– Катенька, ты бы хоть форточку приоткрыла, дышать совсем нечем. Голова раскалывается от этой твоей… работы.
Голос Тамары Павловны, вкрадчивый и тягучий, как валокордин, который она теперь пила трижды в день, просочился в наушники Кати сквозь музыку. Катя нажала на паузу и медленно обернулась. Её свекровь сидела в кресле, которое Вадим притащил из её квартиры, укутав ноги пледом даже в июньскую жару. На столике рядом стояла чашка с недопитым травяным чаем и блюдце с единственной сушкой. Всё это создавало образ страдающей, хрупкой женщины, которой Тамара Павловна, с её крепким телосложением и зорким взглядом, совершенно не была.
– Я открою, Тамара Павловна. Только у меня отчёт горит, мне бы ещё часок тишины, – Катя постаралась, чтобы голос звучал ровно, без раздражения, которое копошилось где-то под рёбрами.
– Тишины ей… – пробурчала свекровь, но уже тише, словно для себя. – В доме живых людей тишины она захотела. Мы же тебе не мебель, чтобы молчать по приказу. Вадик вон тоже, весь в делах, весь в проектах, а о матери подумать некогда.
Катя промолчала, возвращаясь к экрану ноутбука. «Живые люди» в лице её мужа Вадима сейчас спали в соседней комнате после очередной ночи «анализа рынков» и «поиска инвесторов». Его «проекты» менялись каждые три месяца, оставляя после себя лишь дыры в семейном бюджете и ворох ненужных визиток.
Тамара Павловна появилась в их двухкомнатной квартире месяц назад. Не то чтобы переехала – скорее, плавно перетекла. Сначала приехала «на недельку, давление померить в городских условиях», потом у неё «защемило спину», и Вадим, мечась между ней и Катей с лицом трагического героя, заявил, что маму в таком состоянии одну не оставит. Катя, стиснув зубы, согласилась. Она помнила, как её собственная мать до последнего дня отказывалась от помощи, чтобы не быть обузой. Гордость? Наверное. У Тамары Павловны такой «глупой» гордости не было.
Она не хозяйничала. Боже упаси. Она не двигала мебель и не критиковала занавески. Её тактика была тоньше. Она просто существовала в пространстве так, что это пространство начинало сжиматься вокруг Кати. Она вздыхала, когда Катя готовила курицу, а не индейку («Катенька, ты же знаешь, мне жирное нельзя»). Она садилась пить чай именно в тот момент, когда Катя раскладывала на кухонном столе рабочие документы. Она просила «просто посидеть рядом», когда у Кати была видеоконференция, и громко комментировала внешность её коллег.
– Ой, а этот у вас какой серьёзный. Начальник, небось? Сразу видно, человек при должности. Не то что некоторые…
Катя выключала микрофон и с натянутой улыбкой просила свекровь дать ей поработать. Тамара Павловна не спорила. Она лишь поджимала губы и с видом оскорблённой добродетели удалялась в комнату, откуда через десять минут доносился скорбный телефонный разговор с подругой: «Да что я, Людочка? Я им не мешаю. Сижу тихонько, как мышка. Молодым ведь свобода нужна…»
Свобода. Катя уже забыла, что это такое. Её квартира превратилась в филиал поликлиники с постоянными процедурами, измерениями давления и обсуждением симптомов. А Вадим… Вадим витал в облаках.
– Кать, ну ты чего? Маме просто внимания не хватает, – говорил он, когда она пыталась завести разговор. – Она же не со зла. Потерпи немного, вот сейчас мой стартап выстрелит, купим дом большой, и у мамы будет своя комната, и у нас свой кабинет.
Этот «стартап» заключался в разработке мобильного приложения для поиска потерянных носков. Вадим был уверен в его гениальности. Катя, работавшая бухгалтером на удалёнке и тащившая на себе ипотеку и все счета, в гениальности приложения сильно сомневалась, но молчала. Спорить с Вадимом было всё равно что пытаться поймать ветер в ладонь – он ускользал, сыпал терминами, обещал золотые горы и в конце концов обвинял её в отсутствии веры в него.
Сегодняшний день был особенно тяжёлым. Крупный клиент требовал срочно свести квартальный баланс, цифры плясали перед глазами, а из комнаты свекрови доносилось монотонное бормотание телевизора. Там шло какое-то ток-шоу, где кричали и плакали. Катя чувствовала, как её собственное терпение истончается, превращаясь в паутинку.
В семь вечера она наконец закончила, отправила отчёт и закрыла ноутбук с чувством, будто разгрузила вагон угля. Голова гудела. На кухне её ждал сюрприз. В раковине громоздилась гора посуды, на столе стояла пустая коробка из-под пиццы. Вадим, бодрый и выспавшийся, сидел за её ноутбуком и что-то быстро печатал.
– О, ты уже всё? – он улыбнулся ей своей обезоруживающей мальчишеской улыбкой. – А мы тут с мамой решили перекусить, чтобы тебя не отвлекать. Я пиццу заказал.
– Я вижу, – Катя посмотрела на раковину. – А убрать за собой не решили?
Улыбка Вадима слегка померкла.
– Катюш, ну я же занят! Я тут инвестору потенциальному пишу, момент нельзя упускать. Ты же знаешь. Помою я потом, куда оно денется.
Из комнаты вышла Тамара Павловна. Она была уже не в пледе, а в своём любимом домашнем халате в мелкий цветочек, который делал её похожей на большой цветастый диван.
– Катенька, ужин скоро? А то я таблетки выпила, мне нужно строго по расписанию есть, – произнесла она таким тоном, будто делала Кате огромное одолжение, напоминая о своих потребностях.
И тут паутинка лопнула. Не со звоном, не с треском, а тихо и окончательно. Катя посмотрела на мужа, который снова уткнулся в экран, на свекровь, которая выжидательно смотрела на неё, на гору грязной посуды. И впервые за долгие недели почувствовала не раздражение или усталость, а холодное, спокойное безразличие.
– Ужина не будет, – сказала она тихо.
Вадим оторвался от ноутбука.
– В смысле?
– В прямом. Я работала весь день, чтобы оплатить эту квартиру, эту пиццу и интернет для твоих «проектов». Я устала. Готовить я не буду.
Тамара Павловна картинно ахнула и прижала руку к сердцу.
– Вадик, ты слышишь? Она нас голодом уморить хочет! Я же сердечница!
– Кать, ты чего? – Вадим встал, в его голосе зазвучали обиженные нотки. – Мы же тебя не трогали, дали спокойно поработать. Могла бы и приготовить что-то простое.
– Что-то простое? – Катя усмехнулась. – Конечно. Завтрак для мамы, потому что у неё диета. Обед для тебя, потому что ты «экономишь на бизнес-ланчах». Ужин для всех, потому что я «всё равно на кухне». А что ела сегодня я? Кофе и бутерброд утром. Всё. Я не кухарка и не прислуга.
– Да кто тебя прислугой называет? – взвился Вадим. – Совсем уже! Неблагодарная! Мама ради нас сюда приехала, чтобы под присмотром быть, а ты…
– Мама приехала, потому что в своей квартире ей стало скучно, – отрезала Катя. – Там ведь нет никого, кто бы бегал вокруг неё, мерил давление и слушал жалобы на здоровье двадцать четыре на семь.
– Да как ты смеешь! – Тамара Павловна перешла от трагедии к праведному гневу. – Я жизнь сыну посвятила, ночей не спала, а теперь слушаю такое от… от неё! Вадик, я сейчас же уезжаю! Вызывай мне такси! Я не останусь здесь ни минуты!
Она развернулась и демонстративно пошла в комнату, ожидая, что сын бросится её останавливать. Вадим действительно бросился.
– Мама, подожди! Катя, извинись немедленно! Ты видишь, до чего ты мать довела?
Но Катя смотрела на него так, словно видела впервые. Не её любимого, немного непрактичного, но доброго мужа, а чужого, инфантильного мужчину с испуганными глазами.
– Нет, Вадим. Я не буду извиняться.
Она взяла свою сумку, надела туфли и вышла из квартиры. Не хлопая дверью. Просто закрыла её за собой. Ей нужно было подышать. Просто подышать воздухом, в котором не было запаха валокордина и упрёков.
Она бродила по вечернему городу часа два. Не думая ни о чём конкретном, просто смотрела на витрины, на спешащих прохожих, на огни машин. В кармане завибрировал телефон. Десять пропущенных от Вадима. Потом пришло сообщение: «Ты где? Маме плохо, я вызвал скорую».
Катино сердце на миг сжалось от привычного чувства вины. А потом она остановилась и внимательно перечитала сообщение. «Я вызвал скорую». Не «вызови», а «вызвал». Значит, справился сам. Впервые за долгое время он что-то сделал сам, а не попросил её. И это стало вторым щелчком в её сознании.
Она не поехала домой. Вместо этого сняла номер в небольшой гостинице недалеко от центра. Заказала в номер салат и бокал вина. И впервые за месяц ела в полной, абсолютной тишине. Это была лучшая трапеза в её жизни.
Утром она выключила телефон и поехала на работу – в офис. Просто чтобы сменить обстановку. Начальник, удивлённый её появлением, выделил ей свободный стол. Работать в гуле офисной жизни, где никто не вздыхал за спиной и не требовал чаю, было непривычно и прекрасно. Она сделала за день столько, сколько дома не могла сделать за три.
Вечером она включила телефон. Десятки сообщений от Вадима. Сначала гневные, потом умоляющие, потом панические. «Катя, вернись», «Я не знаю, что делать», «Мама ничего не ест», «Как пользоваться стиральной машиной?».
Катя читала их без злорадства, с какой-то отстранённой грустью. Он действительно не знал. Он прожил с ней восемь лет, но не знал, как включить стиральную машину. Потому что всегда была она, Катя, которая всё сделает, решит, организует.
Она не отвечала. Прошла неделя. Она жила в гостинице, ходила на работу, вечерами гуляла или встречалась с подругой Леной, которая, выслушав её историю, сказала только одно: «Наконец-то».
Через неделю Катя поняла, что готова вернуться. Не к ним. А к себе домой. В свою квартиру.
Она приехала днём, открыв дверь своим ключом. В квартире царил хаос. Горы посуды, разбросанные вещи, стойкий запах чего-то кислого. На кухне сидели Вадим и Тамара Павловна. Оба выглядели помятыми и несчастными. Увидев её, Вадим вскочил.
– Катя! Ты вернулась! Я так знал! Мы так скучали!
– Я приехала не к вам, – её голос был спокойным и твёрдым, как никогда. – Я приехала домой. А вам пора.
Вадим замер.
– Что? Куда пора?
– Тебе – к маме. Или на съёмную квартиру. Или куда угодно. Но не сюда. Вадим, я подаю на развод.
– Ты… ты с ума сошла? – прошептал он, его лицо вытянулось. – Из-за какой-то ссоры? Из-за ужина?
– Не из-за ужина. А из-за того, что вся моя жизнь превратилась в обслуживание вас двоих. Твоих бесконечных «проектов» и её бесконечных болезней. Я больше так не хочу. И не буду.
Тамара Павловна, до этого молчавшая, подняла голову. В её глазах не было ни слабости, ни болезни. Только холодная, ядовитая злость.
– Ах ты!.. Решила нас выгнать? Из квартиры, которую мой сын…
– Эту квартиру я взяла в ипотеку за два года до нашей свадьбы, – прервала её Катя. – И плачу за неё я. Из своей зарплаты. Вадим за восемь лет не внёс ни одного платежа. Так что да, я решила вас выгнать.
Она посмотрела на свекровь, потом на мужа, который растерянно переводил взгляд с неё на мать. И в этот момент вся жалость, которая ещё теплилась в душе, окончательно испарилась. Перед ней сидели два взрослых, дееспособных человека, которые сознательно превратили её в функцию. В удобное приложение к своей жизни.
– Требовать завтрак, обед и ужин будете у себя дома, ясно? – Катя произнесла эту фразу, заглавие своей новой жизни, почти шёпотом, но каждое слово било наотмашь. – Даю вам два часа, чтобы собрать вещи. На выход. Вместе с сыном-тунеядцем.
Тамара Павловна задохнулась от возмущения. Вадим что-то лепетал про любовь, про семью, про то, что она всё рушит. Но Катя их уже не слышала. Она прошла в свою спальню, открыла настежь окно, впуская свежий ветер, и начала собирать их вещи в большие мусорные пакеты. Его одежду, её халат в цветочек, плед, тонометр, баночки с таблетками.
Они уходили скандаля. Тамара Павловна кричала проклятия, обещала, что Катя сгниёт в одиночестве. Вадим пытался взывать к её совести, тащил за руку, заглядывал в глаза. Но глаза у Кати были пустые. Она просто стояла в дверях, держа пакеты, и ждала, когда они уйдут.
Когда за ними закрылась дверь, в квартире наступила оглушительная тишина. Катя медленно обошла свои владения. Грязно, неуютно, но это была её территория. Её крепость. Она подошла к креслу, которое притащил Вадим, и с усилием вытолкала его на лестничную клетку. Потом вернулась, сгребла в охапку все чашки, блюдца и пледы Тамары Павловны и вынесла их следом.
Она убиралась всю ночь. Драила, мыла, чистила. Выбрасывала всё, что напоминало о последних месяцах этого душного, липкого кошмара. Под утро, совершенно без сил, она заварила себе кофе в своей любимой чашке, которую прятала в шкафу, села на кухне и посмотрела на восходящее солнце.
Впереди была неизвестность. Развод, раздел имущества, которого, по сути, и не было. Одиночество. Но впервые за долгое время она чувствовала не страх, а облегчение. Она снова могла дышать. И этого было более чем достаточно, чтобы начать новую жизнь.
