— А ну-ка, положи сервиз на место. Медленно. Чтобы ни одно блюдце не звякнуло.
Голос Оли звучал не громко, но в нем лязгнул такой металл, какой бывает в голосе начальника логистического цеха, когда фура с товаром опаздывает на разгрузку, а водитель пытается оправдаться пробками. Она стояла в дверном проеме своей собственной «двушки», которую неделю назад по доброте душевной (и под диким нажимом свекрови) уступила «пожить на пару дней» троюродной тетке мужа и её супругу.
Картина, открывшаяся Оле, напоминала полотно передвижников, только с уклоном в бытовой сюрреализм.
На её любимом, молочного цвета диване, застеленном теперь каким-то синим, пахнущим сыростью пледом, возлежал дядя Витя. Это был грузный мужчина с лицом цвета залежалой свеклы и глазами, в которых плескалась вековая тоска по халяве. Он методично чистил вяленую воблу. Чешуя летела прямо на ворс ковра.
А у серванта, встав на цыпочки, орудовала тетя Галя — женщина необъятная, в халате с леопардовым принтом, который трещал на ней по швам. В руках она держала коробку с коллекционным фарфором — подарком Олиных родителей на свадьбу.
— Ой, Оленька, — тетя Галя не вздрогнула, только повела полным плечом, на котором татуировкой синел след от давней прививки. — А мы думали, ты на работе до вечера. А мы тут порядок наводим. Пыль, знаешь ли, вековая. Решили вот посуду перемыть, а то стыдно — люди придут, а у вас чашки не блестят.
— Какие люди? — Оля шагнула внутрь, не разуваясь. Каблуки гулко цокнули по паркету. — Какие, к черту, люди, Галина Ивановна?
— Ну как… — тетка наконец поставила коробку, но так неаккуратно, что внутри что-то жалобно хрустнуло. — Земляки наши. У Вити юбилей скоро, мы решили: чего в кафе тратиться, когда у племянников хоромы простаивают? Мы ж не чужие. Стол накроем, посидим по-семейному, человек пятнадцать всего.
Оля перевела взгляд на дядю Витю. Тот перестал жевать рыбу и смотрел на хозяйку с выражением обиженного ребенка, у которого отнимают конфету.
— Пятнадцать человек, — повторила Оля. — В моей квартире. Без моего ведома. Юбилей.
— Ты, девка, не кипятись, — вдруг подал голос Витя, вытирая жирные пальцы о штанину. — Антонина Петровна добро дала. Сказала: «Живите, сколько надо, Олька все равно целыми днями на работе пропадает, ей квартира только для ночевки нужна». Мы, между прочим, не с пустыми руками. Вон, саратовский гостинец привезли.
Он кивнул на угол, где стоял мешок с картошкой, прислоненный прямо к дорогим флизелиновым обоям. На обоях уже расплывалось темное земляное пятно.
Это стало последней каплей. Оля не стала кричать. Она просто достала телефон.
— У вас десять минут, — сказала она, глядя на часы. — Время пошло. Если через десять минут вы и ваш мешок не окажетесь на лестничной клетке, я вызываю наряд. И поверьте, я оформлю это как незаконное проникновение со взломом. Ключи я давала только для ночевки перед поездом. Поезд ушел три дня назад.
— Ты что, сдурела? — взвизгнула тетя Галя, и её лицо мгновенно пошло красными пятнами. — Мы же родственники! Тоня! Тоне звони, Витя! Пусть она этой хамке объяснит!
— Звоните кому хотите. Восемь минут.
Оля прошла в кухню и распахнула окно. Вонь от рыбы, дешевого табака и несвежего белья стояла такая, что резало глаза. На столе, её идеальном стеклянном столе, красовались круги от горячих кружек и лужица чего-то липкого.
Игорь приехал через полчаса, когда «родственники» уже сидели на чемоданах у подъезда, проклиная «городских зажравшихся сволочей» на весь двор. Муж выглядел уставшим — смена на заводе, где он работал главным инженером, выдалась тяжелой. Он молча осмотрел разгром в гостиной, пятно на обоях, чешую на ковре.
— Сильно? — только и спросил он, обнимая жену за плечи.
— Терпимо, — Оля выдохнула, прижимаясь лбом к его плечу. От Игоря пахло машинным маслом и надежностью. — Сервиз цел, кажется. Только одно блюдце скололи. Но запах выветривать неделю будем. И обои в прихожей под замену.
— Мама звонила, — глухо сказал Игорь. — Семь раз пока я ехал.
— И что ты сказал?
— Ничего. Я телефон отключил.
Он достал из кармана мобильник, действительно темный экраном, и положил на тумбочку.
— Сейчас начнется, Оль. Она так просто это не проглотит. Галина — это её козырь перед всей деревней. Она же там, в Сосновке, всем рассказывает, какой у сына дворец и как мы тут катаемся как сыр в масле. А Галина — главная сплетница. Если она вернется и скажет, что её выгнали, репутация мамы рухнет.
— Репутация, построенная на вранье, всегда рушится, Игорь.
В дверь позвонили. Не просто нажали кнопку, а вдавили её и держали. Звонок захлебывался трелью.
— Помяни лихо, — усмехнулся Игорь и пошел открывать.
На пороге стояла Антонина Петровна. Она была не в халате и не в домашнем, а при полном параде: в пальто с чернобуркой (неважно, что на улице плюс десять), с высокой прической, залитой лаком так, что та напоминала шлем, и с лицом, полным праведного гнева.
Она не вошла — она вплыла, как ледокол «Ленин» в замерзшую бухту, сметая на своем пути воздух.
— Ты как посмела выгнать родственников из своей квартиры? — кричала на Олю свекровь, даже не поздоровавшись с сыном. Её голос вибрировал, отражаясь от стен узкого коридора. — Люди приехали за триста верст! Люди с открытой душой! Витя — уважаемый человек, у него спина больная, ему на диване полежать надо, а ты их как собак?!
— Антонина Петровна, — спокойно начала Оля, скрестив руки на груди. — Витя с больной спиной выпил мой коньяк и загадил ковер рыбой. А Галина Ивановна собиралась устроить банкет на пятнадцать персон. Вы об этом знали?
— И что?! — Свекровь махнула рукой, и чернобурка на воротнике хищно дернулась. — Убудет от тебя? Жалко для родни куска хлеба? Мы, русские люди, последнюю рубаху должны отдавать! Я им обещала! Я сказала: «Езжайте, у Игорька места много, Оля женщина понятливая». А ты меня перед всем районом опозорила!
Она прошла в комнату, не разуваясь, точно так же, как её протеже.
— Мама, разуйся, — тихо сказал Игорь.
— Не указывай матери! — рявкнула Антонина Петровна, поворачиваясь к сыну. — Ты посмотри, кого ты вырастил? Тряпку! Жена вертит тобой как хочет, родню на улицу выставляет, а ты молчишь? Я тебе зачем квартиру помогала выбирать? Чтобы туда нога моей сестры ступить не смела?
— Мама, ты не помогала выбирать, ты ходила с нами на просмотры и критиковала каждый угол, — напомнил Игорь. — А ипотеку платим мы с Олей. И ремонт делали мы. И ключи у Оли свои, а не твои.
Это был удар. Антонина Петровна замерла. Её лицо, обычно подвижное, застыло маской оскорбленного достоинства. Она привыкла, что Игорь молчит. Что он, как воспитанный сын, кивает и сглаживает углы.
— Ах вот как… — протянула она зловеще. — Деньги, значит, всё решили? Квартира ваша, значит? А совесть чья? Галина, между прочим, когда ты маленький был, тебе козье молоко возила, когда у тебя диатез был! Забыли?
— Галина продавала нам это молоко втридорога, — вдруг сказала Оля. — Я видела записи в тетрадке вашей мамы, Антонина Петровна. Когда мы архив разбирали. «Гале за молоко — 50 рублей». Это в те годы, когда оно 20 стоило. Так что не надо про благотворительность.
Свекровь покраснела. Густо, некрасиво.
— Ты… ты в чужих тетрадях рылась?
— Я порядок наводила, когда вы просили кладовку разобрать. Но дело не в молоке. Дело в том, Антонина Петровна, что вы за наш счет пытаетесь быть «барыней» перед своей родней. Вы им наобещали золотые горы, бесплатный постой, банкеты. А платить за этот банкет должны мы своим комфортом, нервами и деньгами. Так не пойдет.
— Да вы… да я… — Антонина Петровна задохнулась. — Я сейчас же ухожу! Ноги моей здесь не будет! И знайте: Галина теперь всем расскажет, какие вы куркули! Никто вам руки не подаст!
— Пусть рассказывает, — Игорь подошел к матери и твердо взял её под локоть, разворачивая к выходу. — Мам, хватит. Театр закрыт. Галина с Витей уже, наверное, на вокзале. Если хочешь — можешь поехать их проводить. Или даже к себе забрать, у тебя же «трешка» пустая стоит.
Антонина Петровна вырвала руку.
— Ко мне? Ты с ума сошел? У меня давление! У меня режим! И вообще, у меня ремонт в ванной намечается!
— Ну вот, — усмехнулась Оля. — У вас режим и ремонт. А у нас, значит, проходной двор?
Свекровь посмотрела на невестку с такой ненавистью, что, казалось, обои должны были свернуться в трубочку. Но аргументов у неё не осталось. Её лицемерие вытащили наружу и положили на стол, как ту самую рыбу.
— Прокляну, — буркнула она уже в дверях, но без прежнего запала. — Детей у вас не будет за такое жестокосердие.
— Будут, — спокойно ответил Игорь, открывая дверь. — Когда сами захотим. И воспитывать их будем так, чтобы они умели говорить «нет» наглецам. До свидания, мама.
Дверь захлопнулась.
В квартире повисла звенящая тишина. Было слышно, как тикают часы на кухне и как гудят машины за окном.
Оля опустилась на стул, чувствуя, как дрожат колени. Адреналин отступал, оставляя пустоту.
— Жестко ты с ней, — сказала она, глядя на мужа.
— А иначе никак, Оль, — Игорь подошел к окну и посмотрел вниз. — Знаешь, почему она на самом деле так бесится?
— Почему?
— Потому что Галина ей денег должна. Много. Они там какой-то участок делили, мутная история. Мать думала, если она их здесь приютит «по-царски», Галина долг простит или проценты скостит. Она меня разменной монетой сделала в своих финансовых играх.
Оля удивленно подняла брови.
— Откуда ты знаешь?
— Витя проболтался, пока я курил у подъезда, когда приезжал. Сказал: «Тонька хитрая, думала нас квартирой купить, а мы всё помним».
Оля покачала головой. Схема была сложная, глупая и чисто в стиле Антонины Петровны: решить свои проблемы чужими руками, да еще и остаться благодетельницей.
— Что теперь будет? — спросила Оля.
— Ничего, — Игорь пожал плечами. — Подуется месяц. Потом позвонит как ни в чем не бывало, попросит на дачу отвезти. Она отходчивая, когда ей что-то нужно. Но теперь она знает: сюда ход закрыт. И ключи… ключи надо поменять. На всякий случай.
— Я уже вызвала мастера, — улыбнулась Оля. — Будет через час.
Игорь посмотрел на жену — уставшую, с выбившейся прядью волос, в строгой офисной блузке, но такую родную и сильную.
— Ты у меня кремень, Олька. Другая бы плакала, маме звонила…
— Я не плачу, Игорь. Я решаю проблемы. А плакать… плакать будем от счастья. Когда-нибудь потом.
Она встала и решительно направилась к шкафу с бытовой химией.
— А сейчас бери тряпку. Будем отмывать наследие дяди Вити. Пятно на обоях само не исчезнет.
Они мыли квартиру до поздней ночи. Молча, слаженно, передавая друг другу чистящее средство и ведра с водой. И в этом совместном труде, в этом изгнании чужого, липкого и грязного духа из их дома было больше близости и понимания, чем в любых романтических словах.
Они отвоевали свою территорию. Свою жизнь. И никакие «тети Гали» с их мнимой простотой и наглостью, никакие свекрови с их манипуляциями больше не имели над ними власти.
Когда за полночь они, наконец, сели пить чай на идеально чистой кухне, Игорь вдруг засмеялся.
— Чего ты? — спросила Оля.
— Представил лицо Галины, когда ты ей про десять минут сказала. Она, наверное, думала, что ты шутишь.
— Я никогда не шучу, когда дело касается моего дома, — серьезно ответила Оля, откусывая бутерброд с сыром. — И нашей семьи.
За окном шумел большой город, равнодушный к их маленькой победе. Но для них двоих в этой квартире, пахнущей теперь лимоном и свежестью, началась новая эра. Эра, где границы очерчены четко, а любовь не требует жертв в виде грязных сапог на чистом ковре.
