— Марина, открой, это я! Чего заперлась? Я же слышу, что ты дома, свет в окне горит.
Голос за дверью, настойчивый и уже с нотками обиды, принадлежал свекрови, Тамаре Павловне. Марина стояла в коридоре, прижав палец к губам и знаком показав шестилетнему сыну Мишке сидеть тихо в своей комнате. Мальчик, уже привыкший к этим странным играм взрослых, послушно кивнул и скрылся за дверью детской, прихватив с собой планшет.
— Я не открою, Тамара Павловна. Мы с вами вчера все обсудили.
— Что мы обсудили? Что ты меня на порог пускать не будешь? Я к внуку пришла, гостинцев принесла! У меня руки отвалятся сейчас, сумка тяжелая! — заголосила свекровь, и в ее голосе зазвенел металл.
Марина глубоко вздохнула, стараясь унять дрожь. Это продолжалось уже несколько месяцев. С тех пор как они с Костей наконец переехали в свою собственную, пусть и ипотечную, двушку, его мать словно сорвалась с цепи. Она приходила без предупреждения, в любое время, открывая дверь своим ключом, который Костя ей когда-то дал «на всякий случай».
«Всякий случай» наступал три-четыре раза в неделю. Тамара Павловна появлялась, когда Марина была в душе, когда они с Костей хотели побыть вдвоем, когда у них были гости. Она не устраивала скандалов, нет. Ее метод был тоньше и куда более разрушительным. Она проходила по квартире с видом ревизора, проводя пальцем по полкам.
— Ой, Мариночка, пыльно у тебя. Заработалась, бедняжка? Ничего, я сейчас протру.
Она открывала холодильник и цокала языком.
— Косточка мой совсем отощал. Чем ты его кормишь, дочка? Вот, я супчик сварила, домашний, наваристый. Ты же не варишь такой.
Она заглядывала в шкафы, перебирала вещи, давала непрошеные советы по поводу Мишкиного воспитания, здоровья и одежды. Каждое ее слово было пропитано ядом, завёрнутым в приторную оболочку заботы. Марина сначала терпела, потом пыталась говорить, но натыкалась на стену обиженного непонимания.
— Я же как лучше хочу! Я же для вас стараюсь, неблагодарные!
Последней каплей стал случай неделю назад. Марина вернулась с работы совершенно разбитая — навалилась простуда, температура под сорок. Она мечтала только о том, чтобы лечь и уснуть. Костя был в рейсе, он работал дальнобойщиком и дома бывал наездами. Она заперла дверь на засов и провалилась в тяжелый, липкий сон. Разбудил ее настойчивый звонок в дверь. Это была Тамара Павловна. Марина не открыла. Тогда свекровь начала звонить ей на мобильный, потом Косте, жалуясь, что невестка не берет трубку, не открывает дверь, а вдруг с ней что-то случилось. Костя, разбуженный среди ночи где-то под Воронежем, начал обрывать телефон Марине. Измученная болезнью и этим напором, она сдалась и впустила свекровь.
Тамара Павловна, войдя, первым делом не поинтересовалась ее здоровьем, а обвела квартиру критическим взглядом.
— Ну и беспорядок у тебя, Маринка. Неудивительно, что болеешь, в грязи живешь.
В тот вечер Марина, сгорая от температуры и унижения, отобрала у свекрови ключ. Скандал был грандиозный. Тамара Павловна кричала, что это квартира ее сына, а значит, и ее тоже, и что Марина здесь никто, приживалка. Что она пожалуется Косте, и он выставит ее на улицу.
— Ты почему меня в квартиру не пускаешь? Я сыну пожалуюсь, он тебя вмиг выгонит! — ворчала сейчас свекровь за дверью, повторяя те самые слова.
— Жалуйтесь, — тихо сказала Марина. — Это и моя квартира тоже. И я хочу отдыхать в своем доме. Приходите, пожалуйста, когда мы вас пригласим.
За дверью наступила тишина, а потом послышались удаляющиеся, шаркающие шаги. Марина прислонилась лбом к холодной двери. Победа? Нет. Это было только начало нового витка войны.
Телефон зазвонил через пятнадцать минут. На экране высветилось «Любимый». Марина провела рукой по лицу, приготовившись к обороне.
— Да, Кость.
— Марин, мать звонила. Вся в слезах. Ты чего ее опять не пустила? Она же к Мишке шла, — голос мужа был уставшим и раздраженным. Он явно звонил с дороги, на фоне слышался гул трассы.
— Костя, мы договаривались. Никаких визитов без предупреждения. Я отобрала у нее ключ не для того, чтобы она ломилась в дверь, когда ей вздумается. Я сегодня пришла с работы, у меня голова раскалывается. Я имею право на тишину в собственном доме?
— Ну что тебе, сложно было открыть на пять минут? Она бы отдала пакет и ушла. Зачем создавать конфликт на пустом месте?
— Это не пустое место! — Марина почувствовала, как внутри закипает злость. — Это моя жизнь! Она приходит не «на пять минут». Она приходит, чтобы в очередной раз доказать мне, что я плохая хозяйка, плохая мать и никчемная жена! Тебя нет неделями, ты не видишь этого, а я живу в этом каждый день!
— Опять ты за свое, — вздохнул Костя. — Она пожилой человек, она переживает за нас.
— Она не переживает, она контролирует! Костя, почему ты не можешь просто встать на мою сторону? Хотя бы раз!
— А почему ты не можешь просто быть мудрее и уступить? Ты же знаешь мою мать. Ее не переделаешь. Проще пропустить ее слова мимо ушей.
— Мне некуда больше пропускать! У меня уже уши забиты ее «заботой»! Я так больше не могу. Либо ты с ней поговоришь, либо…
— Либо что? — в его голосе прорезался лед. — Разведешься со мной из-за моей матери?
Марина молчала. Она не хотела развода. Она любила Костю. Но жизнь превращалась в ад.
— Я приеду послезавтра. Поговорим, — уже мягче сказал он и отключился.
Марина опустила телефон. Поговорим. Они уже сто раз «говорили». Эти разговоры всегда заканчивались одинаково: Костя просил ее потерпеть, а она, глотая слезы, соглашалась. Но терпение кончилось.
Через два дня Костя вернулся из рейса. Уставший, осунувшийся, пахнущий дорогой и дизельным топливом. Он обнял Марину, поцеловал сонного Мишку и, не раздеваясь, прошел на кухню.
— Есть что-нибудь поесть?
Марина молча поставила перед ним тарелку с разогретым ужином. Она решила, что не будет начинать разговор первой. Пусть он начнет.
— Мать вчера опять звонила, — сказал Костя, не поднимая головы от тарелки. — Жаловалась, что давление подскочило из-за тебя. Что ты ее до инфаркта доведешь.
— А она меня до нервного срыва, видимо, довести не боится, — ровно ответила Марина, садясь напротив.
— Марин, ну пойми ты, она одна. Отец умер, я ее единственный сын. Вся ее жизнь — это я. А теперь еще и Мишка. Она просто боится остаться ненужной.
— Костя, я все понимаю. Я не против, чтобы она приходила. Я против того, как она это делает. Я хочу, чтобы она уважала нашу семью, наши границы. Этот дом — наша крепость, а она врывается в него, как захватчик.
— Какие громкие слова, — усмехнулся Костя. — Крепость, захватчик… Марин, это просто моя мама.
— Нет. Это не «просто». Это человек, который методично разрушает нашу с тобой жизнь. Ты помнишь, как мы копили на первый взнос? Как я работала на двух работах, пока ты был в рейсах? Как мы радовались, когда получили ключи? Это было наше гнездо. А теперь я иду домой с работы и молюсь, чтобы ее не было под дверью. Я вздрагиваю от каждого звонка. Это ненормально!
Костя доел, отодвинул тарелку и посмотрел на нее тяжелым взглядом.
— И что ты предлагаешь? Запретить ей приходить совсем?
— Я предлагаю установить правила. Она звонит, договаривается о времени, приходит в гости, пьет чай, общается с внуком и уходит. Как все нормальные бабушки. Без инспекций, без нотаций, без ключей.
— Она на это не пойдет. Это будет скандал вселенского масштаба.
— Значит, пусть будет скандал. Я устала жить в тихом ужасе. Костя, я прошу тебя, поговори с ней. Объясни ей. Твердо и четко.
Он встал, прошелся по кухне, потер затылок.
— Ладно. Я поговорю. Завтра съезжу к ней.
Марина смотрела на его широкую, уставшую спину и не чувствовала облегчения. Она знала, что этот разговор ни к чему не приведет. Костя любит ее, но он слабый, когда дело касается матери. Он будет мямлить, пытаться сгладить углы, а Тамара Павловна вывернет все так, будто это не она виновата, а злая невестка настраивает сына против родной матери.
На следующий день Костя уехал к матери. Вернулся через три часа, черный как туча.
— Ну что? — спросила Марина, не смея надеяться.
— Поговорил, — бросил он, разуваясь. — Ты довольна? Она собрала мои детские фотографии, мои школьные грамоты, свитер, который вязала мне в десятом классе, сложила все в коробку и отдала мне. Сказала: «Раз я тебе больше не мать, забирай все, что тебя со мной связывает».
Марина закрыла лицо руками. Это был коронный номер Тамары Павловны — театральная драма с элементами шантажа.
— И ты поверил? Костя, это же манипуляция чистой воды!
— А что мне оставалось делать?! — взорвался он. — Она рыдает, пьет корвалол, говорит, что ты ее ненавидишь и хочешь вычеркнуть из нашей жизни! Говорит, что она продала свою дачу, единственную память об отце, чтобы помочь нам с ипотекой, а мы ее теперь за порог не пускаем!
Марина застыла. Про дачу она слышала. Тамара Павловна действительно продала старый дачный домик и дала им часть денег на первый взнос. Но это всегда преподносилось как подарок, как помощь молодым. Марина и не подозревала, что этот «подарок» теперь стал пожизненным билетом на вход в их жизнь.
— Она продала дачу? — медленно переспросила Марина. — И теперь считает, что купила нас вместе с этой квартирой?
— Я не знаю, что она считает! — крикнул Костя. — Я знаю, что я между двух огней! С одной стороны ты со своими «границами», с другой — мать с инфарктом! Я с ума сойду скоро! Может, мне вообще из рейсов не возвращаться, чтобы всего этого не видеть?!
Он схватил куртку и выбежал из квартиры, хлопнув дверью. Марина осталась одна посреди кухни. В ушах звенело от его крика. Значит, вот в чем дело. Дача. Это был ее козырь, который она держала до последнего. И теперь она его разыграла.
Марина села за стол. В голове было пусто. Она вдруг поняла, что Костя никогда не решит эту проблему. Он будет вечно метаться между ней и матерью, чувствуя себя виноватым перед обеими. Он не плохой, он просто так воспитан. Мать — это святое. И эта святость давала Тамаре Павловне право разрушать его собственную семью.
Что ж, если он не может, значит, придется ей.
Два дня они с Костей почти не разговаривали. Он ходил по дому мрачный, отвечал односложно. Марина не лезла к нему. Она дала ему время остыть и подумать. А сама готовилась. Она сняла со своего сберегательного счета все деньги, которые откладывала несколько лет на «черный день». Сумма была приличная. Не хватало, но это было начало.
Вечером третьего дня она села рядом с мужем на диване.
— Кость, нам надо поговорить. Спокойно.
Он кивнул, не отрывая взгляда от телевизора.
— Я думала над словами твоей мамы. Про дачу. Она права. Мы взяли у нее деньги, и это, видимо, дает ей право считать нашу квартиру своей.
Костя напрягся и посмотрел на нее.
— К чему ты клонишь?
— Я хочу вернуть ей эти деньги.
Он удивленно моргнул.
— Ты с ума сошла? Где мы их возьмем? У нас ипотека.
— Я сняла свои сбережения, — спокойно сказала Марина. — Там чуть больше половины суммы, которую она нам дала. Остальное… остальное мы можем взять в кредит. Небольшой потребительский. За пару лет выплатим.
Костя смотрел на нее так, как будто видел впервые.
— Марин… ты серьезно? Влезть в еще один кредит?
— Да. Я хочу отдать этот долг. Чтобы она больше никогда не могла попрекнуть нас этими деньгами. Чтобы у нее не было морального права лезть в нашу жизнь. Я хочу купить нашу свободу, Костя. И наше спокойствие.
Он долго молчал, обдумывая ее слова. В его взгляде промелькнуло что-то новое. Не раздражение, не усталость, а уважение.
— Ты… ты уверена? Это будет тяжело.
— Мы справимся. Зато мы будем знать, что никому ничего не должны. Кроме банка, конечно.
Он усмехнулся, и напряжение между ними немного спало.
— Ты у меня кремень, Маринка.
— Жизнь заставила, — пожала она плечами. — Так что, мы сделаем это? Ты со мной?
Он взял ее руку и крепко сжал.
— Да. С тобой.
На следующий день они вместе поехали в банк. Подали заявку на кредит. Им одобрили. Получив на руки всю сумму, они поехали к Тамаре Павловне.
Марина настояла, чтобы они поехали без предупреждения. Пусть испытает те же чувства, что и она.
Дверь им открыла сама Тамара Павловна. Увидев на пороге сына и Марину, она изобразила на лице трагическую маску.
— Пришли добить старую мать? Ну, заходите.
Они прошли в комнату. Костя молчал, ему было явно не по себе. Марина взяла инициативу в свои руки. Она положила на стол толстую пачку денег.
— Тамара Павловна, это ваши деньги.
Свекровь уставилась на купюры, потом на Марину.
— Это что еще за цирк?
— Это не цирк. Это сумма, которую вы получили за продажу дачи и дали нам на квартиру. Мы возвращаем вам долг. С процентами, за моральный ущерб, как хотите.
Лицо Тамары Павловны вытянулось. Она явно не ожидала такого поворота. Ее главный козырь, ее оружие, только что превратилось в обычные бумажки.
— Вы… вы что, смеетесь надо мной? — пролепетала она.
— Вовсе нет, — голос Марины был спокойным и твердым. — Мы вам очень благодарны за помощь, но мы хотим быть самостоятельными. Теперь мы вам ничего не должны. И я очень прошу вас, в наш дом приходите только по приглашению. Как гость. Мы всегда будем вам рады, но как гостям.
Тамара Павловна переводила взгляд с денег на Костю, ища в его лице поддержки. Но Костя стоял, опустив голову, и молчал. Он сделал свой выбор. Он был рядом с женой.
— Значит… вот как, — прошипела свекровь, и ее лицо исказилось от злобы. — Выкупить меня решили? Думаете, я из-за денег это все делала? Я для сына старалась, для кровиночки! А ты, — она ткнула пальцем в Марину, — ты его у меня отняла! Приворожила!
— Мама, перестань, — тихо сказал Костя, поднимая голову. — Марина права. Это наше решение. Мы тебя любим и уважаем как мать и бабушку. Но жить мы будем своей семьей. По своим правилам.
Это был удар под дых. Тамара Павловна схватилась за сердце, закатила глаза.
— Сердце… мне плохо… воды…
Костя дернулся было к ней, но Марина остановила его, взяв за руку.
— Тамара Павловна, не надо спектаклей. Мы не уйдем, пока вы не возьмете деньги.
Свекровь поняла, что ее обычные уловки не работают. Ярость на ее лице сменилась холодной ненавистью. Она сгребла деньги со стола и швырнула их на диван.
— Подавитесь своей самостоятельностью! Чтобы ноги вашей больше в моем доме не было! И внука я видеть не желаю, раз у него такая мать!
— Как скажете, — пожала плечами Марина. Она взяла Костю за руку. — Пойдем.
Они вышли на лестничную площадку. За спиной хлопнула дверь. В машине Костя долго молчал, потом повернулся к ней.
— Думаешь, это конец?
— Нет, — честно ответила Марина, глядя на дорогу. — Думаю, это только начало. Но теперь мы играем на равных.
Она не испытывала радости или триумфа. Только огромную, свинцовую усталость. Они победили в этой битве, но какой ценой? Они разорвали отношения с матерью, лишили сына бабушки. Но другого выхода не было. Иногда, чтобы спасти свою семью, приходится ампутировать ее часть, даже если она кажется родной.
Они ехали молча. Каждый думал о своем. Впереди их ждали годы выплаты ипотеки и нового кредита. Жизнь не станет проще. Но теперь в этой жизни не будет места для унижений и страха перед телефонным звонком. Их дом снова стал их крепостью. Маленькой, заложенной в банке, но своей. И это стоило всех денег и всех сожженных мостов.
