— Значит, все-таки да? Ты и правда считаешь, что я должна была и дальше это терпеть?
Голос Алины был тихим, почти безжизненным, но в нем звенела сталь. Денис провел рукой по лицу, чувствуя, как под пальцами проступает колючая щетина. Он не брился с утра, а казалось, прошла уже целая вечность с того момента, как он, полный планов на вечер, выходил из офиса. Всего один звонок — и мир, который он так старательно выстраивал, пошел трещинами.
— Аля, я не знаю, что я считаю. Я просто… я приехал домой, а мамы нет. Она звонит мне, плачет, говорит, ты ее выставила. С вещами.
— С вещами? — Алина криво усмехнулась. — Одну сумку она взяла. С самым необходимым. Не переживай, ее коллекция фарфоровых слоников и три чемодана с сезонной одеждой стоят в ее комнате. Я ничего не тронула.
Она сидела за кухонным столом, прямая, как натянутая струна, и смотрела куда-то мимо него, на темное окно, в котором отражалась их стерильно-чистая кухня. Тамара Петровна не терпела беспорядка. «Дом — лицо хозяйки», — любила повторять она, с укором глядя на оставленную Алиной на столе кружку.
— Но почему? Что случилось? Еще утром все было нормально.
Алина медленно повернула к нему голову. Ее большие серые глаза, обычно теплые, сейчас были похожи на два кусочка льда.
— Утром? Денис, у нас «нормально» не было уже года три. С тех самых пор, как твоя мама переехала к нам. Было «терпимо». А сегодня мое терпение закончилось.
Он хотел возразить, сказать, что она преувеличивает, что мама просто человек старой закалки, что она желает им только добра. Но слова застряли в горле. Он вспомнил сотни мелких уколов, ядовитых замечаний, вздохов, полных вселенской скорби, которые стали фоном их жизни.
— Что она сделала на этот раз? — спросил он вместо этого, уже догадываясь, что ответ ему не понравится.
— Она решила объяснить Соне, что такое хорошо и что такое плохо, — голос Алины задрожал. — Я пришла забирать ее из сада, а воспитательница смотрит на меня с такой… жалостью. Спрашивает, все ли у нас в порядке. Оказывается, Соня рассказала ей, что мама ее не любит. Что мама устала и хочет от нее избавиться. А любит ее только бабушка.
Денис замер. Соня. Их пятилетняя дочь, их тихое, солнечное сокровище.
— Откуда она это взяла?
— А ты угадай с трех раз, — отрезала Алина. — Я пришла домой, Соня в слезах. Я начала ее расспрашивать. Оказалось, бабушка сегодня утром, пока ты спал, а я была в душе, провела с ребенком воспитательную беседу. Рассказала, что мама плохая, потому что вчера не захотела читать ей пятую сказку на ночь, ведь мама устает на своей работе и не хочет тратить время на дочку. А вот бабушка, она не устает. Бабушка всегда готова.
Она замолчала, судорожно сглотнув.
— Я вошла в ее комнату. Тамара Петровна сидела в кресле и вязала. С таким благостным лицом. Я спросила ее: «Зачем вы это делаете?». А она, знаешь, что она мне ответила? Она посмотрела на меня своими честными глазами и сказала: «Я просто сказала ребенку правду, Алинка. Дети должны знать правду».
Кулаки Дениса сжались сами собой. Не до побелевших костяшек, как в дешевых романах, а просто крепко, до боли в ладонях.
— И что ты сказала?
— Я сказала, что в этом доме ей больше не место. Я сказала, чтобы она собирала вещи и уходила. Куда угодно. К подруге, на вокзал, на Луну. Мне все равно. Я больше не позволю ей калечить моего ребенка.
Она выдохнула, словно сбросила с плеч непосильную ношу.
— Так что да, Денис. Я выгнала ее. И если ты сейчас скажешь мне, что я была неправа, то дверь там же, где и для нее.
Он посмотрел на жену. На уставшую, измученную женщину с темными кругами под глазами, которая только что объявила войну его матери. И впервые за долгие годы он увидел не просто Алину, свою жену, а человека на грани, доведенного до отчаяния. Он знал, что она не шутит.
Квартира Раисы Ивановны, закадычной подруги Тамары Петровны, пахла валокордином и пыльными коврами. Сама Раиса, крупная женщина с громовым голосом и нарисованными ниточками бровями, встретила Дениса у порога с выражением трагической скорби на лице.
— Проходи, сынок, проходи. Мать твоя совсем плоха. Давление подскочило, сердце прихватило. Уж не знаю, как она эту ночь переживет.
Тамара Петровна лежала на продавленном диване, прикрытая пледом. На лбу у нее был компресс, а рядом на столике стояла чашка с недопитым чаем и блюдце с лекарствами. При виде сына ее губы задрожали, и из глаз покатились крупные слезы.
— Дениска… сыночек… — прошептала она, протягивая к нему руку. — Ты пришел…
Денис сел на стул рядом. От запаха лекарств у него закружилась голова.
— Мама, что происходит? Зачем ты наговорила все это Соне?
Тамара Петровна тут же отдернула руку и прижала ее к груди, изображая сердечный приступ.
— Я?! Я просто хотела как лучше! Девочка плакала, что ты с ней мало играешь, что Алинка на нее вечно кричит… Я ее просто пожалела! Сказала, что бабушка ее любит! Это что, преступление теперь — любить собственную внучку?
— Ты сказала ей, что Алина ее не любит! Ты понимаешь, что ты сказала пятилетнему ребенку?
— Это она тебе напела! — воскликнула Тамара Петровна, садясь на диване. Компресс съехал ей на ухо. — Эта змея! Она меня выжила! Вышвырнула на улицу, как собаку! Из моей же квартиры!
— Мама, это не твоя квартира, — тихо, но твердо сказал Денис. — Это наша с Алиной квартира.
Он знал, что это был удар ниже пояса, но больше не мог слушать эту ложь. Да, семь лет назад, когда они с Алиной только поженились и ждали Соню, мать продала свою крошечную «однушку» на окраине города. Да, она отдала им все деньги, которые стали первым взносом по ипотеке на эту просторную «двушку». Но было и условие: она будет жить с ними. Тогда, в эйфории от грядущего отцовства и собственного жилья, Денис с готовностью согласился. Алина, стиснув зубы, тоже. Они и представить не могли, во что это выльется.
Лицо Тамары Петровны исказилось.
— Как… как ты можешь? Я для вас все! Я душу вложила в это гнездо, а ты… Ты повторяешь ее слова! Она тебя настроила против родной матери!
— Никто меня не настраивал, — устало произнес Денис. — Я просто хочу, чтобы в моем доме был мир.
— Мира захотел? — вмешалась Раиса Ивановна, внося в комнату новую волну запаха валокордина. — А о матери ты подумал? Она ради тебя всем пожертвовала, а твоя мегера ее за порог! Ты мужик или кто? Поставь ее на место! Скажи, чтобы извинилась перед матерью, в ногах валялась!
Денис поднялся.
— Спасибо за гостеприимство, Раиса Ивановна. Мама, я заеду завтра. Тебе нужно успокоиться. И мне тоже.
Он вышел из квартиры, не оборачиваясь. За спиной неслись причитания матери и грозный бас ее подруги, но он их уже не слышал. В ушах стояли слова Алины: «Я больше не позволю ей калечить моего ребенка».
Следующие несколько дней превратились в тягучий, липкий кошмар. Дома царила ледяная тишина, которую нарушал только детский смех Сони, не до конца понимающей масштаб развернувшейся драмы. Алина была подчеркнуто вежлива и отстранена. Она готовила ужин, занималась с дочкой, но делала все это молча, словно Дениса не было в квартире. Спать он перебрался в гостиную на диван. Любая его попытка начать разговор натыкалась на глухую стену.
— Я все сказала, Денис. Решение за тобой.
Звонки матери стали его персональным адом. Она то рыдала, рассказывая, как ей одиноко и страшно, то переходила на обвинения, называя его неблагодарным сыном и подкаблучником. Раиса Ивановна, очевидно сидевшая рядом, подливала масла в огонь, выкрикивая советы на заднем плане.
— Дениска, ну что ты решил? — спрашивала Тамара Петровна в очередной раз. Ее голос был слаб и надломлен. — Я не могу больше жить у Раи. Это чужой дом. Я хочу домой.
— Мама, Алина не готова…
— А меня не волнует, к чему она там готова! — взвизгнула она, мгновенно забыв про слабость. — Это ты должен решать! Скажи ей, чтобы собирала свои манатки и убиралась к своей мамочке! А мы с тобой и Сонечкой будем жить, как раньше. Хорошо будем жить, сынок…
Денис молчал, чувствуя, как внутри все холодеет. Она даже не пыталась скрыть своих намерений. Ей не нужна была Алина. Ей нужен был он, ее сын, и внучка в безраздельное пользование.
Вечером он попытался еще раз поговорить с Алиной. Он нашел ее на балконе. Она стояла, закутавшись в плед, и смотрела на огни ночного города.
— Аля… Может, есть какой-то выход? Ну, не знаю… Она извинится…
Алина медленно обернулась. В полумраке ее лицо казалось незнакомым и жестким.
— Она не извинится, Денис. Никогда. Потому что она не считает себя виноватой. Виновата я — в том, что существую. В том, что отняла у нее сына. В том, что родила ей внучку, которую она хочет воспитывать сама. Любой «выход», который ты сейчас ищешь, — это просто отсрочка. Через месяц, через два все повторится. Только будет еще хуже.
Она сделала шаг к нему.
— Я люблю тебя. Но я не могу так больше жить. Я не хочу, чтобы моя дочь росла в атмосфере ненависти и манипуляций. Я не хочу каждый день чувствовать себя чужой в собственном доме. Поэтому выбор простой. Либо она, либо я. И, Денис, — она заглянула ему прямо в глаза, — я не буду ждать вечно.
В тот вечер он понял, что точка невозврата пройдена. Его уютный, привычный мир рухнул окончательно. Попытки склеить его осколки были бессмысленны. Нужно было строить новый. Вопрос был лишь в том, с кем.
Ультиматум прозвучал через день. Денис как раз парковался у офиса, когда зазвонил телефон. Голос матери был на удивление спокоен и холоден, и от этого спокойствия по спине пробежал мороз.
— Значит так, сынок. Я тут подумала. Раз твоя жена не хочет жить со мной под одной крышей, у меня есть предложение. Либо она сегодня же приезжает к Раисе, падает передо мной на колени и умоляет ее простить, и тогда я, может быть, подумаю, возвращаться ли мне. Либо…
Она сделала паузу, смакуя момент.
— Либо вы продаете квартиру. Отдаете мне мою долю — я считала, по нынешним ценам это примерно сорок процентов. Я покупаю себе жилье. А вы… а вы как хотите. Можете снова в ипотеку влезть. Только внучку я в таком случае больше никогда не увижу. И в этом будет только ее вина. Передай ей это.
Денис сидел в машине и смотрел на экран телефона, на котором светилось имя «Мама». Продавать квартиру. Их квартиру, в которую они вложили столько сил, в которой прошел первый год жизни Сони, где каждая царапина на паркете была историей. Отдать сорок процентов. Снова ипотека, съемное жилье, неустроенность. И все это — как наказание. Как способ показать, кто здесь главный.
В этот момент что-то в нем оборвалось. Вся его сыновья любовь, чувство долга, благодарность — все это съежилось под напором ледяной, расчетливой жестокости. Он увидел не несчастную одинокую мать, а манипулятора, готового разрушить жизнь собственного сына ради власти.
Он завел машину и поехал. Но не в офис, а к Раисе Ивановне.
Дверь ему открыла мать. Она была одета в свой лучший «выходной» костюм — строгая юбка, идеально отглаженная блузка с бантом. На лице — выражение оскорбленной королевы. Раиса маячила за ее спиной, готовая к бою.
— Я пришел сказать тебе свое решение, — произнес Денис, входя в квартиру. Он не разулся, оставшись стоять на грязном коврике у порога.
— Я слушаю, — процедила Тамара Петровна.
— Квартиру мы продавать не будем. Алина ни перед кем на коленях стоять не будет. Это мой дом, и моя семья. И я не позволю тебе ее разрушить.
На лице матери отразилось изумление, быстро сменившееся гневом.
— Да как ты смеешь! После всего, что я для тебя сделала!
— Я благодарен тебе за все, мама. Правда. Но твоя помощь не дает тебе права владеть моей жизнью. Мы с Алиной готовы помочь тебе. Мы снимем для тебя квартиру. Небольшую, но уютную, рядом с нами. Ты сможешь видеть Соню, когда захочешь. Я буду приезжать, помогать. Но жить вместе мы больше не будем. Никогда.
Тишина в прихожей стала оглушительной. Раиса Ивановна открыла рот, но так и застыла с полуоткрытым ртом.
Тамара Петровна смотрела на сына так, будто видела его впервые.
— Значит… ты выбрал ее? — прошептала она.
— Я выбрал свою семью, мама. Свою жену и своего ребенка. А ты — часть этой семьи. Но ты не можешь быть ее центром, разрушающим все вокруг.
— Вон! — вдруг закричала она, и ее лицо побагровело. — Вон отсюда, предатель! Не хочу тебя видеть! Ты мне больше не сын!
Денис молча повернулся и вышел. Он закрыл за собой дверь, отсекая крики и проклятия. Спускаясь по лестнице, он впервые за много дней почувствовал не удушающую тяжесть, а странную, горькую легкость.
Он вернулся домой, когда уже стемнело. Алина была на кухне, мыла посуду. Она обернулась на звук открывающейся двери, и ее плечи напряглись.
Денис подошел и остановился в паре шагов от нее.
— Я поговорил с мамой.
Алина молча смотрела на него, вытирая руки полотенцем.
— Она больше не будет жить с нами, — продолжил он ровным голосом. — Я сказал ей, что мы снимем для нее квартиру. Она отказалась. Назвала меня предателем.
Он не просил прощения. Он не ждал похвалы. Он просто констатировал факт.
Алина долго смотрела ему в глаза. Потом медленно подошла и просто обняла его. Крепко, отчаянно, словно боясь, что он сейчас исчезнет. Денис обнял ее в ответ, зарываясь лицом в ее волосы, пахнущие домом и чем-то неуловимо родным. Они стояли так посреди кухни очень долго. Никто не плакал. Просто лед, сковывавший их несколько дней, начал медленно таять.
Через неделю молчания Тамара Петровна позвонила сама. Ее голос был чужим, безэмоциональным.
— Я согласна на квартиру. Ищи. Только не в соседнем доме. Не хочу случайно сталкиваться с твоей… женой.
Они нашли ей небольшую, но светлую студию в квартале от них. Денис сам перевез ее вещи. Мать разговаривала с ним односложно, не глядя в глаза. Когда он уходил, она не сказала «спасибо» или «прощай». Она просто закрыла за ним дверь.
Прошло полгода. Жизнь вошла в новую, странную колею. Из их с Алиной дома ушла вечная, гнетущая тревога. Они снова начали смеяться, разговаривать по вечерам, строить планы. Они заново учились быть мужем и женой, а не союзниками на поле боя.
Денис раз в неделю навещал мать. Эти визиты были пыткой. Она была подчеркнуто вежлива, предлагала чай, спрашивала о работе. Но между ними выросла стеклянная стена. Она ни разу не спросила про Алину. Соню она забирала по субботам. Они гуляли в парке или ходили в кафе. В дом к Денису и Алине Тамара Петровна не приходила. Алина и не настаивала. Шрам был слишком глубок.
Иногда по вечерам Денис, глядя, как Алина читает Соне сказку, а в доме царит покой, чувствовал себя почти счастливым. Но потом он вспоминал холодный голос матери в телефоне, ее чужие глаза в новой, пустой квартире, и на сердце ложилась тень. Он спас свою семью. Но заплатил за это частью своей души. И он знал, что эта цена была окончательной.
