— Ты не видел мой шарф? Голубой, кашемировый, я его на комоде в прихожей оставляла.
Вера заглянула в спальню, где ее муж, Стас, лениво листал ленту новостей в телефоне. Он оторвал взгляд от экрана, сдвинул брови, изображая напряженную работу мысли.
— Голубой? Нет, не помню. Может, в шкаф убрала?
— Я его не убирала, он мне нужен был. Я его вчера вечером сняла и ровно сюда положила. — Вера очертила в воздухе прямоугольник над полированной поверхностью комода. — А сейчас его нет. И еще странность… — она замолчала, подбирая слова. — Запах в квартире другой.
Стас фыркнул.
— Запах? Вер, ты чего? Чем пахнет? Жареной картошкой от соседей?
— Нет. Духами. Резкими, гвоздичными. Как у твоей мамы.
Стас отложил телефон и сел на кровати. Его лицо выразило легкое раздражение, смешанное с усталостью. Он знал, к чему клонит жена, и этот разговор ему совершенно не нравился.
— Ну, может, на улице от кого-то шлейф поймала, пока домой шла. Или в подъезде кто-то проходил. Вера, это уже паранойя.
— Это не паранойя, Стас. Шарфа нет, и пахнет Тамарой Павловной. Она приходила?
Он отвел глаза. Вот это молчание и было самым красноречивым ответом. Вера почувствовала, как внутри все холодеет. Это была ее квартира. Ее. Доставшаяся от бабушки, с ремонтом, который она делала сама, выбирая каждую плитку, каждый оттенок краски. Это было ее убежище, ее крепость.
— Она была здесь, — констатировала Вера уже без вопросительной интонации. — Когда? Почему ты мне не сказал?
— Верочка, ну что ты начинаешь? — Стас встал и подошел к ней, пытаясь обнять за плечи. — Она заезжала днем, буквально на пять минут. Я просил ее забрать кое-какие мои детские фотографии, они у нас в кладовке лежали. Она торопилась, схватила пакет и уехала. Все.
Вера отстранилась. Его прикосновения сейчас были неприятны, словно он был соучастником вторжения.
— Как она попала в квартиру, Стас? Я была на работе.
Муж замялся, его взгляд забегал по комнате. Он явно не хотел отвечать на этот вопрос.
— Стас. Как. Она. Вошла?
— Я дал ей ключи, — выпалил он и тут же добавил примирительно: — Запасные! Чтобы она не ждала меня под дверью, я на совещании задерживался. Она просто зашла, взяла пакет и вышла. Вера, в чем проблема? Это же моя мама.
Веру будто током ударило. Она отступила на шаг, глядя на мужа расширенными от неверия глазами. Воздуха не хватало. Она чувствовала, как волна гнева поднимается изнутри, горячая, обжигающая.
— Ты своей матери дал ключи от моей квартиры? — ее голос сорвался на крик. — Ты ничего не попутал? Это моя квартира! Моя! Не наша общая, не твоя, а моя! Как ты мог без моего разрешения дать кому-то ключи от моего дома? Быстро верни!
— Да тише ты, чего кричишь? — Стас поморщился. — Ну что за трагедия? Что она, обокрала нас, что ли? Я верну, верну, успокойся. Позвоню ей завтра, попрошу отдать. Просто ситуация такая была…
— Какая ситуация? — не унималась Вера. — Какая ситуация оправдывает то, что ты отдал ключ от моего личного пространства женщине, которая меня, мягко говоря, недолюбливает? И почему я узнаю об этом случайно, по запаху ее духов и пропавшему шарфу? Она его взяла? Зачем?
— Да не брала она твой шарф, откуда ты это взяла? Наверное, упал куда-нибудь за комод. — Стас демонстративно подошел и попытался отодвинуть тяжелый комод от стены. — Ничего страшного не случилось. Ты делаешь из мухи слона.
Но для Веры это был не слон. Это был мамонт ледникового периода. Она чувствовала себя преданной. Не матерью Стаса, от которой она ничего хорошего и не ждала, а собственным мужем. Человеком, который должен был быть на ее стороне, защищать ее покой.
Квартира от бабушки была для Веры не просто квадратными метрами. Это было место силы. Бабушка, строгая и мудрая женщина, бывший главврач, воспитала ее после ранней смерти родителей. Она научила Веру ценить личные границы, иметь свое мнение и никогда не позволять вытирать о себя ноги. «Твой дом — твоя душа, Веруня, — говорила она. — Пускай сюда только тех, кто несет свет. Остальным — от ворот поворот». И Стас только что распахнул эти ворота для человека, который нес с собой не свет, а едкую критику и скрытое осуждение.
Вечером шарф нашелся. Он лежал аккуратно сложенным в ящике с нижним бельем Веры. На нем не было ни единой складки, и он был переложен саше с лавандой, которое Вера терпеть не могла. Это был почерк Тамары Павловны. Не просто зайти и взять, а оставить свой след. Показать, что она здесь была, что она навела свой порядок, что она имеет доступ к самым интимным уголкам их жизни.
Вера молча показала шарф мужу. Стас нахмурился, но снова попытался все свести к шутке.
— Ну вот, видишь. Нашелся. Мама, наверное, увидела, что он упал, подняла и убрала в ящик, чтобы не пылился. Заботится.
— Заботится? — Вера горько усмехнулась. — Она рылась в моем белье, Стас. Она открыла мой комод, мой ящик и положила туда шарф. Это не забота. Это метка. Она метит территорию.
— Вера, перестань. Ты накручиваешь.
На следующий день Стас якобы позвонил матери и сказал, что ключ вернул. Он продемонстрировал Вере ключ на связке, и она немного успокоилась, решив, что инцидент исчерпан. Но через неделю история повторилась.
Вера вернулась с работы раньше обычного. Подходя к своей двери, она услышала из-за нее приглушенные голоса. Один принадлежал Стасу, а второй… сомнений быть не могло, это была Тамара Павловна. Вера замерла, прислушиваясь.
— …и я тебе, Стасик, как мать говорю, — вещал тягучий, медовый голос свекрови, — женщина должна уют создавать, а у вас что? Книги, книги, везде книги. Пылесборники. А на кухне пусто, даже вазочки с печеньем нет. Мужчина приходит домой, он тепла хочет, а не в библиотеку. Вера твоя — хорошая девочка, но нехозяйственная. Умная слишком, а от этого все беды.
— Мам, прекрати, — устало отозвался Стас. — Вера не любит, когда ты так говоришь. И квартиру она обставила так, как ей нравится.
— Ей нравится, ей! А тебе, сынок, тебе нравится? Ты всю жизнь овчарку хотел, а она что? Аллергия у нее! На кота согласилась, потому что кот — это для себя, он независимый. Все у нее для себя. А где в этой жизни ты? Ты посмотри, даже тапочки у тебя старые, я тебе новые принесла, ортопедические…
Вера почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Она не стала вставлять ключ в замок. Она молча развернулась и спустилась вниз, на улицу. Села на лавочку и стала смотреть на свои окна. Через пятнадцать минут из подъезда вышла Тамара Павловна. Она не увидела Веру. Прошла мимо с таким видом, будто только что совершила благое дело вселенского масштаба. Еще через десять минут позвонил Стас.
— Верунь, ты где? Я уже дома.
— Гуляю, — ровным голосом ответила Вера. — Скоро буду.
Когда она вошла в квартиру, Стас встретил ее с виноватой улыбкой. На журнальном столике стояла вазочка с покупным печеньем, а у дивана — новые мужские тапочки в клетку.
— Это что? — спросила Вера, указывая подбородком на тапочки.
— А, это… мама заезжала. Подарила. Представляешь, помнит, что я жаловался на старые.
— Заезжала, значит. А ключ ты у нее забрал. Интересно. Она что, вскрыла нашу дверь? Или у нее есть дубликат?
Стас покраснел.
— Вер, она просто позвонила, сказала, что рядом будет, вот я и…
— И ты снова впустил ее сюда за моей спиной, — закончила Вера. Ее голос был тихим и ледяным. — Ты не просто впустил. Ты сидел и слушал, как она поливает меня грязью в моем же доме. Я все слышала, Стас. Про книги, про собаку, про то, что я «слишком умная».
Лицо Стаса стало испуганным. Он не ожидал такого поворота.
— Вера, я… я сказал ей прекратить.
— Ты сказал это таким тоном, каким просят передать соль за столом. Ты не защитил меня. Ты не выставил ее за дверь. Ты позволил ей критиковать меня, нашу жизнь, мой дом. А потом принял от нее эти унизительные тапочки и печенье, как будто соглашаясь с ее словами.
— Это просто тапочки!
— Это не тапочки! Это символ! Символ того, что твое слово ничего не стоит. Ты обещал, что этого не повторится. Ты солгал мне.
В ту ночь они спали в разных комнатах. Вера лежала на диване в гостиной, окруженная своими «пылесборниками», и чувствовала, как рушится ее мир. Дело было не в свекрови. Тамара Павловна была лишь катализатором. Проблема была в Стасе. В его неспособности или нежелании выстроить границы, в его мягкотелости, которую он маскировал под стремление «избежать конфликта». Он избегал конфликта с матерью, подставляя под удар жену.
На следующий день Вера приняла решение. Она собрала вещи Стаса в несколько больших сумок, пока он был на работе. Его новые тапочки она положила сверху. Когда он пришел домой, его ждал сюрприз.
— Что это? — ошеломленно спросил он, глядя на сумки в прихожей.
— Это твои вещи. Я хочу, чтобы ты пожил у мамы.
— Что? Вера, ты с ума сошла? Из-за тапочек?
— Нет, Стас. Из-за твоего вранья. Из-за твоего предательства. Ты не уважаешь меня и мой дом. Ты позволяешь своей матери хозяйничать в моей жизни, в моих мыслях, в моем пространстве. Я так жить не могу. Тебе нужно выбрать, Стас. Либо ты взрослый мужчина, у которого есть своя семья и своя жизнь, либо ты «Стасик», которому мама приносит тапочки и печеньки. Пока ты не определишься, нам лучше пожить отдельно.
Он пытался ее переубедить. Говорил, что она преувеличивает, что он любит ее, что все исправит. Но Вера была непреклонна. Она помогла ему вынести сумки к лифту и молча закрыла за ним дверь. А потом вызвала мастера и сменила замок. На этот раз — без запасных ключей для кого-либо.
Первые несколько дней были пыткой. Квартира казалась пустой и гулкой. Привычные ритуалы — совместный ужин, просмотр фильма вечером — исчезли, оставив после себя звенящую тишину. Вера плакала. Она жалела не о ссоре, а о том, что ее брак, который казался ей надежным, рассыпался от такой, казалось бы, бытовой проблемы.
Стас звонил каждый день. Сначала его голос был обиженным и требовательным. Он считал, что Вера его наказала и теперь должна «простить» и позвать обратно. Потом тон сменился на умоляющий. Он говорил, что поговорил с матерью, что «все ей высказал».
— И что она? — спросила Вера во время одного из таких разговоров.
— Ну… она плакала. Говорит, что хотела как лучше. Что ты ее ненавидишь. Что я неблагодарный сын. Что она осталась совсем одна… — голос Стаса дрогнул.
Вера слушала это и понимала, что ничего не изменилось. Он снова попался на крючок материнской манипуляции. Он жалел ее, а не пытался понять чувства своей жены.
— Стас, она не одна. У нее есть ты. Вот ты сейчас у нее. Живи. Почувствуй ее «заботу» в полном объеме. Не на пять минут в день, а двадцать четыре на семь. Посмотри, понравится ли тебе, когда она будет проверять твои карманы перед стиркой или комментировать твоих друзей.
— Это другое…
— Ничего не другое. Это одно и то же. До свидания, Стас.
Она положила трубку.
Прошла неделя, потом вторая. Вера с головой ушла в работу и обустройство своей теперь уже снова только своей жизни. Она переставила мебель, купила себе новое кресло и тот самый торшер, от которого Стас отмахивался, говоря, что это «старушечий» вариант. Она завела привычку по вечерам зажигать свечи и читать в тишине. И постепенно тишина перестала быть звенящей. Она стала уютной.
Однажды вечером в дверь позвонили. Вера посмотрела в глазок. На пороге стоял Стас. Он выглядел похудевшим и измотанным. В руках он держал неказистый букет ромашек.
— Вера, открой, пожалуйста. Поговорим.
Она колебалась, но все же открыла дверь, оставив накинутой цепочку.
— Я слушаю.
Он посмотрел на нее с такой тоской, что у Веры защемило сердце.
— Ты была права. Во всем. Я не выдержал. Это ад, Вера. Она контролирует каждый мой шаг. Во сколько пришел, почему поздно, с кем говорил по телефону. Она перестирала все мои рубашки, и теперь они пахнут ее кондиционером. Она выбрасывает мою еду, которую я заказываю, и заставляет есть ее пересоленные котлеты. Она… она прочитала мои рабочие переписки в ноутбуке, пока я был в душе. Сказала, что «просто пыль вытирала». Я больше не могу.
Он протянул ей букет через щель.
— Вера, я все понял. Я готов на все. Снимем квартиру, если ты не хочешь жить в этой. Переедем в другой город. Я поговорю с матерью, поставлю ее на место. По-настоящему. Только пусти меня обратно. Я люблю тебя.
Вера смотрела на него, на его усталое лицо, на эти жалкие ромашки. Часть ее хотела сорвать цепочку, обнять его и сказать, что все будет хорошо. Но бабушкин голос в голове звучал четко и строго: «Не пускай в душу тех, кто однажды в ней натоптал».
Он не сам «все понял». Он просто сбежал от одной проблемы к другой. Он не повзрослел. Он просто устал от мамы и теперь хотел вернуться в удобные условия. А что будет потом? Когда Тамара Павловна снова начнет свою игру в «заботливую страдалицу»? Стас опять сломается? Снова подставит Веру?
— Я не могу, Стас, — тихо сказала она, и в ее голосе не было ни злости, ни обиды. Только безмерная усталость. — Дело не в квартире и не в твоей маме. Дело в доверии. Я тебе больше не верю. Ты показал мне, что в сложной ситуации ты выбираешь не меня. Ты выбираешь путь наименьшего сопротивления. А я не хочу всю жизнь быть твоей линией обороны.
— Но я изменюсь! Я докажу!
— Доказывай. Себе. Не мне. Стань тем мужчиной, за которого я выходила замуж. Который показался мне сильным и надежным. Может быть, когда-нибудь… — она не договорила. Она и сама не знала, что будет «когда-нибудь».
Она закрыла дверь, не взяв цветы. Прислонилась к ней спиной и долго стояла, слушая, как он молчит на лестничной клетке, а потом медленно спускается по ступеням. Слезы снова текли по ее щекам. Но это были слезы не слабости, а прощания. Она прощалась не со Стасом, а с той Верой, которая готова была мириться, прощать и верить в то, чего нет.
В ее квартире пахло только ее духами, кофе и книгами. И эта тишина была ценой, которую она заплатила за свое душевное спокойствие. Высокой, но справедливой ценой.
