— Твоя дача — это теперь семейная собственность, и я буду приезжать, когда захочу, — заявила свекровь, ставя на стол плетеную корзину, из которой выглядывали пучки укропа и редиса.
Катя замерла с чашкой в руке. Воздух в маленькой дачной кухне, пахнущий деревом и чабрецом, вдруг стал густым и тяжелым. Она посмотрела на мужа, Андрея, который с деланым энтузиазмом разглядывал принесенные Тамарой Павловной овощи, словно это были сокровища фараонов. Он явно надеялся, что Катя пропустит эту фразу мимо ушей. Не пропустила.
— В каком смысле «семейная собственность», Тамара Павловна? — голос Кати прозвучал ровно, но в нем зазвенел холодок, который всегда появлялся, когда она собирала волю в кулак.
Свекровь, женщина крупная, с высокой прической, залаченной до состояния шлема, и лицом, на котором вечно боролись величие и обида, окинула Катю снисходительным взглядом.
— В прямом, Катенька. Андрей — мой сын, а ты — его жена. Значит, все, что ваше — оно общее, семейное. Эта дача теперь — наше общее гнездо. Я вот и рассаду помидоров привезла. Надо же землей заниматься, а то все бурьяном поросло.
Она говорила так, будто дарила им величайшее благо. Андрей наконец оторвался от редиса и предпринял неуклюжую попытку сгладить углы.
— Мам, мы же договаривались, что вы с отцом приедете на следующие выходные, на шашлыки.
— А что мне, сынок, до следующих выходных в душном городе делать? — театрально вздохнула Тамара Павловна. — Тут воздух, природа. И потом, я же не в гости приехала, а к себе.
Катя поставила чашку на стол. Громко. Она молча вышла из кухни и пошла вглубь участка, к старой яблоне. Дача досталась ей от бабушки. Это был не просто домик и шесть соток. Это было ее детство, ее убежище, место, где она чувствовала себя абсолютно защищенной. Каждая доска, каждый куст были пропитаны ее воспоминаниями. И теперь это место объявляли «семейной собственностью».
Вечером, когда они вернулись в город, напряжение в машине можно было резать ножом. Тамара Павловна, устроившись на заднем сиденье, всю дорогу вещала о своих планах на переустройство участка, а Андрей только мычал в ответ, вцепившись в руль.
— Ты собираешься что-то с этим делать? — спросила Катя, как только за ними закрылась дверь квартиры.
— Кать, ну ты же знаешь маму. Она просто… гиперопеку проявляет. Она хочет быть нужной.
— Андрей, она объявила мою личную дачу общей собственностью и заявила, что будет приезжать туда без спроса. Это не гиперопека, это захват территории.
— Не преувеличивай. Она моя мать. Я не могу просто сказать ей: «Уходи и не появляйся».
— А я и не прошу. Я прошу установить границы. Это моя дача. Моя. От моей бабушки. Тебя и твоих родителей я всегда рада там видеть. В качестве гостей. Когда мы договариваемся об этом заранее.
Андрей потер переносицу. Он выглядел уставшим.
— Хорошо. Я поговорю с ней. Обещаю. Только давай без скандалов.
Разговор, видимо, состоялся. Через несколько дней позвонила Тамара Павловна. Голос ее был полон ледяной вежливости.
— Катенька, здравствуй. Я тут подумала, раз уж дача у нас теперь общая, нужно же порядок наводить. Я в субботу пригласила свою сестру, тетю Валю, и ее мужа. Они специалисты по огородам. Помогут нам грядки правильно разметить. Вы ведь с Андрюшей ничего не умеете.
Катя молчала в трубку, чувствуя, как внутри все закипает.
— Тамара Павловна, — медленно начала она, — в эту субботу у нас другие планы. И я бы предпочла сама решать, кого и когда приглашать на свою дачу.
— Какие могут быть планы, когда земля простаивает? — искренне удивилась свекровь. — И что значит «на свою»? Мы же вроде все решили. Андрей сказал, ты не против помощи.
Ложь была настолько наглой, что Катя на секунду потеряла дар речи.
— Мы приедем в воскресенье, — сухо отрезала она. — Одни.
— Ну как знаете, — в голосе свекрови прозвучала неприкрытая обида. — Только потом не жалуйтесь, что все сорняками заросло.
В воскресенье, приехав на дачу, Катя обнаружила, что «специалисты по огородам» все-таки побывали здесь. Прямо посреди лужайки, где Катя любила загорать, была вскопана уродливая прямоугольная грядка. А самое страшное ждало ее у веранды. Три куста сортовых роз, которые сажала еще ее бабушка и которые Катя с такой любовью выхаживала, были безжалостно выкорчеваны. На их месте торчали воткнутые в землю колышки, очевидно, размечая место под будущие посадки.
Она стояла и смотрела на вырванные с корнем, брошенные у забора кусты. Слезы застилали глаза, но она не плакала. Внутри нарастала холодная, звенящая ярость. Она повернулась к Андрею, который с растерянным видом осматривал поле боя.
— Вот. Это твой «разговор» с мамой. Вот результат твоей дипломатии.
— Катя, я… я не знал. Я клянусь, я ей сказал…
— Что ты ей сказал, Андрей? Что я «не против помощи»? Что можно приходить и хозяйничать? Она уничтожила память о моей бабушке!
— Это всего лишь цветы…
— Нет! — ее голос сорвался. — Это не «всего лишь цветы»! Это черта, которую она перешла. И ты ей это позволил.
Она развернулась и пошла к машине.
— Я уезжаю. А ты можешь оставаться здесь. В вашей «семейной собственности». Сажай картошку.
Дома она собрала его вещи в две большие спортивные сумки. Когда он поздно вечером приехал, сумки стояли у порога.
— Что это? — тихо спросил он.
— Это твои вещи. Поезжай к маме, Андрей. Раз ты не можешь отделить свою семью от ее, значит, твоя семья — это она. А я в этом участвовать не хочу.
— Катя, ты не можешь так… Это же наш дом.
— Это мой дом. Квартира моя, дача моя. А ты, как оказалось, мамин. Ты должен был защитить меня. Нашу семью. Ты этого не сделал. Ты выбрал позицию страуса. Что ж, теперь можешь прятать голову в песок у мамы под крылом.
Он не уехал. Он сидел на кухне до утра, а Катя лежала в спальне, глядя в потолок и чувствуя, как рушится ее мир. Она любила его. Но жить так, постоянно обороняясь, постоянно ожидая удара в спину, она не могла.
Утром Андрей выглядел постаревшим на десять лет.
— Я все исправлю, — сказал он хрипло. — Я поговорю с ней. По-настоящему.
— У тебя был шанс, — безразлично ответила Катя.
Но он все-таки поехал. Вернулся через несколько часов, мрачный как туча.
— Я сказал ей все. Что она не имеет права появляться на даче без твоего разрешения. Что она перешла все границы. Что она разрушает нашу семью.
— И что она? — спросила Катя, не чувствуя ни удовлетворения, ни злорадства. Только пустоту.
— Она… она сказала, что мы неблагодарные. Что она вложила в нас столько сил и денег. Напомнила про первый взнос за твою квартиру…
Катя удивленно подняла брови.
— Какой еще первый взнос? Я брала ипотеку, когда мы еще не были знакомы. Первый взнос мне помогли собрать мои родители.
— Нет, — Андрей покачал головой. — Мама сказала, что дала мне тогда крупную сумму. Сказала: «Отдашь, когда сможешь». И я отдал ее тебе… Я думал, ты знаешь.
Катя села на стул. Вот она, интрига. Та самая «помощь», которой свекровь теперь попрекала их. Только вот никакой помощи не было. Андрей действительно дал ей тогда деньги, но сказал, что это его личные сбережения с какой-то удачной подработки.
— Андрей, сколько она тебе дала?
— Пятьсот тысяч.
Сумма совпадала. Но Катя точно знала — ее родители не могли ошибиться. Они дали ей ровно столько же. Она открыла ноутбук и нашла в старых файлах скан договора дарения от родителей.
— Вот, смотри. Вот документ. Вот сумма. Твоя мама не давала нам ни копейки на эту квартиру.
Андрей смотрел на экран, и лицо его медленно менялось. Недоумение сменялось растерянностью, а затем — горьким пониманием.
— Но… откуда у меня тогда были эти деньги?
— А вот это, дорогой мой муж, тебе и предстоит выяснить.
Расследование было недолгим. Помогла сестра Андрея, Лена, с которой у Кати сложились на удивление ровные отношения. Лена была полной противоположностью матери — резкая, ироничная, не склонная к сантиментам.
— Мать опять чудит? — спросила она по телефону без предисловий, когда Катя ей позвонила.
Катя вкратце обрисовала ситуацию с дачей и деньгами. Лена помолчала.
— Понятно, — сказала она наконец. — Классика жанра. Насчет денег… Помнишь, отец умер за год до вашей с Андрюхой свадьбы? У него была страховка на работе. Не огромная, но приличная сумма. Мать получила выплату. Сказала нам с Андреем, что все ушло на похороны и долги. Видимо, не все. Часть она придержала. А потом выдала Андрюхе под видом своих «сбережений». Чтобы крючок был. Чтобы всю жизнь можно было попрекать. Отец бы ее за это… В общем, ты поняла.
Вечером Катя пересказала этот разговор Андрею. Он сидел, ссутулившись, и молчал. Картина складывалась уродливая, но целостная. Многолетняя манипуляция, построенная на лжи и полуправде. Желание контролировать, держать сына на коротком поводке, даже когда у него появилась своя семья.
— Что ты теперь будешь делать? — спросила Катя. Вопрос был не про дачу. Про их жизнь.
На следующий день они поехали к Тамаре Павловне. Втроем. Андрей, Катя и Лена. Свекровь встретила их с выражением оскорбленной добродетели на лице.
— Наконец-то явились, неблагодарные. Приехали прощения просить?
Андрей шагнул вперед. Он был спокоен, но в этом спокойствии чувствовалась сталь, которой Катя никогда в нем не видела.
— Мама, мы приехали поговорить про деньги. Про отцовскую страховку.
Лицо Тамары Павловны на мгновение дрогнуло, но она тут же взяла себя в руки.
— Какую еще страховку? Что вы выдумываете? Я все до копейки на вас потратила!
— Хватит, мам, — вмешалась Лена. — Я звонила в страховую. Я знаю сумму. И знаю, сколько стоили похороны. Остаток ты присвоила. А потом выдала Андрею как долг.
— Да как вы смеете! — закричала Тамара Павловна, переходя на визг. — Я вас растила, ночей не спала, а вы… Вы со своей… — она метнула ядовитый взгляд на Катю, — …с этой вертихвосткой сговорились против родной матери!
— Она моя жена, — отрезал Андрей. — И ты больше не будешь ее оскорблять. Как и не будешь появляться в нашем доме или на даче. Никогда.
— Ах так! — свекровь задыхалась от ярости. — Ты меня, мать, на нее променял! Выгоняешь меня из жизни своей?
— Ты сама себя выгнала, мама. Своей ложью.
Они ушли, оставив ее кричать им в спину проклятия. В машине все молчали. Лена первая нарушила тишину.
— Ну вот. Теперь мы официально сироты при живой матери. Поздравляю.
Она усмехнулась, но в глазах ее стояла боль.
Вернувшись домой, Катя прошла в спальню и распахнула окно. Город шумел внизу, жил своей жизнью. Андрей подошел и обнял ее сзади.
— Прости меня, — прошептал он ей в волосы. — За то, что был слеп. За то, что не защитил.
Катя не ответила. Она просто стояла, глядя на огни ночного города. Она не знала, сможет ли простить. Не его — ту ситуацию, ту боль, то унижение. Шрам останется навсегда.
В выходные они поехали на дачу. Участок встретил их тишиной. Уродливая грядка посреди газона и выкорчеванные розы у забора были немым укором. Андрей молча взял лопату и начал закапывать грядку, возвращая лужайке ее прежний вид. Катя подошла к изуродованным кустам. Некоторые ветки были сломаны, корни порваны. Но на паре из них еще виднелись живые почки.
Она принесла ведро с водой, секатор, начала осторожно обрезать мертвые ветки, осматривать корни. Шансов было мало, но они были.
Андрей закончил с грядкой и подошел к ней.
— Давай я помогу.
Он присел рядом, и они вместе, в молчании, принялись спасать то, что еще можно было спасти. Они не говорили о будущем. Они не знали, что будет с их браком, с их чувствами. Но в этот момент, работая бок о бок с землей, они оба понимали одно: что-то важное было безвозвратно разрушено, но что-то новое, выстраданное, только начинало пробиваться к свету. Без гарантий. Без обещаний. Просто тихий, хрупкий шанс. И дача, ее дача, снова стала тихой гаванью, территорией, отвоеванной в тяжелом бою, где больше никогда не будет звучать голос свекрови.
