— Передай-ка мне оливье, да не тряси ложкой, как параличная, весь стол сейчас уделаешь! — голос Виктора прорезал гул голосов, заставив гостей на мгновение замереть с вилками у ртов. — Ну что ты возишься? Гости ждут, а она копается.
Ольга молча переставила хрустальную салатницу ближе к мужу. Хрусталь был тяжелый, советский, доставшийся еще от бабушки — единственное, что Виктор позволил оставить в квартире после «евроремонта», которым он так кичился. Салатница глухо стукнула о столешницу.
— Спасибо бы хоть сказал, Витюш, — подала голос Марина, единственная подруга Ольги, приглашенная на этот странный праздник. Она сидела на краю стола, словно готовая в любой момент вскочить и уйти.
— За что спасибо? За то, что жена выполняет свои прямые обязанности? — Виктор хохотнул, оглядывая присутствующих с видом победителя, который только что взял неприступную крепость, хотя всего лишь сумел наколоть на вилку маринованный гриб. — У нас в отделе, знаете ли, дисциплина. Я своим менеджерам спуску не даю, и дома, считаю, порядок должен быть как в армии. Четкость, скорость, исполнительность.
За столом сидели в основном коллеги Виктора — трое мужчин в одинаково тесных пиджаках и их жены, которые выглядели как под копирку: усталые глаза, старательно наведенный макияж и молчаливое согласие со всем, что говорят мужья. Праздновали день рождения Ольги, но тостов за именинницу было сказано всего два, и оба — с подачи самого Виктора, который сводил их к тому, как ей повезло с супругом.
Ольга поправила салфетку на коленях. Ей исполнилось тридцать пять. На ней было темно-синее платье, которое Виктор называл «сиротским», хотя ткань была дорогой и приятной на ощупь. Она купила его с премии, которую ей выписали в прошлом месяце за перевыполнение плана по кассе, но мужу об этом не сказала. Для него её работа была чем-то вроде постыдного хобби, о котором в приличном обществе лучше помалкивать.
— А вот скажи, Вить, — вдруг подал голос Глебов, грузный мужчина с красным лицом, правая рука Виктора по продажам, — ты говорил, вы машину новую присмотрели? В кредит или так, с оборота возьмешь?
Виктор вальяжно откинулся на спинку стула, отчего тот жалобно скрипнул. Он любил этот момент — когда внимание приковано к нему, когда можно небрежно бросать фразы о деньгах, словно это фантики.
— Думаю, сразу возьму. Чего с банками связываться? — он махнул рукой, на которой блестели массивные часы — копия известного бренда, но качественная, не отличишь, если не приглядываться. — Премия квартальная придет, плюс бонусы за регион. Мы же сейчас расширяемся, на область выходим. Я там буду курировать всю логистику.
Ольга медленно подняла глаза. Взгляд у нее был тяжелый, прямой. Она знала то, чего не знали гости, и что старательно игнорировал сам Виктор в своем выдуманном мире величия. Она знала, что никакой премии не будет. Более того, она знала, что вчера вечером на его электронную почту, пароль от которой он по безалаберности хранил в открытом блокноте на столе, пришло уведомление о служебном несоответствии.
— Витя, — тихо произнесла она. — Может, не стоит пока про машину?
Он резко повернул к ней голову. Лицо его, только что благодушное, мгновенно пошло пятнами гнева.
— Что значит «не стоит»? Ты, Оля, в финансы не лезь. Твое дело — чтобы на столе было горячее, а не чуть теплое, как вот эта утка. Кстати, она пересушена. Я же говорил: температуру надо меньше, а времени больше. Но куда там, мы же лучше знаем…
— Утка нормальная, — процедила Марина. — Сочная.
— Вам, Марина, может и сочная, — парировал Виктор, наливая себе коньяк. — А у меня вкус, знаете ли, притязательный. Я привык к качеству. Во всем. В работе, в еде, в одежде.
Он демонстративно одернул лацкан пиджака. Ольга заметила, что на рукаве не хватает пуговицы — маленькой, декоративной. Она видела, как та отлетела утром, когда Виктор в спешке натягивал пиджак, но ничего не сказала. Пусть «начальник» ходит так.
Вечер тянулся вязко, как засахаренный мед. Гости ели, пили, Глебов рассказывал бородатые анекдоты, жены вежливо смеялись. Ольга выполняла роль невидимки: уносила грязные тарелки, приносила чистые, подрезала хлеб. Каждый ее поход на кухню сопровождался комментарием мужа: «Долго ходишь», «Смотри не урони», «Салфетки кончились, ты что, не видишь?».
Напряжение копилось в ней не днями — годами. Оно оседало слоями, как пыль на шкафу, до которого не дотягивается рука. Сначала были мелкие уколы: «Ты не так говоришь», «Ты не так одеваешься». Потом пошли сравнения с женами коллег, всегда не в ее пользу. А последний год превратился в сплошной монолог Виктора о его исключительности.
Она работала старшим кассиром в крупном сетевом супермаркете. Работа тяжелая, на ногах, с людьми, которые бывают разными — и злыми, и скандальными, и просто уставшими. Но Ольга любила эту работу за четкость. Там цифры сходились, а если не сходились — ошибку можно было найти и исправить. В её семейной жизни дебет с кредитом не сходился уже давно.
— А кстати, Оленька, — Глебов, раскрасневшийся от коньяка, решил проявить вежливость. — Как там у тебя на работе? Всё сидишь на кассе? Тяжело, небось, целый день «пик-пик»?
Вопрос был задан с той снисходительной интонацией, с какой взрослые спрашивают ребенка про песочницу.
— Я не просто сижу, — спокойно ответила Ольга, ставя перед Глебовым тарелку с нарезкой. — Я старший смены. У меня в подчинении двенадцать человек, инкассация и отчетность.
— Ой, ну прекрати! — Виктор громко стукнул рюмкой о стол. — «Подчинение», «отчетность»… Скажешь тоже! Старший смены она. Это, мужики, знаете, как называется? «Галя, у нас отмена!» — он захохотал первым, довольный своей шуткой. — Королева пробитых чеков!
Гости неуверенно хихикнули. Глебов хрюкнул в кулак. Марина сжала губы так, что они превратились в тонкую нитку.
— Виктор, прекрати, — голос Ольги прозвучал сухо, без эмоций.
— Что «прекрати»? — он завелся. Алкоголь ударил в голову, развязал язык и выпустил наружу то темное, липкое презрение, которое он обычно маскировал под «хозяйственность». — Я правду говорю! Ты вон сидишь, щеки надула. А кто ты есть без меня? Кто эту квартиру содержит? Кто тебе на шмотки дает, пусть ты и выбираешь всякое барахло? Я! Я пашу как вол, я переговоры веду на уровне директоров, а ты? Твой потолок — это спросить «пакет нужен?».
В комнате повисла тишина. Даже Глебов перестал жевать. Это было уже слишком, даже для Виктора. Унижение было публичным, липким, грязным.
Ольга встала. Она не дрожала, не плакала. Лицо ее стало похожим на маску из белого мрамора — холодное и непроницаемое. Она подошла к серванту, достала оттуда плотный конверт и положила его на стол перед мужем. Прямо поверх тарелки с недоеденной уткой.
— Что это? — Виктор брезгливо отодвинул конверт вилкой. — Очередной счет за коммуналку, который ты не смогла оплатить через приложение? Ума не хватило?
— Открой, — сказала она.
— Я не собираюсь читать твои писульки при гостях! — взвился он. — Ты что, совсем берега попутала? Я здесь хозяин!
И тут он произнес то, к чему шел весь вечер. Он встал, опираясь кулаками о стол, нависая над ней, красный, потный, с перекошенным галстуком.
— Ты же просто кассирша, а я начальник! — рявкнул он, брызгая слюной. — Знай свое место, женщина! Ты должна мне в ноги кланяться, что я тебя, серую мышь, из твоего болота вытащил!
Гости опустили глаза в тарелки. Стыд был осязаемым, он висел в воздухе густым туманом.
Ольга молча взяла конверт, вскрыла его одним резким движением и вытряхнула содержимое на стол. Бумаги веером рассыпались по скатерти, едва не угодив в салат.
— Читай, «начальник», — сказала она. Голос ее был тихим, но в этой тишине он прогремел как выстрел. — Первая бумага — это выписка из банка. По твоему кредиту на машину, которую ты разбил три года назад и которую мы до сих пор выплачиваем. Только платишь не ты. Плачу я. С тех самых «пик-пик», над которыми ты так смеешься. Потому что твоя зарплата уходит на твои костюмы, твои «представительские расходы» и твои посиделки в барах по пятницам, которые ты называешь «переговорами».
Виктор открыл рот, но звука не последовало. Он переводил взгляд с бумаг на жену.
— Вторая бумага, — продолжила Ольга, ткнув пальцем в лист с логотипом банка, — это график платежей по ипотеке. За эту квартиру. Которую, как ты любишь повторять, «содержишь» ты. Посмотри на плательщика. Там стоит моя фамилия. Моя карта. Мои деньги. Ты за последний год не внес ни рубля, Витя. «У нас временные трудности», «задержали бонус», «надо вложиться в имидж». Я слушала это каждый месяц.
— Ты… ты врешь, — просипел Виктор, но уверенность из его голоса улетучилась, как воздух из пробитого шарика. Он схватил лист, пробежал глазами. Руки его затряслись.
— И третья бумага, — Ольга достала сложенный вдвое лист, распечатанный на принтере. — Это копия приказа, который лежит у тебя на почте со вчерашнего дня. Тебя не повышают, Витя. Тебя увольняют. За систематическое невыполнение плана и грубое нарушение корпоративной этики. Ты «начальник» только в своих фантазиях.
Глебов поперхнулся. Жена Глебова широко раскрытыми глазами смотрела на Виктора. Тот стоял бледный, с открытым ртом, похожий на рыбу, выброшенную на берег. Весь его лоск, вся его напускная важность осыпались, обнажая испуганного, мелочного человечка.
— Откуда… откуда у тебя это? — прошептал он.
— Я умею работать с информацией, — усмехнулась Ольга. — И я умею считать. Кассирши, знаешь ли, очень хорошо умеют считать. Особенно чужие долги.
Она обвела взглядом притихших гостей.
— Праздник окончен. Торта не будет. Витя, — она посмотрела на мужа, и в этом взгляде не было ни жалости, ни злорадства, только ледяная усталость. — Чемодан я тебе собрала еще утром. Он стоит в коридоре. Ключи положишь на тумбочку.
— Оля, ты чего? — Виктор попытался выдавить из себя улыбку, но вышла жалкая гримаса. — Ну погорячился, ну с кем не бывает? Выпили, пошутили… Что ты начинаешь-то при людях? Мы же семья.
— Семья закончилась, когда ты начал считать меня обслугой, — отрезала она. — Квартира оформлена на мою маму, дарственная была еще до брака, ты это знаешь. Ипотеку за ремонт плачу я. Ты здесь никто. Просто гость, который засиделся.
— Да кому ты нужна будешь! — взвизгнул он, понимая, что теряет почву под ногами. Злость вернулась, но теперь это была злость загнанной крысы. — В тридцать пять лет! Кассирша! С прицепом долгов! Я уйду — ты с голоду сдохнешь!
— Я справлюсь, — спокойно ответила Ольга. — Я всегда справлялась. А вот ты, «начальник», без мамы, без меня и без работы… Посмотрим.
Она повернулась к гостям.
— Извините, вечер испорчен. Вам лучше уйти.
Глебов первым вскочил со стула, бормоча что-то невнятное про «дела» и «поздно уже». Его жена, проходя мимо Ольги, вдруг на секунду задержалась и чуть заметно кивнула ей, словно выражая уважение, на которое сама никогда бы не решилась. Гости вымелись из квартиры за две минуты, словно их ветром сдуло.
Виктор остался стоять посреди комнаты, среди остывающих блюд и грязных тарелок. Он смотрел на Ольгу, ожидая, что сейчас она рассмеется, скажет, что это шутка, или заплачет и начнет извиняться. Но она стояла молча, скрестив руки на груди, и смотрела на него как на пустое место.
— Ты пожалеешь, — прошипел он, срывая с себя галстук. — Приползешь еще.
— Ключи, — повторила она.
Он швырнул связку ключей на пол, с грохотом пнул стул и вылетел в коридор. Хлопнула входная дверь. Наступила тишина.
Марина, которая так и не ушла, осторожно подошла к столу и взяла бутылку коньяка.
— Ну ты, мать, даешь, — протянула она с восхищением. — Я думала, ты терпеть будешь до пенсии. А ты… Шах и мат.
Ольга медленно выдохнула, словно сбросила с плеч бетонную плиту. Она подошла к окну. На улице, под светом фонаря, было видно, как Виктор, смешно размахивая руками, тащит огромный чемодан к такси. Он что-то кричал водителю, видимо, снова показывал, кто здесь «начальник».
— Налей мне, — сказала Ольга, не оборачиваясь.
Она смотрела, как красные габаритные огни такси растворяются в ночной темноте. Душа не болела. Наоборот, там, внутри, где годами копился ком обид и невысказанных слов, вдруг стало просторно и чисто. Как в магазине после закрытия, когда вымыты полы, сведены кассы, и гаснет свет, обещая завтра новый день.
— Знаешь, Марин, — задумчиво произнесла она, глядя на свое отражение в темном стекле. — А ведь он прав был в одном.
— В чем? — Марина разлила коньяк по пузатым бокалам.
— Утка действительно пересушена. В следующий раз сделаю с яблоками. Для себя.
Она отошла от окна, взяла бокал и впервые за вечер улыбнулась — не дежурной улыбкой для гостей, а настоящей, живой улыбкой свободной женщины.
— Ну, будем, — сказала она. — За начальников. Пусть они идут… своим путем.
Они чокнулись. Звон хрусталя в пустой квартире прозвучал чисто и весело, возвещая начало новой жизни, в которой больше не нужно было ни перед кем отчитываться за температуру супа.
