— Ань, ты не могла бы Ленке две квартиры отдать? — голос матери, Раисы Ивановны, прозвучал в телефонной трубке так буднично, будто она просила передать за проезд в маршрутке.
Анна на мгновение замерла, держа в руке чашку с остывающим чаем. В ушах зашумело. Она точно ослышалась. Этого не может быть. Наверное, мать имела в виду что-то другое. Может, ключи отдать, чтобы Лена цветы полила, пока они с Димой будут в отпуске.
— Мам, что отдать? Я не расслышала, — переспросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Квартиры, дочка, квартиры, — с ноткой нетерпения повторила Раиса Ивановна. — Ну вот смотри. У тебя их три. Три! А у сестры твоей родной, у Ленки, — ни одной. Они с Витькой и маленьким по съёмным углам мыкаются. Это же не по-людски, Ань. Нечестно.
Анна медленно опустилась на стул. Чашка тихо стукнулась о кухонный стол. Нечестно. Слово ударило наотмашь, выбило воздух из легких.
— Какие две, мама? — прошептала она.
— Ну какие… Однушку на Лесной и ту, вторую, на Речном. Бабушкину. А что? Тебе же одной хватит, вы с Димой в своей трешке живете. Даже с запасом. Зачем тебе столько? Солить их, что ли? А Ленке с семьей жить негде. У ребенка своего угла нет.
Воздух в кухне стал плотным и вязким. Анна смотрела на узор на обоях, но не видела его. В голове проносились картины прошлого. Вот она, двадцатилетняя студентка, работает по ночам официанткой, чтобы скопить на первый взнос по ипотеке. Вот бессонные ночи над учебниками, потому что утром на пары, а днем – подработка курьером. Ни дискотек, ни новых платьев. Только макароны на ужин и мечта о своем собственном, пусть и крошечном, жилье.
А где в это время была Лена? Лена, порхающая по жизни бабочка, всегда находила причины не работать. То у нее «творческий кризис», то «поиск себя», то очередной бурный роман. Мать всегда ее жалела и прикрывала. «Ленуся у нас тонкой душевной организации, ей нельзя нервничать».
— Мам, — Анна сглотнула вязкий ком в горле. — Ты же знаешь, как мне эти квартиры достались. Однушку я в ипотеку брала на пятнадцать лет, выплатила только три года назад. Каждую копейку считала. Бабушкина… Бабушка ее мне отписала, потому что я одна к ней последние пять лет ездила, ухаживала. А Лена за все время раза два появилась, с тортиком.
— Ну что ты старое ворошишь! — тут же недовольно перебила Раиса Ивановна. — Ухаживала, молодец. Кто ж спорит. Но бабушки уже нет, а квартира стоит. А сестра твоя мучается! У нее ребенок! Ты пойми, это же кровь родная. Как можно быть такой черствой?
Черствой. Еще одно слово-пощечина.
— Я не черствая. Я предлагала Лене помочь с первым взносом. Она отказалась. Сказала, что ипотека — это кабала, а ее Витя «скоро раскрутится», — голос Анны начал крепнуть. Обида вытесняла первоначальный шок.
— Ой, ну что ты этого Витьку попрекаешь! Парень старается, крутится. Не все такие хваткие, как твой Дима. Не всем так везет. Ты вот удачно замуж вышла, Дима у тебя молодец, зарабатывает хорошо. А Ленке не повезло. Так ты, как старшая сестра, должна помочь!
Анна молчала. Аргументы были бессмысленны. В картине мира ее матери все было просто: есть удачливая, богатая Аня и есть несчастная, бедная Лена. И первая обязана делиться со второй. Не потому что это справедливо, а потому что так «положено» в семье. Тот факт, что за «удачей» Ани стояли годы адского труда и самоограничений, а за «невезением» Лены — инфантилизм и нежелание брать на себя ответственность, в расчет не принимался.
— Я не отдам квартиры, мама, — твердо сказала Анна. — Можем поговорить о другой помощи. Снять им квартиру на полгода, пока Витя работу нормальную не найдет. Но переписывать свою собственность я не буду.
В трубке повисло тяжелое молчание. Анна слышала, как мать тяжело дышит.
— Я так и знала, — наконец, произнесла Раиса Ивановна ледяным тоном. — Заела тебя сытая жизнь. От людей оторвалась. Ничего святого не осталось. Не сестра ты ей больше. И мне не дочь.
Короткие гудки. Анна сидела, не двигаясь, и смотрела в одну точку. Ощущение было такое, будто ее окунули в чан с ледяной грязью. Телефонный звонок разделил жизнь на «до» и «после».
Вечером, когда пришел с работы Дима, она все еще сидела на кухне. Он сразу понял, что что-то случилось.
— Ань? Что с лицом?
Она молча протянула ему телефон. Дима, нахмурившись, прочитал последнее сообщение от тещи, которое пришло уже после звонка: «Если у тебя есть хоть капля совести, ты сама принесешь Лене документы. Не позорь семью».
— Это что еще за ультиматумы? — Дима положил телефон на стол. — Опять двадцать пять? Просят денег?
Анна покачала головой и тихим, бесцветным голосом пересказала утренний разговор. Чем дольше она говорила, тем мрачнее становилось лицо мужа. Он слушал молча, не перебивая, только желваки на скулах ходили. Когда она закончила, он встал, подошел к окну и несколько минут смотрел во двор.
— Значит, две квартиры, — наконец, произнес он, повернувшись. — Неплохой аппетит. А почему не все три? Скромничают.
В его голосе не было удивления, только холодная ярость. Он давно видел, как теща и свояченица относятся к Анне. Как к дойной корове, которая почему-то научилась говорить «нет».
— Дим, я… я не знаю, что делать, — прошептала Анна. — Она сказала… что я ей не дочь.
— Аня, посмотри на меня. — Он подошел, взял ее за плечи и заставил поднять голову. — Ты все сделала правильно. Это твои квартиры. Твои. Ты их заработала своим горбом, своим здоровьем, своей молодостью. Никто. Слышишь? Никто не имеет права требовать, чтобы ты их отдала.
— Но Лена… у нее же Ромка маленький…
— У Лены есть муж. Виктор. Которому тридцать два года, и он до сих пор «ищет себя». Пусть начнет искать работу, для начала. Почему твои активы должны компенсировать его бездействие? Ты предлагала им помощь. Реальную помощь. Они отказались. Они хотят не помощи, Аня. Они хотят получить все на блюдечке с голубой каемочкой.
Он говорил жестко, но Анна чувствовала в его словах не упрек, а стальную поддержку. Это отрезвляло.
— Что теперь будет? — тихо спросила она.
— А ничего. Мы живем своей жизнью. Ты никому ничего не должна. Если они решат объявить тебе войну… что ж, значит, будем воевать.
Война не заставила себя ждать. Уже через два дня позвонила тетя Валя, мамина двоюродная сестра из Саратова.
— Анечка, здравствуй. До меня тут слухи дошли… Рая вся в слезах, говорит, ты сестру родную на улицу выгоняешь…
Анна попыталась объяснить ситуацию, но тетя Валя ее не слушала.
— Да как же так, Анечка? У тебя вон сколько всего, а Ленуся с дитем мается. Надо делиться, мы же семья. Нехорошо это, не по-божески.
Потом были звонки от других родственников. Одни увещевали, другие стыдили, третьи прямо обвиняли в жадности и бессердечии. Сценарий был один: Раиса Ивановна звонила им, в красках расписывала страдания Лены и черствость Анны, и они, не удосужившись вникнуть в детали, начинали «обработку».
Анна сначала пыталась каждому объяснить, оправдаться, доказать свою правоту. Но быстро поняла — это бесполезно. Они не хотели слушать. У них в голове была простая и удобная картинка, нарисованная Раисой Ивановной.
Сама Лена позвонила через неделю. Голос у нее был не просящий, а требовательный, с нотками обиженного превосходства.
— Ань, привет. Мама сказала, ты там уперлась. Ты серьезно? Тебе жалко для родной сестры? Я не понимаю, зачем тебе столько недвижимости. Это какой-то нездоровый вещизм. Мы с Витей считаем, что это просто эгоизм.
— Лена, я тебе предлагала помощь, — устало повторила Анна.
— Ой, не надо мне твоих подачек! — фыркнула сестра. — «Помощь с первым взносом»! Чтобы я, как ты, двадцать лет в кабале сидела? Спасибо, не надо. Есть же простой выход. Ты просто отдаешь нам две квартиры. Мы там ремонт сделаем. Ромке комната отдельная будет. Все будут счастливы. Почему ты хочешь, чтобы твой племянник рос в плохих условиях? Ты его совсем не любишь?
Анна молча нажала отбой. Разговаривать было не о чем. Это был какой-то сюрреализм, театр абсурда. Ее пытались заставить почувствовать себя виноватой за то, что она работала, а не сидела на шее у родителей. За то, что она думала о будущем, а не жила одним днем.
Давление нарастало. Раиса Ивановна перешла к тяжелой артиллерии. Она начала звонить Диме на работу. Секретарша, милая женщина бальзаковского возраста, передавала ему послания от «взволнованней тещи» с округленными глазами. Дима сначала вежливо просил ее больше не соединять, потом, после третьего звонка, рявкнул в трубку так, что Раиса Ивановна на время затихла.
Но апогеем стал ее визит к ним домой. В субботу утром. Без предупреждения.
Анна с Димой завтракали, когда раздался настойчивый звонок в дверь. Дима пошел открывать. На пороге стояли Раиса Ивановна и Лена. У обеих были скорбные и решительные лица.
— Мы пришли поговорить, — без предисловий заявила теща, проходя в прихожую. Лена следовала за ней, как тень.
— Мы вроде бы все уже обсудили, — холодно сказал Дима, преграждая им путь в комнату. — Разговор окончен.
— Это ты так решил? — взвилась Раиса Ивановна. — А мнение моей дочери тебя не интересует? Анечка, иди сюда! Не давай ему затыкать тебе рот!
Анна вышла в коридор. Вид матери и сестры вызвал глухую тошноту.
— Мама, уходите, пожалуйста. Мы не будем это обсуждать.
— Будем! — Раиса Ивановна сделала шаг вперед. Ее лицо исказилось. — Ты посмотри на себя! В кого ты превратилась? Сидишь в своей хоромине, мужем прикрылась, а сестра по помойкам скитается!
— Никто не скитается по помойкам, — спокойно ответил Дима. — Они снимают двухкомнатную квартиру. Не надо драматизировать.
— Ах, драматизировать?! — Лена, до этого молчавшая, подала голос. Ее губы дрожали. — Тебе легко говорить! Ты знаешь, сколько мы за нее платим? Почти всю Витину зарплату! А нам еще Ромку кормить надо! А ты, Аня, могла бы просто решить все наши проблемы! Одним росчерком пера! Но тебе жалко! Жадность глаза застила!
Она почти кричала. Анна смотрела на сестру, на ее перекошенное от злости лицо, и не узнавала ее. Куда делась та легкая, смешливая девочка, с которой они вместе росли? Перед ней стояла чужая, озлобленная женщина.
— Лена, а ты сама? Ты хоть день в своей жизни работала? — вдруг спросила Анна. Вопрос сорвался сам собой.
Лена опешила.
— Я… я ребенка воспитываю! Это потяжелее любой работы! Ты этого не поймешь, у тебя детей нет!
Это был удар ниже пояса. Они с Димой несколько лет пытались завести ребенка, но пока не получалось. И Лена, конечно, об этом знала.
Дима шагнул вперед, заслоняя собой Анну.
— Так, все. Визит окончен. На выход. Обе.
— Ты не имеешь права! Это квартира и моей дочери тоже! — закричала Раиса Ивановна.
— Эта квартира куплена нами в браке. Но даже если бы она была только Анина, я бы все равно вас выставил. Вон.
Его голос был тихим, но в нем звучал такой металл, что Раиса Ивановна отступила. Лена бросила на сестру взгляд, полный ненависти, и выскочила за дверь. Мать задержалась на пороге.
— Ты еще пожалеешь об этом, Аня, — прошипела она. — Горько пожалеешь. Когда останешься одна, как перст, никто тебе и стакана воды не подаст.
Дверь захлопнулась. В квартире повисла звенящая тишина. Анна прислонилась к стене и медленно сползла на пол. Она не плакала. Слез не было. Была только выжженная пустыня внутри.
Прошло несколько месяцев. Телефон молчал. Никто из родственников больше не звонил. Анна сначала вздохнула с облегчением, но потом поняла, что это затишье — хуже любой бури. Ее просто вычеркнули. Изолировали.
На работе она с головой ушла в квартальные отчеты. Цифры успокаивали. В них была логика и порядок, в отличие от безумия, которое творилось в ее семье. Дима поддерживал ее, как мог. Они стали чаще ходить в кино, гулять в парке, уезжали на выходные за город, пытаясь создать свой собственный кокон, куда не проникала бы внешняя токсичность.
Но она проникала. Однажды, возвращаясь из магазина, Анна столкнулась во дворе с соседкой по подъезду, тетей Зиной, словоохотливой пенсионеркой.
— Анечка, привет! А я как раз о тебе думала, — затараторила она. — Ко мне вчера твоя мама заходила. Раиса. Мы с ней на лавочке сидели. Ох, бедная женщина, так убивается!
Анна напряглась.
— Что случилось?
— Да вот, рассказывала про сестру твою, Леночку. Говорит, выгнал их хозяин квартиры, они теперь у нее ютятся, в одной комнате втроем. А ты, говорит, и в ус не дуешь. Даже денег на еду не даешь племяннику.
Анна почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
— Тетя Зина, это неправда.
— Да? — соседка смерила ее недоверчивым взглядом. — А Рая так плакала… Говорит, дочка у нее совсем чужая стала, богатая, заносчивая. Людей за людей не считает.
Анна ничего не ответила. Она развернулась и пошла к подъезду. Спиной она чувствовала осуждающий взгляд соседки. Мать не просто оборвала с ней связь. Она методично уничтожала ее репутацию, выставляя монстром в глазах всех, до кого могла дотянуться.
Вечером она рассказала об этом Диме.
— Она не остановится, — сказала Анна глухим голосом. — Она будет преследовать меня до конца.
— Значит, надо действовать, — решительно сказал Дима. — Хватит обороняться. Пора наступать.
— Что ты имеешь в виду?
— Завтра мы едем к твоей матери. И к Лене. И к ее замечательному мужу Виктору. И будем говорить. Но по нашим правилам.
На следующий день, в воскресенье, они приехали к дому Раисы Ивановны. Анна не была здесь почти полгода. Сердце колотилось где-то в горле.
Дверь открыла Лена. Увидев их, она хотела было захлопнуть ее, но Дима успел поставить ногу в проем.
— Мы пришли поговорить. Зови всех.
Они вошли в квартиру. В маленькой гостиной на диване сидел Виктор и смотрел телевизор. Из кухни вышла Раиса Ивановна, вытирая руки о передник. Увидев Анну с Димой, она поджала губы.
— Что вам здесь нужно?
— Правды, Раиса Ивановна, — спокойно сказал Дима. Он не стал садиться, оставшись стоять посреди комнаты. Анна встала рядом с ним. — Мы пришли расставить все точки над «i».
Он вытащил из папки несколько бумаг и положил их на журнальный столик.
— Это, — он указал на первый лист, — выписка с банковского счета Ани за те годы, когда она платила ипотеку за свою первую квартиру. Посмотрите, какие там были остатки. Иногда по триста рублей до зарплаты. А это, — он положил рядом второй лист, — медицинская карта Ани за тот же период. Гастрит, нервное истощение. Заработано во время «везения».
Раиса Ивановна и Лена смотрели на бумаги, не моргая.
— А это, — Дима достал еще один документ, — копия завещания бабушки. Где черным по белому написано: «квартиру оставляю внучке Анне за ее доброту и уход». И ни слова про то, что она должна ее кому-то отдать.
— К чему ты это все? — враждебно спросила Лена.
— К тому, что вы обе — и ты, и мама — лжете. Лжете родственникам, соседям и, что самое страшное, самим себе. Аня ничего у вас не украла. Она заработала все, что у нее есть. А теперь ты, — Дима повернулся к Виктору, который до сих пор не произнес ни слова. — Виктор, верно? Сколько тебе лет?
— Тридцать два, — буркнул тот, нехотя оторвавшись от телевизора.
— Отлично. Здоровый, молодой мужчина. У меня к тебе простой вопрос. Почему твоя жена и ее мать требуют, чтобы сестра твоей жены отдала вам свою собственность, вместо того чтобы ты пошел и заработал на свою?
Виктор побагровел.
— Да я… я работаю! Кручусь!
— Где ты работаешь? — не унимался Дима. — Что-то я не слышал о твоих успехах. Зато я слышал, что вы хотите две квартиры. Просто так. Бесплатно. Это и есть твой план по обеспечению семьи? Ждать подачек от сестры?
— Дима, прекрати, — вмешалась Анна. Ей стало не по себе от этой сцены.
— Нет, Аня, не прекращу. Хватит. Я слишком долго смотрел, как они вытирают об тебя ноги. — Он снова повернулся к Раисе Ивановне. — А вы, мама… Вы вырастили двух дочерей. Одну научили работать и нести ответственность. А вторую — быть иждивенкой и манипулировать. И теперь вы требуете, чтобы первая содержала вторую. Вы не просто поступаете несправедливо. Вы калечите жизнь обеим. Лене вы не даете повзрослеть, а Аню пытаетесь уничтожить чувством вины.
Раиса Ивановна смотрела на него с ненавистью.
— Да кто ты такой, чтобы меня учить, как дочерей воспитывать?! Пришел тут, зятек…
— Я муж вашей дочери. Той самой, которую вы готовы втоптать в грязь ради прихотей второй. Так вот, слушайте все. Предложение о помощи с арендой или с первым взносом все еще в силе. На полгода. После этого — выживайте сами. Никаких квартир не будет. Никогда. А если я еще раз услышу, что вы распускаете про Аню грязные слухи, я подам в суд за клевету. И выиграю его. Вам это понятно?
В комнате стояла мертвая тишина. Лена смотрела то на Диму, то на мать, то на мужа, который съежился на диване. Раиса Ивановна тяжело дышала.
— Убирайтесь, — наконец, прохрипела она. — Вон из моего дома. Оба.
— С удовольствием, — кивнул Дима. Он взял Анну за руку. — Пойдем, Ань. Здесь нам больше делать нечего.
Они вышли на улицу. Солнце било в глаза. Анна дрожала.
— Зачем ты это сделал? — спросила она.
— Чтобы они поняли, что ты не одна. И что у каждого действия есть последствия.
Она посмотрела на него, на его серьезное, решительное лицо, и впервые за долгие месяцы почувствовала не страх и вину, а что-то другое. Уверенность. И странное, горькое освобождение.
Они больше никогда не виделись. Раиса Ивановна сдержала свое слово и вычеркнула их из жизни окончательно. Через общих знакомых Анна иногда узнавала обрывки новостей. Лена с Виктором так и остались жить у матери. Их брак, лишенный общего «врага» в лице Анны и подтачиваемый бытовыми проблемами, трещал по швам. Виктор так и не «раскрутился», а Лена с годами превратилась в вечно недовольную, сварливую женщину.
Анна не чувствовала злорадства. Только тихую грусть. Она потеряла мать и сестру. Но, возможно, она потеряла их не в тот день, когда отказалась отдавать квартиры, а гораздо раньше. В тот момент, когда одна из дочерей стала для матери удобным ресурсом для решения проблем другой.
Иногда, по ночам, ей снился тот телефонный звонок. Будничный голос матери, произносящий страшные слова: «Это же нечестно». И она просыпалась в холодной поту. Дима обнимал ее, и она зарывалась лицом в его плечо, и постепенно успокаивалась.
Она ничего им не отдала. И не пожалела об этом. Потому что иногда, чтобы спасти себя, приходится отрезать часть своей жизни. Даже если эта часть называется «семья». Это было больно, но честно. По крайней мере, по отношению к той двадцатилетней девочке, которая когда-то ела одни макароны, чтобы купить себе право на собственную жизнь.
