— Я не поняла, а чего ты упёрлась-то? — голос свекрови звенел, как ложка по сковородке. — Сама же дома сидишь! Что тебе, трудно с ребёнком посидеть? Где один, там и два. Нормальные женщины помогают родне, а не строят из себя королеву.
Ольга стояла в дверях кухни, сжав руки в кулаки. Маленький Ярик спал в соседней комнате — редкая удача. Молча дослушала, пока кровь гудела в ушах. Она устала. Не от ребёнка — от всего. От этих разговоров, от давления, от бесконечного чувства, что её «не работа» — это не труд, а прихоть.
— У меня грудной ребёнок, — спокойно сказала она, сдерживая дрожь. — Я и с одним-то не сплю ночами. Мне тяжело. И я не домработница для вашей младшенькой.
— Оль, ты чего заводишься? — вдруг мягко вклинилась Ксюша, младшая сестра мужа, заглядывая в квартиру с порога. В белом комбинезончике, в модных очках, с гель-лаком на ногтях, она выглядела так, будто только что сошла с рекламного баннера. — Мы с Пашкой так мечтали отдохнуть. Ну чего тебе стоит? Он же у тебя тихий, спокойный. А мой — ну чуть-чуть постарше. Ты его вообще не заметишь!
— А если замечу? — хмыкнула Ольга. — А если заболеет? Или упадёт, или захочет к маме? Или вдруг я, прости, тоже человек, а не ясли по вызову?
Ксюша сморщила лоб, как будто ничего не поняла. Свекровь закатила глаза.
— Это несложно, Оль. Все через это проходят. Я троих подняла — и ничего. А ты вон, с одним сидишь, да ещё фыркаешь. Что за поколение…
Ольга отвернулась. Стены будто сдвинулись. Она не спала толком долгие месяцы, а в глазах этих двоих — она была просто капризной, неудобной, не такой, как им бы хотелось.
— Ты поговори с женой, — шепнула свекровь сыну тем же вечером. — Она-то что, ничего не делает. А сестра твоя с мужем хоть раз в жизни хотят выдохнуть.
— А я что могу? — пробурчал Стас, её муж, сгорбившись перед телевизором. — Ну не хочет — не хочет.
— Не хочет! — всплеснула руками свекровь. — Да она у тебя всё вечно не хочет! То ей много, то тяжело, то не так. У нас бы в деревне за это по рукам надавали. Понял бы человек, что семья — это не только «я-я-я».
Поздним вечером, укачивая сына, Ольга почувствовала, как к горлу подкатил ком. Всё это время она держалась. Терпела, «с пониманием относилась», но внутри всё чаще вставал немой вопрос: а почему только я должна понимать? Почему никто — меня?
Смартфон пикнул: новое сообщение от Ксюши.
«Завтра в 9 привезу. Мы билеты на самолёт взяли. Спасибо тебе, ты выручила!❤️»
Ольга застыла. Она не соглашалась. Она вообще ничего не говорила.
И всё равно — за неё уже решили.
Утро началось с детского крика.
Но не её сына.
На пороге стояла Ксюша, уже в солнцезащитных очках, в розовом спортивном костюме, с чемоданом на колёсиках и капризным двухлетним Мишей на руках. Ребёнок орал, выгибался и бил кулачками мать по плечу.
— Он просто не выспался, — быстро сказала Ксюша, передавая сына Ольге, будто пакет с апельсинами. — У тебя же там пюрешка есть? Или сваришь что-то? Главное — поиграй с ним, и всё. Он потом сам уснёт.
— Я… подожди… — Ольга даже не успела закончить. Свекровь уже взяла чемодан, Ксюша поцеловала сына в лоб — на бегу, как собаку — и, не оглядываясь, выскочила за дверь. Только каблуки щёлкнули по лестничной клетке.
Дверь закрылась.
Миша стоял посреди прихожей и ревел, как будто его забыли в магазине. Маленький Ярик проснулся от шума и начал тянуться к груди. Всё смешалось. Плач один, другой. Один требует подгузник, второй — еды. И тишины в доме больше не будет.
Ольга не знала, как выжила в этот день. Она носила одного на руках, второму подсовывала игрушки, меняла подгузники, варила кашу, вытирала слёзы и нос, и ещё слёзы — свои, исподтишка, пока оба спали по десять минут по очереди.
Когда вернулся Стас, квартира была похожа на разрушенный форт.
— Ты чего такая злая? — удивился он. — Они же дети. Чего ты ожидала?
— Я ожидала, что ты скажешь хоть слово своей маме, — сказала Ольга тихо. — Что ты не позволишь вот так, без моего согласия, скинуть на меня чужого ребёнка. Что ты будешь со мной, а не с ними. Но знаешь что? Тебе удобно. Все сделали за тебя — и ты доволен.
Стас пожал плечами, не понимая, о чём речь. У него был тяжёлый день на работе. У него — всегда тяжёлый день.
На следующий вечер Ксюша позвонила с пляжа. Шум прибоя, хихиканье, коктейли.
— Он не капризничает сильно? Ну ты уж потерпи немного, мы же всего на недельку! С тебя не убудет!
— Ты знаешь, — сдержанно сказала Ольга, прижимая Ярика к груди, а Миша в это время сидел в углу и разрисовывал обои зелёным фломастером, — я не давала согласия на это.
— Ну маме мы сказали, а она вроде бы… — Ксюша запнулась. — Ты же не против родне помочь?
— Знаешь, Ксюша, когда ты помогаешь — это твой выбор. А когда за тебя выбрали, это уже использование. Я не няня. Я мать. Но только одному ребёнку — своему. И ты мне никто, чтобы распоряжаться моим временем и моими силами.
Ксюша замолчала. Потом пискнула:
— Обидно ты сейчас сказала…
— Обидно — когда тебя используют. Привыкай.
В ту ночь Ольга снова не спала. Миша просыпался каждый час, Ярик просил грудь, а сердце сжималось от тяжести. Не физической. Душевной.
Это была не усталость. Это было что-то другое.
Это был предел.
На пятый день Миша заболел.
Температура под сорок. Горячий, плаксивый, не ел, не пил. Ольга в панике обзванивала педиатров, прикладывала мокрые полотенца, держала обоих детей на руках, будто спасала их из огня.
Ксюша? Ксюша выкладывала сторис с пляжа: она в соломенной шляпе, бокал с трубочкой, Пашка в шезлонге. Ни звонка. Ни вопроса. Только смайлики и хештеги — «#рай #отпускмечты».
Свекровь позвонила только ближе к вечеру:
— Ну что там, справляешься? Сама же говорила, что умеешь. Я же троих поднимала — ничего, не умерла.
— У вас, наверное, сердце было каменное, — ответила Ольга с таким спокойствием, что у самой мурашки побежали. — Потому что я — человек. И я не справляюсь. И не должна справляться. Это не мой ребёнок. Я за него не отвечаю. Вы, кстати, тоже — бабушка, между прочим. Почему не вы сидите с ним?
— У меня давление. Мне нельзя. Да и что ты истеришь? Тебе не жалко? Всё для семьи делается…
— Нет, — перебила Ольга. — Не для семьи. А для вашей младшенькой. А мне всё — как должное. Я вам не обязана. Поймите это наконец.
Когда Миша начал задыхаться, она вызвала скорую. Её руки тряслись, когда она искала полис, держала на руках двухлетнего, потного, с кашлем.
Ярик, испуганный, тихо всхлипывал у дверей.
Фельдшер, посмотрев на двоих детей и одну измождённую женщину, спросил:
— Двое ваши?
Она замерла. Потом медленно покачала головой.
— Один. Второй — племянник мужа.
На следующий день, когда Мишу положили в больницу, Ксюша позвонила.
— Ты что, с ума сошла?! Почему ты не сказала, что он болеет? Почему ты не сделала всего, чтоб он не заболел?! Мы же доверили его тебе, как родному человеку!
— А ты знаешь, что я не врач? Что я не обязана вообще? Что я мать своего ребёнка, и у меня тоже была температура? Я и за твоего ребёнка, и за своего… А ты — на пляже, под шезлонгом. Красивая, счастливая. Билет на отдых купила, а на ответственность — нет?
— Оль, ну ты прямо злость из себя льёшь! А могла бы просто сказать, что не справляешься, и всё!
— Я говорила. А ты не слушала. Как и все.
Когда вечером вернулся Стас, в квартире было тихо. Ярик уже спал. А Ольга сидела на кухне, перед ней — паспорт, страховой полис, стопка документов и… чемодан.
— Ты чего?
Она посмотрела на него. В глазах — ледяное спокойствие.
— Я уезжаю к маме. На пару недель. Я на грани. И мне нужно прийти в себя. Не звоните мне. Не пытайтесь убедить, что я обязана.
— Ты серьёзно?.. Ты бросаешь?
— Я спасаю себя. Если я сломаюсь, никому из вас уже ничего не будет нужно.
Прошла неделя.
Телефон Ольги был забит непрочитанными сообщениями. Писала свекровь — сначала с упрёками, потом с просьбами. Писала Ксюша — то обвиняла, то извинялась. Писал и Стас — коротко, сухо, будто не знал, как разговаривать с собственной женой, которую впервые за всё время он начал видеть отдельно от “нас” и “семьи”.
Ольга жила у своей мамы. Каждый день она гуляла с Яриком по тихим дворам старого района, читала книги, готовила суп — не на бегу, а с душой. И каждый вечер возвращала себе по кусочку ту, что растворилась за время материнства и семейного давления.
Она смотрела в зеркало — глаза стали яснее, осанка — прямее. И теперь она не чувствовала себя виноватой за то, что выбрала себя.
На девятый день ей позвонила Ксюша. Голос был тихий, растерянный:
— Прости. Я правда не думала. Мне казалось, это нормально. Мама так говорила: «все так делают», «должна помогать», «тебе всё равно нечего делать».
— А ты у меня спросила?
— Нет… Я просто… Я была уверена, что ты справишься. Ты же всегда всё тащишь.
— Вот именно, — вздохнула Ольга. — Всегда — я. А вы — на отдых. Вы — отдохнуть, а я — в больницу, в кашель, в бессонницу. Ксюша, ты взрослая. У тебя есть муж. Ребёнок — это не ответственность окружающих. Это — ваша зона. Если устала — нанимай няню, зови свою маму. Но я — не нянька. Я не обязана быть удобной, просто потому что «родня».
— Я поняла… — прошептала Ксюша. — Только почему ты сразу так жёстко?
— Потому что когда говоришь мягко — никто не слышит.
Стас приехал за ней сам. Стоял у калитки с растерянным видом, в помятой футболке. Ярик засмеялся, протянул руки — папа!
Ольга открыла калитку, но не обняла мужа.
— Я не вернусь туда, пока мы не договоримся. Навсегда. Без «ну ты пойми», без «они же родные», без «надо потерпеть».
— Я понял, Оль, — сказал он просто. — Я правда понял. Я был слепой. Привык, что ты всё на себе тянешь. А сам даже слова не сказал. Прости.
— Не за слова. За безразличие.
Он кивнул. И это было честно.
Вернувшись домой, она написала на листе бумаги три пункта. Прикрепила к холодильнику магнитом:
- Ребёнок — не аргумент для манипуляций.
- Декрет — это не отпуск.
- Моё согласие — обязательно. Во всём.
Когда на следующий день позвонила свекровь и сказала: «У нас тут идея…», Ольга спокойно прервала:
— Нет. Мне не интересно. Я теперь живу по своим правилам. А если что — ищите няню. Только не меня.
Она не стала враждовать. Не стала ссориться. Просто вышла из этой игры.
И почувствовала: теперь её жизнь действительно её.
