— А выписка из домовой где? Я третьего дня просила, чтобы лежала на комоде.
Полина не обернулась. Она методично, с хрустом, заклеивала скотчем очередную картонную коробку. Звук был резкий, неприятный, и в почти пустой комнате, лишенной штор и ковров, он отдавался гулким эхом.
— В папке с документами, Глеб. В синей. Где и всегда, — ответила она, разглаживая ладонью пузырь на скотче. Пальцы были пыльные, серые от старых газет, которыми они перекладывали посуду.
Глеб, высокий, сутулый мужчина с тяжелым взглядом человека, который последние три месяца спал по четыре часа, рылся в недрах открытого шкафа. На нем была старая футболка с выцветшим принтом и джинсы, видевшие лучшие времена. Никакой голливудской улыбки, никаких «побелевших костяшек». Просто усталость.
— Нет тут синей папки, Поль. Тут только счета за коммуналку за прошлый год и гарантия на стиралку, которую мы уже продали.
— Значит, в сумке в прихожей. Глеб, мы через два часа должны ключи отдать риелтору. Не начинай суету, пожалуйста.
В прихожей хлопнула дверь. Не просто открылась — распахнулась, ударившись ручкой о свежую штукатурку стены, оставив там, наверное, вмятину. Полина поморщилась. Она знала этот звук. Так входила только одна женщина в мире.
На пороге стояла Инесса Марковна.
Выглядела она, как всегда, будто собралась на премьеру в театр оперетты, хотя на улице стояла слякотная ноябрьская серость. Бордовое пальто с меховым воротником, который, казалось, жил своей жизнью, сложная высокая прическа, залитая лаком так, что ей не страшен был бы и ураган, и массивные золотые серьги, оттягивающие мочки ушей. В руках она держала торт в пластиковой коробке и огромную сумку, набитую чем-то угловатым.
— Дверь, — глухо сказал Глеб, выходя в коридор с синей папкой в руках. — Мама, дверь. Мы же просили звонить.
— Я звонила! — Инесса Марковна не разувалась. Она прошла прямо в ботинках на толстой подошве по чистому ламинату, оставляя грязные мокрые следы. — Вы не берете трубки. Я звонила тебе, звонила ей… У вас что, телефоны для красоты?
Она поставила торт на единственную оставшуюся в коридоре табуретку. Полина вышла из комнаты, вытирая руки влажной салфеткой.
— Мы заняты, Инесса Марковна. У нас сделка сегодня. Мы предупреждали.
Свекровь окинула взглядом коридор, заставленный коробками. Её лицо, густо напудренное, с ярко нарисованными бровями, которые придавали ей вечно удивленное выражение, пошло красными пятнами. Но не от стыда. От гнева.
— Так это правда, — прошипела она. Голос у неё был низкий, прокуренный, хотя она всем говорила, что бросила двадцать лет назад. — Людочка из пятого подъезда сказала, что вы машину грузовую заказали. Я думала, врет старая сплетница. Думала, вы вещи на дачу везете. А вы… вы что, всерьез?
— Мама, мы это обсуждали полгода назад, — Глеб устало прислонился к косяку. — Мы продаем квартиру. Деньги вкладываем в строительство. Участок куплен, фундамент залит. Нам нужны средства на стены и крышу до зимы. Ты это знала.
— Знала?! — Инесса Марковна всплеснула руками. Сумка с её плеча соскользнула и с грохотом упала на пол. Звякнуло что-то стеклянное. — Я думала, это блажь! Фантазии! Мало ли что вы там болтаете! «Строительство», «дом»… Кто в здравом уме меняет готовую, обжитую квартиру в центре района на поле с грязью?
— Это не поле с грязью, это коттеджный поселок, — спокойно поправила Полина. — Инесса Марковна, вы зачем приехали? Нам грузчиков встречать через двадцать минут.
Свекровь проигнорировала её. Она шагнула к Глебу, вцепившись наманикюренными пальцами в рукав его футболки.
— Глебушка, сынок, ты не можешь. Ты не можешь продать эту квартиру. Это же… это же память! Здесь твой отец, царствие ему небесное, полку прибивал! Здесь я…
— Папа прибивал полку в другой квартире, которую ты разменяла десять лет назад, — оборвал её Глеб. Он мягко, но настойчиво отцепил её руку. — Мама, эта квартира куплена нами с Полиной. В ипотеку. Которую мы закрыли два месяца назад. Здесь нет никакой «памяти», кроме наших нервов.
Инесса Марковна замерла. Её глаза сузились. Она поняла, что сентиментальность не работает. Глеб был непробиваем в таких вещах. Он не был черствым, он был просто логичным. И это бесило её больше всего.
Она сменила тактику. Расстегнула пальто, под которым обнаружилась блузка с жабо, и тяжело опустилась на тумбочку для обуви, которую они еще не успели разобрать.
— Хорошо, — сказала она ледяным тоном. — Хорошо. Продавайте. Но тогда деньги — мне.
Полина поперхнулась воздухом. Глеб даже не удивился, только бровь приподнял.
— С чего бы это? — спросил он.
— А с того! — Инесса Марковна ударила ладонью по колену. — Я вам сколько помогала? Кто с внуками сидеть будет, когда они появятся? Я! Кто вам банки с огурцами возил? Я! И вообще… я договорилась.
— О чем ты договорилась? — голос Полины стал тихим и опасным.
Инесса Марковна отвела взгляд. Она начала поправлять кольцо на пальце — массивный перстень с рубином, который всегда казался Полине вульгарным.
— Я обещала Ларисе, — буркнула свекровь.
— Какой Ларисе? Твоей племяннице из Сызрани? — уточнил Глеб.
— Да! Ларисе! Девочка едет покорять город. Ей жить негде. Я сказала ей: «Ларочка, не волнуйся, у Глеба квартира простаивает, они всё равно вечно на работе, а сейчас вообще что-то мутят с домом, так что поживешь у них пока».
Полина медленно подошла к свекрови.
— Вы пообещали нашу квартиру, которую мы продаем, своей племяннице? Бесплатно?
— Почему бесплатно? Она бы коммуналку платила! — возмутилась Инесса Марковна. — И мне бы… немного помогала. У неё пенсия по потере кормильца, и подрабатывать она умеет. Маникюр делает. Я уже и клиенток ей нашла тут, в доме. Соседка с третьего этажа, вахтерша…
Глеб закрыл глаза и потер переносицу.
— Мама. Мы продали квартиру. Сделка сегодня. Покупатели внесли задаток месяц назад. Сегодня полный расчет и передача ключей. Лариса может снимать комнату в общежитии. Или жить у тебя.
— У меня?! — взвизгнула Инесса Марковна. — В моей двушке? С моим давлением? Ты хочешь меня в гроб вогнать? Мне покой нужен! А она молодая, ей гулять надо, музыку слушать! Я думала, она здесь поживет, присмотрит за квартирой, пока вы там в своем болоте ковыряетесь. А я бы… я бы к ней приходила. Чай пить. Тут вид из окна хороший. Парк.
Полина начала понимать. Дело было не в Ларисе. И не в помощи родственнице.
— Вы хотели сделать здесь свою базу, — сказала Полина утвердительно. — Сдать Ларисе угол за «помощь», а самой приходить сюда как хозяйка. Распоряжаться. Принимать своих подруг, показывать им «квартиру сына», хвастаться ремонтом, который мы сделали. А нас выселить в недострой.
Инесса Марковна вскочила. Тумбочка жалобно скрипнула.
— Как ты смеешь?! Я мать! Я о семье забочусь! А ты… ты только о деньгах думаешь! Кулачка! Сквалыга! Увела парня, заставила в ипотеку влезть, а теперь и последнее отбираешь!
— Мама, уходи, — Глеб открыл входную дверь. В подъезде было темно, кто-то опять выкрутил лампочку. — Сейчас придут грузчики. Тебе здесь не место.
— Не уйду! — Инесса Марковна растопырила руки, упираясь в стены узкого коридора, как краб. — Не дам продавать! Я сейчас полицию вызову! Скажу, что вы меня бьете! Скажу, что вы мошенники!
— Вызывай, — равнодушно сказала Полина, проверяя телефон. — У нас все документы на руках. Квартира в собственности у меня и Глеба в равных долях. Ты здесь даже не прописана.
Инесса Марковна задохнулась. Она смотрела то на сына, то на невестку, и в её глазах, подведенных жирным черным карандашом, плескалась не материнская любовь, а чистая, незамутненная ярость человека, у которого отбирают любимую игрушку. Игрушку, которую она уже мысленно присвоила, раскрасила и подарила сама себе.
Она рассчитывала на этот ресурс. Она уже, наверное, расписала бюджет, включив туда «помощь» от Ларисы. Она уже похвасталась перед своими подругами из совета ветеранов труда, что у неё теперь есть «резиденция».
— Глеб, — прошипела она. — Ты же не сделаешь этого. Лариса уже билет купила. Она завтра приезжает. Куда я её дену?
— Это твои проблемы, мама. Ты обещала — ты и решай.
— Ты… ты… — она хватала ртом воздух. — Я уже задаток взяла!
В коридоре повисла тишина. Даже холодильник на кухне, который они оставляли новым хозяевам, перестал гудеть.
— Что ты сделала? — переспросил Глеб.
— Я взяла у Ларисы деньги вперед! За три месяца! — выпалила Инесса Марковна. — Мне нужно было… мне шубу нужно было перешить! И зубы… ты знаешь, сколько сейчас стоит металлокерамика? Я думала, она въедет, вы всё равно не заметите, вы же на стройке своей будете пропадать! А потом… потом я бы отдала. Может быть.
Глеб смотрел на мать так, словно впервые её видел. Не было ни злости, ни обиды. Только брезгливость.
— Ты сдала нашу квартиру, пока мы в ней жили? Взяла деньги? И потратила их?
— Я не сдала! Я пустила пожить родственницу! — взвизгнула она. — А деньги… это благодарность! Подарок!
— Вон, — тихо сказал Глеб.
— Что?
— Вон отсюда. Иди домой, мама. Встречай Ларису. Возвращай ей деньги. Продавай шубу, серьги, что хочешь. Но чтобы ноги твоей здесь не было через минуту.
Инесса Марковна покраснела так, что слой пудры перестал скрывать капиллярную сетку на щеках. Она поняла, что проиграла. Полностью. Безоговорочно. Её схема, такая простая и гениальная в её голове, рухнула столкнувшись с реальностью, где у взрослых людей есть свои планы.
Она схватила свою сумку с пола. Стекло внутри снова звякнуло — видимо, разбилась банка с теми самыми «огурцами» или чем-то покрепче. Из сумки начало капать что-то темное, пахнущее маринадом и уксусом. Капли падали на чистый ламинат, на ботинки Инессы Марковны.
Она посмотрела на лужу у своих ног, потом на каменное лицо сына, на спокойную, холодную Полину.
— Ты все мои планы разрушила на эту квартиру! — истерично орала свекровь, брызгая слюной, тыча пальцем в Полину. — Ты! Это ты его настроила! Это ты, змеюка! Я уже договорилась! Я уже распланировала! Я уже жизнь свою устроила, а ты!.. Чтоб тебе пусто было в твоем доме! Чтоб у тебя крыша протекла!
Она орала, и голос её срывался на визг, переходящий в хрип. Это был крик человека, который привык считать окружающих пешками, и вдруг обнаружил, что пешки — из гранита.
Глеб молча взял её под локоть — жестко, без пиетета — и вывел на лестничную клетку. Туда же выставил торт.
— Ключи, — потребовал он.
— Какие ключи? — она попыталась вырваться.
— От этой квартиры. У тебя был дубликат. «На всякий случай». Давай сюда.
Она задрожала, полезла в карман пальто, достала связку и швырнула её на пол. Ключи звякнули о бетон.
— Подавись! — крикнула она. — Не сын ты мне больше! Знать тебя не хочу! Из-за какой-то… из-за бетона мать родную на улицу выгоняешь!
— Ты не на улице, мама. У тебя есть своя квартира. Иди домой.
Глеб закрыл дверь. Щелкнул замок. Два оборота.
В коридоре снова стало тихо. Только пахло теперь не пылью, а острым, пряным маринадом от разбитой банки. Лужа растекалась, подбираясь к коробке с книгами.
Полина вздохнула, взяла тряпку и молча начала вытирать пол. Глеб стоял, прислонившись лбом к холодной металлической двери. Плечи его опустились.
— Прости, — глухо сказал он, не оборачиваясь.
— За что? — Полина бросила грязную тряпку в мусорный мешок. — За то, что мы взрослые люди? Не надо, Глеб. Лучше помоги скотч найти, я его куда-то положила, пока она орала.
— Ты понимаешь, что она теперь всем родственникам расскажет, что мы её обокрали?
— Пусть рассказывает, — Полина выпрямилась. Она была спокойна. Внутри что-то перегорело, оставив чистую, звенящую пустоту и облегчение. — Знаешь, Глеб, я даже рада.
— Рада?
— Да. Теперь всё ясно. Никаких иллюзий, никаких «семейных обедов» по воскресеньям, где нужно улыбаться и делать вид, что мы не замечаем её шпилек. Всё. Нарыв вскрылся. Больно, грязно, но заживет.
Глеб повернулся к ней. В его глазах появилась тень улыбки — грустной, но искренней.
— Лариса завтра приедет, — сказал он. — Представляешь этот цирк?
— Представляю. Но это уже не наш цирк, Глеб. И не наши обезьяны.
В дверь позвонили. Резко, настойчиво.
Глеб напрягся, но тут же расслабился.
— Грузчики, — сказал он, глянув в глазок. — Крепкие ребята.
— Отлично, — Полина подхватила первую коробку. — Поехали, муж. Нас ждет фундамент. И никто нам там планы не разрушит.
Она прошла мимо него, уверенно шагая к лифту, и Глеб подумал, что в этой женщине в старых джинсах и с пыльным хвостом на затылке силы больше, чем во всей «аристократии» его матери. Он подхватил самую тяжелую коробку с книгами и шагнул следом. Дверь квартиры осталась открытой, впуская сквозняк, который быстро выветривал запах уксуса и тяжелых, сладких духов.
