– Леночка, мы тут с отцом посовещались… – начала Галина Ивановна, осторожно ставя на стол тарелку с нарезанным сыром.
Елена напряглась. Такие вступления никогда не сулили ничего хорошего. Обычно за ними следовала либо просьба о деньгах в долг для многочисленных родственников из Воронежа, либо новость о том, что троюродная тетя Клава решила на недельку приехать в столицу «по делам» и, разумеется, остановиться у Лены, потому что «у вас с родителями и так тесно, а у Ленуси квартира своя, просторная».
Она сделала маленький глоток чая, стараясь сохранить на лице выражение спокойного благодушия. Субботний вечер в родительской квартире, пахнущей отцовским табаком и мамиными духами «Красная Москва», которые она упрямо покупала по старой памяти. Все как обычно. На диване, поджав под себя ноги, сидела ее младшая сестра Светлана, рядом с ней – ее муж Игорь. Они выглядели подозрительно напряженными и упорно смотрели в телевизор, где шла какая-то развлекательная программа.
– Мы решили, что так будет лучше для всех, – продолжила мать, усаживаясь напротив и складывая на коленях руки с ухоженными, но уже морщинистыми пальцами. – В общем, дело серьезное. Семейное.
Лена молча ждала. Отец, Анатолий Петрович, откашлялся в своей комнате, но выходить не спешил. Он всегда предпочитал самоустраняться, когда Галина Ивановна затевала «серьезные разговоры».
– Светочка ведь у нас в положении, ты знаешь, – голос матери приобрел те самые бархатистые, обволакивающие нотки, которые Лена с детства не любила. Они означали, что сейчас ее будут обрабатывать. – Срок уже приличный. Врачи говорят, все хорошо, но им же тесно в их однушке. Просто не развернуться. А когда малыш появится? Кроватку куда ставить? Коляску?
Лена кивнула. Да, она знала. Сестра сообщала о ходе своей беременности с такой регулярностью, будто вела репортаж с места событий государственной важности. Она также знала, что живут они в однокомнатной квартире Игоря на окраине города, и что это, конечно, не самые лучшие условия для семьи с ребенком.
– И вот мы подумали… – Галина Ивановна сделала паузу, выжидая. – У тебя ведь просторная двухкомнатная квартира. Почти в центре. Одна живешь, тебе-то хоромы зачем?
Кровь медленно начала густеть в жилах Лены. Она поставила чашку на стол. Звякнула ложечка.
– Мам, к чему ты ведешь? – спросила она ровным, почти безжизненным голосом.
Светлана на диване заерзала. Игорь погладил ее по плечу.
– К тому, доченька, что семье надо помогать. Мы же не чужие люди! – воскликнула Галина Ивановна, повышая тон. – Ты переезжаешь к нам с папой, в свою старую комнату. А Света с Игорем – в твою квартиру! Им нужнее, они ребёночка ждут!
Наступила тишина. Даже в телевизоре, кажется, перестали смеяться. Лена смотрела на мать, на ее лицо, раскрасневшееся от праведного энтузиазма, на сестру, которая наконец повернула голову и смотрела на нее с заискивающей надеждой, на Игоря, который потупил взор, изучая узор на ковре.
Идея была настолько чудовищной, настолько абсурдной, что Лена на мгновение потеряла дар речи. Ее квартира. Та самая, на которую она копила с первой зарплаты, отказывая себе во всем. Та, ради первоначального взноса на которую она продала бабушкину дачу, доставшуюся ей в наследство. Та, ипотеку за которую она выплачивала семь лет, работая на двух работах, забыв про отпуска и выходные. Ее крепость. Ее тихая гавань, где каждая вещь лежала на своем месте, где пахло кофе и ее любимыми духами, а не «Красной Москвой».
– Ты шутишь, – выдохнула она.
– Леночка, ну какие шутки! – обиженно поджала губы мать. – Я же о деле говорю! По-родственному, по-человечески. Сестре твоей каково? Ты себе представляешь? А так все устроится. Ты тут, с нами, под присмотром. Всегда накормлена, ухожена. И Светочке с малышом будет просторно, комфортно.
– Моя комната занята, – механически произнесла Лена, цепляясь за первую попавшуюся деталь. В ее бывшей детской комнате отец устроил себе кабинет и склад для рыболовных снастей.
– Ничего, отец подвинется! – отмахнулась Галина Ивановна. – Ради такого дела! Правда, Толя? – крикнула она в сторону комнаты.
Из-за двери донеслось невнятное мычание, которое можно было трактовать как угодно.
– Мам, это моя квартира. Я за нее плачу. Она в моей собственности. Я не могу просто так взять и отдать ее, – Лена старалась говорить спокойно, но голос дрожал.
– Ну почему же отдать? – всплеснула руками мать. – Это же не навсегда! Годика три-четыре поживут, пока на ноги не встанут, свою расширят. А ты что, сестре родной не поможешь? Бессовестная ты, Ленка, если так думаешь! Мы тебя растили, воспитывали, а ты…
– Ле-ен, – заныла с дивана Светлана. – Ну пожалуйста. Нам правда очень надо. Ты же одна. Зачем тебе столько места? А у нас семья будет. Ребеночек.
Лена перевела взгляд на сестру. Вечно капризная, вечно требующая к себе внимания Светочка. С детства ей доставалось все лучшее: новая кукла, красивое платье, мамина любовь. Лена была старшей, «умной», «серьезной», а значит, должна была понимать и уступать. И она уступала. Сначала игрушки, потом свою очередь ехать в летний лагерь, потом внимание родителей. А теперь – квартиру. Единственное, что было по-настоящему ее.
– Нет, – сказала Лена твердо, поднимаясь. – Ответ – нет. Можете даже не обсуждать это.
Она взяла свою сумку.
– Куда это ты собралась? – нахмурилась Галина Ивановна. – Мы еще не договорили!
– Мы все сказали, – отрезала Лена. – Я не отдам свою квартиру. Ни на три года, ни на три дня. Это не обсуждается.
– Эгоистка! – выкрикнула ей в спину Светлана. – Я всегда знала, что ты эгоистка! Только о себе и думаешь!
– А ты бы на ее месте отдал свою квартиру? – вдруг неожиданно подал голос Игорь, обращаясь к жене.
– Не твое дело! – рявкнула на него Света. – Ты вообще молчи!
Лена, не оборачиваясь, вышла в прихожую, быстро надела ботинки и распахнула входную дверь. За спиной слышался возмущенный голос матери, что-то про неблагодарную дочь и семейные ценности. Она захлопнула дверь, отсекая от себя эти крики. В подъезде было тихо и прохладно. Она сбежала по лестнице, выскочила на улицу и только там позволила себе глубоко вздохнуть. Воздух был морозным и колким, он обжигал легкие, приводя в чувство.
Следующие несколько дней превратились в ад. Телефон разрывался. Мать звонила по десять раз на дню. Ее голос переходил от вкрадчивых уговоров к откровенным угрозам и обвинениям.
– Ты позоришь нашу семью! – кричала она в трубку. – Что люди скажут? У одной дочери хоромы, а вторая с мужем и ребенком в конуре ютится! Я тебя такой не воспитывала!
Лена сначала пыталась спорить, объяснять, апеллировать к логике.
– Мам, но это же несправедливо. Я работала ради этой квартиры. Это мое.
– Твое, твое! Что ты заладила? А семья – это не твое? А сестра – не твоя? У тебя сердца нет, Лена! Каменное у тебя сердце!
Потом она перестала брать трубку. Тогда в ход пошли сообщения. Длинные, полные упреков и патетики. «Ты разбила мне сердце», «Я ночей не сплю, думаю о судьбе твоего будущего племянника», «Отец из-за тебя занемог».
Светлана тоже писала. Ее сообщения были короткими и злыми. «Ненавижу тебя», «Чтоб тебе пусто было в твоей квартире», «Надеюсь, ты подавишься своим эгоизмом».
Лена блокировала их номера, но они начинали писать с телефона отца. Анатолий Петрович, видимо, под давлением жены, тоже несколько раз позвонил. Говорил он смущенно и путано.
– Лен, ну ты пойми мать… Она за Светку переживает… Может, как-то можно… ну… договориться?
– Пап, ты серьезно считаешь, что я должна отдать свою квартиру? – спрашивала Лена.
– Ну… не отдать… а так… пожить пустить… – мямлил он. – Семья все-таки…
Лена бросала трубку. Боль от предательства была острой, физической. Она не ожидала такой слепой, иррациональной поддержки от отца, которого всегда считала более здравомыслящим.
На работе она ходила как в тумане. Коллега и единственная близкая подруга Марина, заметив ее состояние, вытащила ее на обед.
– Так, Кошкина, выкладывай, что стряслось? На тебе лица нет, – потребовала Марина, энергично размешивая сахар в своем капучино.
Марина была ее полной противоположностью – резкая, прямая, с едким чувством юмора. Она носила короткую стрижку, яркую помаду и говорила то, что думала, не заботясь о последствиях.
Лена, запинаясь, рассказала ей о предложении матери. Марина слушала молча, только брови ее поползли на лоб. Когда Лена закончила, подруга отставила чашку.
– Я правильно поняла? – уточнила она. – Твоя мать предложила тебе съехать из твоей собственной, кровью и потом заработанной квартиры, чтобы поселить туда твою сестру с мужем? А тебе, так уж и быть, выделили койко-место в чулане у папы под удочками?
– Ну, примерно так, – кивнула Лена.
– Они в своем уме? – Марина даже привстала от возмущения. – Ленка, это даже не наглость. Это какой-то запредельный уровень инфантилизма и манипуляции. И ты что? Надеюсь, ты послала их всех по известному адресу?
– Я сказала «нет». Теперь они меня травят.
– Еще бы! – хмыкнула Марина. – Ты сломала их прекрасный план по устройству жизни за чужой счет. Слушай сюда. Никаких уступок. Никаких «войти в положение». Это твоя жизнь и твоя территория. Они взрослые люди. Света и ее ненаглядный Игорь. Ребенка заводить – это их решение. Значит, и квартирный вопрос решать – это их ответственность. Не твоя. Точка.
– Но они же семья…
– Семья – это поддержка, а не паразитирование, – отрезала Марина. – То, что они делают, – это эмоциональный шантаж самой грязной пробы. Держи оборону, Кошкина. Иначе они тебя сожрут и не подавятся. И смени замки. На всякий случай.
Разговор с Мариной придал Лене сил. Она поняла, что не сошла с ума, что ее возмущение справедливо. Вечером, возвращаясь домой, она заехала в хозяйственный магазин и купила новую личинку для замка. Просто на всякий случай, как сказала Марина.
Через неделю, в среду, когда Лена была на работе, ей на мобильный позвонил незнакомый номер.
– Елена Анатольевна? – раздался в трубке вежливый мужской голос. – Это участковый уполномоченный, лейтенант Сомов. К нам поступило заявление от вашей матери, Галины Ивановны. Она утверждает, что вы незаконно удерживаете ее имущество и не пускаете ее в квартиру.
Лена чуть не выронила телефон.
– Какое имущество? – прошептала она.
– В заявлении указано: мебель, бытовая техника… Она утверждает, что все это покупалось на ее деньги и принадлежит ей. И что у нее есть ключи, но вы сменили замок. Нам нужно будет с вами побеседовать. Вы когда сможете подойти в опорный пункт?
Это был удар ниже пояса. Мать перешла все границы. Лена чувствовала, как внутри все холодеет от ярости и обиды.
– Я никуда не пойду, – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Эта квартира – моя собственность. Все документы у меня. А моя мать… моя мать пытается обманом завладеть моим жильем. Если хотите, приезжайте ко мне, я покажу вам все документы.
– Хорошо, я вас понял, – участковый, кажется, не удивился. Видимо, подобные семейные драмы были для него рутиной. – Буду у вас сегодня вечером, около семи.
Весь оставшийся день Лена провела как на иголках. Она отпросилась с работы пораньше, забежала домой, собрала в папку все, что у нее было: договор купли-продажи, свидетельство о собственности, выписку из банка о полном погашении ипотеки, даже старые чеки на покупку дивана и холодильника, которые она сохранила по своей бухгалтерской привычке.
Ровно в семь в дверь позвонили. На пороге стоял молодой лейтенант с усталым лицом. Лена пригласила его на кухню.
Она молча выложила перед ним на стол все документы. Он внимательно, не торопясь, все изучил.
– Так, – сказал он, отодвигая бумаги. – С документами у вас полный порядок. Квартира ваша, без обременений.
– Моя мать… она просто хочет выжить меня отсюда, – сказала Лена. – Чтобы поселить сюда мою беременную сестру.
– Я так и понял, – кивнул участковый. – Галина Ивановна очень эмоционально все описывала. Кричала, что вы ее, пенсионерку, ограбили.
– А что насчет мебели? Она действительно что-то покупала?
– Когда я въезжала, она с отцом подарили мне на новоселье кухонный стол и стулья, – призналась Лена. – Сказали, это подарок.
– Понятно, – вздохнул лейтенант. – Классика жанра. Послушайте, Елена Анатольевна. Формально, если у них нет чеков или договора дарения, доказать они ничего не смогут. Это просто слова. Я составлю рапорт, напишу, что оснований для возбуждения дела нет, налицо гражданско-правовые отношения и семейный конфликт. Но я вам по-человечески советую: будьте осторожны. Такие истории редко заканчиваются хорошо. Если будут ломиться в дверь, угрожать – сразу вызывайте наряд.
Он ушел, оставив Лену в звенящей тишине ее крепости. Она сидела за тем самым кухонным столом, подаренным родителями, и чувствовала себя бесконечно одинокой. Она выиграла этот раунд. Но война, очевидно, была еще не окончена.
Прошла еще неделя относительного затишья. Ни звонков, ни сообщений. Лена начала было надеяться, что они смирились. Но она ошибалась. В субботу утром, когда она, завернувшись в плед, пила кофе и читала книгу, в дверь настойчиво позвонили. Она посмотрела в глазок. На площадке стояли мать, Света и Игорь. С ними был какой-то незнакомый крупный мужчина в рабочей одежде.
Сердце ухнуло куда-то вниз. Она не открыла.
– Лена, открой! – раздался властный голос матери. – Мы знаем, что ты дома! Хватит прятаться!
Лена молчала, затаив дыхание.
– Лена, я с тобой разговариваю! – крик Галины Ивановны эхом разносился по лестничной клетке. – Мы пришли забрать свои вещи! Открывай немедленно, или мы вызовем МЧС и вскроем дверь!
Лена схватила телефон и дрожащими пальцами набрала номер Марины.
– Марин, они здесь. С каким-то мужиком. Ломятся в дверь, угрожают вскрыть, – прошептала она в трубку.
– Так, спокойно! – скомандовала подруга. – Ни в коем случае не открывай. Вообще не реагируй. Сейчас вызывай полицию. Прямо сейчас. Говори, что неизвестные ломятся в квартиру, угрожают. Я выезжаю к тебе.
Лена так и сделала. Пока она говорила с дежурным, за дверью начался какой-то шум. Она снова подбежала к глазку. Тот самый крупный мужчина возился с ее замком, пытаясь его вскрыть. Мать стояла рядом и руководила процессом.
– Давай, Семен, аккуратнее только! Дверь дорогая! – командовала она.
Светлана и Игорь стояли чуть поодаль, у лифта, с растерянными лицами. Кажется, даже для них это было уже слишком.
– Мам, может, не надо? – услышала Лена голос сестры. – Это же незаконно…
– Молчи! – шикнула на нее Галина Ивановна. – Я возвращаю свое! Она у нас все отняла, теперь мы заберем то, что принадлежит нам по праву!
У Лены потемнело в глазах. Она вжалась спиной в стену. Это был какой-то дурной сон. Ее собственная мать пыталась взломать ее дом.
Спасительный звук сирены раздался неожиданно быстро. Шум за дверью мгновенно стих. Лена услышала быстрые шаги по лестнице, строгие мужские голоса.
– Что здесь происходит? Предъявите документы!
Она слышала сбивчивые объяснения матери, что-то про «свою квартиру» и «неблагодарную дочь». Потом в дверь вежливо, но настойчиво постучали.
– Хозяйка, откройте, пожалуйста. Полиция.
Лена, пошатываясь, подошла и повернула ключ. На площадке стояли двое полицейских, ее растерянная семья и тот самый взломщик Семен. Рядом с ними, запыхавшись, уже стояла Марина, приехавшая, видимо, одновременно с нарядом.
– Это они! – Марина ткнула пальцем в сторону Галины Ивановны. – Они пытались вскрыть квартиру моей подруги! Вот свидетель! – она кивнула на соседа, который испуганно выглядывал из своей двери.
Дальше все было как в тумане. Поездка в отделение. Написание заявления. Лена писала, и рука ее не дрожала. Ярость придавала сил. Она подробно описала все: и предложение об «обмене», и последующий шантаж, и сегодняшний взлом. Галина Ивановна в соседнем кабинете кричала, что ее оклеветали, что она просто хотела забрать «свои вещи». Светлана плакала. Игорь молчал, опустив голову.
Их продержали несколько часов и отпустили, взяв со всех подписку о невыезде. Марине удалось убедить Лену не забирать заявление.
– Ты должна довести это до конца, – твердо сказала она, когда они ехали домой на такси. – Иначе они никогда не остановятся. Они должны понять, что есть черта, которую нельзя переступать.
Дело не дошло до суда. Адвокат, которого нанял Игорь, продав свою машину, сумел договориться о примирении сторон. Условием было одно: Галина Ивановна и Светлана пишут официальное письмо с извинениями и больше никогда не приближаются к Лене и ее квартире. И еще – они компенсируют ей стоимость установки новой, более надежной двери и системы видеонаблюдения.
Лена согласилась. Ей не нужна была месть, ей нужен был покой.
Извинения она получила по почте. Это был сухой, казенный текст, составленный адвокатом, в котором не чувствовалось ни капли раскаяния. Просто констатация факта.
Больше они не общались. Совсем. Лена не звонила, и ей не звонили. Она знала от дальних родственников, что Света родила мальчика. Что они в итоге продали свою однушку и однушку родителей Игоря, добавили материнский капитал и купили трехкомнатную в новостройке в дальнем Подмосковье. Она знала, что отец несколько раз порывался ей позвонить, но мать запрещала.
Иногда, в тихие вечера, сидя в своей уютной гостиной, Лена думала о них. О матери, с ее искаженным понятием о семейном долге. О сестре, которая так и не повзрослела. Об отце, который предпочел спрятаться. Ей было больно. Рана на сердце не заживала, она просто покрылась рубцовой тканью.
Однажды, почти год спустя, она столкнулась с ними в большом торговом центре. Она шла с Мариной, они смеялись, обсуждая какую-то смешную историю на работе. А навстречу ей шла ее семья. Мать, отец, Света и Игорь, который катил перед собой коляску.
Они замерли в нескольких шагах друг от друга. Лена посмотрела на мать. Та смотрела на нее холодно, с неприязнью, поджав губы. В ее взгляде не было ничего, кроме осуждения. Света быстро отвернулась, делая вид, что поправляет что-то в коляске. Отец встретился с Леной взглядом, и в его глазах она увидела боль и стыд. Он сделал едва заметное движение, будто хотел шагнуть к ней, но Галина Ивановна властно взяла его под руку, разворачивая.
– Пойдем, Толя. Нам не о чем здесь разговаривать.
Они прошли мимо. Как чужие.
– Держись, Кошкина, – тихо сказала Марина, сжимая ее руку.
Лена кивнула. Она смотрела им вслед – этой чужой, незнакомой ей семье. Она потеряла их. Но в этой битве она отстояла нечто большее, чем просто квадратные метры. Она отстояла себя. И эта победа, горькая и одинокая, была самой важной в ее жизни. Она развернулась и пошла дальше, в свою собственную жизнь, где больше не было места для тех, кто готов был разрушить ее ради собственной выгоды. Душа больше не разворачивалась – она сворачивалась в тугой, болезненный узел, но это был узел ее собственной, выстраданной свободы.
