбородком и глазами человека, который привык продавливать свои решения молчанием. Ему было тридцать пять, он руководил отделом логистики и считал, что домашние войны — это удел слабых.
— Мама хочет праздник. У нее юбилей. Шестьдесят пять. Это дата.
— Это дата, — кивнула Даша. — И у этой даты есть место прописки. Улица Ленина, дом сорок, квартира три. Трехкомнатная «сталинка» с высокими потолками, где твоя мать живет одна. Почему, объясни мне, почему этот балаган должен происходить у нас? В квартире, где мы еще даже плинтуса в коридоре не прибили?
— Потому что у нас — вид, — буркнул Максим. — И гостиная сорок метров. Мама хочет… презентабельности.
— Презентабельности? — Даша усмехнулась, и эта усмешка была острее бритвы. — Ты хотел сказать, она хочет пустить пыль в глаза? Кому? Посмотри на список. Вадим Петрович из администрации. Какая-то Жанна Эдуардовна с телевидения. Твоя мать — бывший завуч школы. Откуда у нее эти знакомые? И главное — зачем они ей на дне рождения?
Максим молчал. Он сделал глоток виски, и кубики льда звякнули о стекло, как погребальный колокол.
— Она попросила, Даш. По-человечески. Сказала: «Сынок, я хочу один раз в жизни почувствовать себя королевой». Я не смог отказать.
— Ты не не смог. Ты не захотел. — Даша подошла к окну. За стеклом ноябрьский дождь хлестал по карнизам, размывая огни города. — Свой день рождения пусть твоя мать отмечает у себя дома, а не тащит к нам толпу гостей. Я не буду обслуживать этот парад тщеславия.
— Тебе и не придется обслуживать. Будет кейтеринг. Официанты.
— Официанты в моей кухне? Чужие люди в моем туалете? — Даша резко обернулась. — Ты не понимаешь? Дело не в салатах. Дело в том, что она продает нас. Она продает наш успех, нашу квартиру, твою должность, чтобы купить себе вес в обществе этих… стервятников.
— Не смей так называть друзей матери.
— Это не друзья. Это зрители. И я не хочу быть реквизитом…
Галина Васильевна появилась на пороге в субботу утром. Она не открыла дверь своим ключом (хотя он у нее был, «на всякий пожарный», как она любила говорить), а позвонила — длинно, требовательно.
Она не была той свекровью из анекдотов, что ходит в бигуди и учит варить борщ. О нет. Галина Васильевна была Дамой. Всегда в укладке (жесткой, как шлем), всегда с брошью на лацкане жакета, всегда с легким ароматом «Красной Москвы», который не выветривался из квартиры еще три часа после ее ухода.
— Дарья, доброе утро, — она кивнула невестке, проходя в коридор и не снимая пальто. — Максим дома?
— Спит, — отрезала Даша, преграждая путь в спальню. — Галина Васильевна, нам надо поговорить. Сейчас.
Свекровь медленно сняла кожаные перчатки, разглаживая каждый палец.
— О чем, милая? О том, что ты опять недовольна? Я чувствую это напряжение от самого лифта.
— Я видела список гостей.
Галина Васильевна улыбнулась — одними губами. Глаза оставались холодными, как лед на Неве.
— И что тебя смутило? Достойные люди. Элита.
— Меня смутило то, что эта «элита» будет топтать мой паркет. Галина Васильевна, давайте начистоту. Вы не празднуете день рождения. Вы устраиваете презентацию. Презентацию себя как матери успешного сына.
— А что в этом плохого? — свекровь прошла на кухню, не спрашивая разрешения, и села на высокий стул у барной стойки. Она выглядела здесь чужеродно, как антикварная ваза в гараже, но держалась так, словно владела зданием. — Максим — моя гордость. Я вложила в него всё. Я имею право снять дивиденды.
— Дивиденды? — Даша прислонилась к дверному косяку. — То есть мой муж для вас — акция? А наша квартира — переговорная комната?
— Ты утрируешь, Дарья. Тебе не хватает масштаба мышления. — Галина Васильевна достала из сумочки тонкий мундштук (она не курила, но любила вертеть его в руках). — Вадим Петрович, который придет, может помочь Максиму с тендером на перевозки. Жанна Эдуардовна ищет спонсоров для своей программы, и это отличный пиар для фирмы Максима. Я делаю это для вас.
— Вы делаете это для себя, — тихо сказала Даша. — Чтобы все увидели, как вы круто устроились. Но есть проблема. Я против.
— Максим уже согласился.
— Максим живет здесь не один. Это совместная собственность. И я накладываю вето. Никакого банкета. Ресторан, кафе, теплоход — пожалуйста. Но не здесь.
Галина Васильевна долго смотрела на нее. Взгляд был оценивающим, как у мясника на рынке.
— Ты понимаешь, что ставишь Максима в … МЯГКО говоря неловкое положение? Он уже разослал приглашения.
— Это его проблемы. Пусть рассылает опровержения.
— Ты жестокая женщина, Дарья. Я всегда это знала. В тебе нет… мягкости. Женской мудрости.
— Мудрость — это не позволять садиться себе на шею.
В этот момент на кухню вошел Максим. Заспанный, в одних трусах, он замер, увидев мать в пальто за барной стойкой.
— Мам? Ты чего так рано?
— Твоя жена выгоняет меня, сынок, — спокойно сообщила Галина Васильевна, не меняя позы. — Говорит, что я недостойна праздновать в вашем дворце.
Максим посмотрел на Дашу. В его глазах мелькнул страх — тот самый, детский страх мальчика, который разбил мамину любимую вазу.
— Даш, ну мы же обсудили…
— Мы ничего не обсудили, Максим. Ты меня поставил перед фактом. А я ставлю перед фактом тебя. Либо твоя мать переносит тусовку в ресторан, либо я устраиваю свое шоу. И поверь, Вадиму Петровичу оно не понравится…
Вечером скандал вспыхнул с новой силой. Но не громкий, с битьем посуды, а тягучий, ядовитый.
— Ты меня позоришь! — шипел Максим, нервно расхаживая по спальне. — Я уже пообещал Вадиму Петровичу! Ты знаешь, кто он? От него зависит контракт на тридцать миллионов!
— Ах, вот оно что! — Даша сидела на кровати, скрестив ноги. — Значит, мама не просто хочет праздника? Она торгует доступом к тебе? А ты торгуешь своей квартирой ради контракта?
— Это бизнес, Даша! Ты живешь в розовых очках! Все делается через связи, через застолья, через личные контакты! Мама организовала мне встречу на своей территории, завуалировав это под юбилей! Это гениальный ход!
— Это мерзкий ход. — Даша встала. — Ты используешь мать как сводню, а она использует тебя как витрину. А я? Кто я в этой схеме? Уборщица? Декорация?
— Ты — моя жена! И ты должна меня поддерживать!
— Поддерживать — да. Участвовать в фарсе — нет.
Максим остановился и посмотрел на нее тяжелым, злым взглядом.
— Если ты сорвешь этот вечер, я тебе этого не прощу. Квартира, машина, твои шмотки — это все с моих денег, Даша. С тех самых контрактов. Так что заткнись и улыбайся.
В этот момент внутри Даши что-то оборвалось. Словно лопнула стальная струна, которая держала конструкцию их брака последние пять лет. Она увидела перед собой не мужа, а чужого, неприятного мужика, который считает ее вложением капитала.
— Хорошо, — сказала она совершенно спокойно. — Будет тебе праздник…
Подготовка шла неделю. Квартира превратилась в штаб. Приезжали декораторы, кейтеринг, какие-то люди замеряли уровень освещения. Галина Васильевна руководила парадом по телефону, не появляясь лично — она «берегла силы» и, видимо, не хотела лишний раз видеть невестку.
Даша была образцово-показательной. Она согласовывала цвет салфеток (пепельная роза), выбирала цветы, кивала на все предложения Максима. Муж расслабился. Он решил, что сломал её, что аргумент про деньги сработал. Он даже купил ей в подарок браслет — как плату за послушание. Даша приняла его с холодной улыбкой и положила на полку, даже не примерив.
Наступила суббота.
К шести вечера квартира сияла. Столы ломились от закусок, официанты в белых перчатках стояли вдоль стен, как оловянные солдатики. Максим в смокинге нервно поправлял бабочку. Галина Васильевна прибыла за час до гостей. Она была в бархатном платье в пол, с высокой прической и выглядела как стареющая императрица в изгнании.
— Ну что, — она окинула взглядом гостиную. — Неплохо. Бедновато с цветами, но сойдет. Дарья, ты переоделась?
Даша вышла из спальни. На ней было черное платье — строгое, закрытое, дорогое.
— Я готова.
— Улыбнись, деточка. У тебя лицо, как на похоронах, — процедила свекровь.
Гости начали прибывать ровно в семь. Это действительно был парад лицемерия. Вадим Петрович — грузный мужчина с красным лицом и масляными глазками. Жанна Эдуардовна — тощая, дерганая, с фальшивым смехом. Еще какие-то люди, которых Даша видела впервые, но которые вели себя так, словно знали её всю жизнь.
— О, какая квартира! Какой вид! — ворковала Жанна Эдуардовна. — Галина, твой сын — просто золото!
— Стараемся, растим, — скромно опускала глаза Галина Васильевна, принимая букеты стоимостью в среднюю зарплату учителя.
Максим увивался вокруг Вадима Петровича, подливая ему коньяк и смеясь над его плоскими шутками. Даша стояла у окна, наблюдая за этим цирком. Она ждала.
Когда все расселись и прозвучали первые тосты («За великую женщину!», «За мать героя!»), слово взял Максим.
— Дорогие друзья! Сегодня мы чествуем женщину, которая создала меня. Все, что вы видите вокруг — это её заслуга…
— Простите, я перебью, — звонкий голос Даши разрезал гул одобрения, как нож масло.
Она подошла к столу. В руке у нее был бокал с водой.
Максим замер. В его глазах мелькнула паника. Галина Васильевна застыла с вилкой у рта.
— Дашенька хочет поздравить? — сладко пропела она, но в голосе звучала угроза.
— Хочу, — Даша улыбнулась. — Я хочу выпить за честность. Ведь мы тут все собрались ради честности, верно?
В комнате повисла тишина. Официанты перестали разливать вино.
— Мы собрались здесь, чтобы отпраздновать юбилей Галины Васильевны. Но на самом деле мы собрались, чтобы Вадим Петрович подписал тендер для фирмы Максима. Верно, Вадим Петрович? Вам ведь обещали откат в десять процентов?
Лицо чиновника стало багровым.
— Что за чушь… — начал он, поднимаясь.
— А вам, Жанна Эдуардовна, — Даша повернулась к телеведущей, — Галина Васильевна обещала, что Максим оплатит эфирное время для вашего племянника-музыканта. Из бюджета нашей семьи, разумеется.
— Даша, замолчи! — рявкнул Максим, бросаясь к ней.
— Не подходи, — она не повысила голос, но Максим остановился, словно наткнулся на стену. — А теперь самое интересное. Эта квартира. Галина Васильевна, вы ведь всем рассказали, что купили её сыну? Что это ваш подарок?
Свекровь побледнела, пятна румянца на щеках стали похожи на синяки.
— Я… я помогала…
— Вы не дали ни копейки. — Даша достала из кармана сложенный лист бумаги. — Это выписка из банка. Ипотека оформлена на меня и Максима. Первоначальный взнос — деньги от продажи бабушкиной квартиры. Моей бабушки. Вы здесь — гостья. Гостья, которая решила, что может продавать хозяев.
— Ты пьяна! — взвизгнула Галина Васильевна. — Вадим, не слушайте её! Она истеричка!
— Я абсолютно трезва. — Даша разорвала лист и бросила обрывки на салат «Цезарь». — Господа, банкет окончен. Прошу покинуть помещение. Полиция приедет через десять минут, если вы не уйдете сами. Я заявила о незаконном проникновении посторонних лиц.
Вадим Петрович первым вышел из ступора. Он молча встал, бросил салфетку на пол и направился к выходу, даже не взглянув на Максима.
— Вадим Петрович! Постойте! Это недоразумение! — Максим кинулся за ним, хватая за рукав.
Чиновник брезгливо стряхнул его руку.
— С психами дел не имею. И матери передай — пусть забудет мой номер.
За ним потянулись остальные. Жанна Эдуардовна, проходя мимо Даши, прошипела:
— Дура. Такую партию испортила.
Через пять минут в квартире остались только трое. И официанты, которые молча и быстро собирали посуду, стараясь стать невидимыми..
Галина Васильевна сидела на стуле, прямая, как палка. Её лицо посерело, возраст вдруг проступил сквозь слой косметики глубокими трещинами.
— Ты уничтожила своего мужа, — сказала она глухо. — Ты понимаешь, что ты наделала? Ты уничтожила его карьеру.
— Я спасла себя, — ответила Даша.
Максим вернулся из коридора. Он выглядел страшным. Галстук сбит набок, глаза налиты кровью.
— Убирайся, — сказал он тихо.
— Что? — Даша удивленно подняла бровь.
— Убирайся из моей квартиры! — заорал он так, что зазвенел хрусталь в серванте. — Ты, тварь! Ты все разрушила! Вон отсюда!
Даша спокойно подошла к дивану, где лежала заранее собранная сумка.
— Квартира общая, Максим. Мы будем её делить. И суд будет долгим. Но жить я здесь, конечно, не останусь. Здесь воняет.
Она закинула сумку на плечо.
— Воняет предательством и дешевыми духами твоей мамочки.
Она пошла к двери.
— Ты приползешь! — кричала ей вслед Галина Васильевна, внезапно обретя голос базарной торговки. — Ты с голоду сдохнешь без него! Никто ты, и звать тебя никак!
— Даша! — крикнул Максим. — Если ты сейчас уйдешь, назад дороги не будет!
Даша остановилась в дверях. Обернулась. Посмотрела на мужа, на свекровь, на недоеденные деликатесы и перевернутые стулья.
— А дороги назад и не было, Максим. Была только дорога вниз. И вы её прошли до конца.
Она захлопнула дверь.
В лифте она посмотрела на себя в зеркало. Бледная, без помады, но с абсолютно сухими глазами. Руки не дрожали.
Она вышла в ноябрьскую ночь, вдохнула холодный, мокрый воздух. Он пах выхлопными газами и мокрым асфальтом, но для неё это был запах свободы.
Телефон в кармане вибрировал — Максим звонил уже пятый раз. Даша достала его, вынула сим-карту и бросила её в урну у подъезда.
Она не знала, где будет ночевать. Она не знала, как будет делить ипотеку с человеком, который хотел её продать. Но она знала точно: спектакль окончен. И теперь начинается жизнь. Настоящая, без сценария. Сложная. Своя…
Дверь захлопнулась, но счетчик включился. Пока Галина Васильевна пила корвалол, Даша уже открывала свой ноутбук. В файле, который она копировала полгода, было достаточно компромата, чтобы Максим сел на десять лет. Она не собиралась плакать в подушку. Она собиралась обменять свое молчание на квартиру. И торг здесь неуместен…
