— Алина, мы же не можем ее на улице оставить, ты понимаешь? — голос Кирилла был тихим, почти умоляющим, но в нем уже звенели стальные нотки, которые Алина научилась распознавать за пять лет брака. Это означало, что решение им уже принято, а ее мнение запрашивалось для проформы.
— Я понимаю, Кир. Я все понимаю, — Алина медленно провела ладонью по гладкой поверхности кухонного стола. — Но она продала квартиру. Свою квартиру в Подмосковье. И просто приехала к нам с двумя чемоданами, поставив перед фактом. Это нормально, по-твоему?
— Маме семьдесят один год. У нее давление, сердце. Она одинока. Куда ей было деваться? Она же сказала, что деньги вложила в надежное место, чтобы нам потом достались.
— В какое «надежное место»? В банку из-под огурцов? Кирилл, это огромные деньги! Она не посоветовалась даже с тобой, со своим единственным сыном.
В дверном проеме кухни возникла Тамара Игоревна, свекровь. Невысокая, худенькая, в неизменной серой кофте крупной вязки, наброшенной на плечи. Ее лицо, покрытое сеткой мелких морщин, выражало вселенскую скорбь и кротость.
— Деточки, вы не ссорьтесь из-за меня, старой. Я вам не в тягость буду. Угол мне найдите, и я как мышка сидеть буду, тихо-тихо. Я ведь и супчик могу сварить, и прибраться… Кирюша, у тебя рубашки не глажены, я видела. Дай, я все сделаю.
Алина почувствовала, как внутри закипает глухое раздражение. «Супчик». «Мышка». Этот наигранный, старческий лепет выводил ее из себя. Тамара Игоревна никогда не была «мышкой». Она была женщиной с твердым, несгибаемым характером, которая всю жизнь все решала сама, не спрашивая ничьего мнения. И вот теперь эта метаморфоза в беспомощное существо.
— Мама, иди отдыхай, — Кирилл подошел к матери, обнял ее за костлявые плечи. — Мы сами разберемся. Алина просто устала после работы.
Он бросил на жену укоризненный взгляд. Алина молча отвернулась к окну. Их двухкомнатная квартира, которую они с такой любовью обставляли, вдруг показалась ей чужой и тесной. Одна комната была их спальней, вторая — гостиной, совмещенной с кабинетом Кирилла. Куда здесь селить еще одного человека на постоянной основе?
Первая неделя прошла в состоянии тумана. Тамара Игоревна действительно вела себя тихо. Она вставала раньше всех, шуршала на кухне, готовила завтрак, который Алина не могла есть — слишком жирный, слишком соленый. «Для мужского организма полезно, сытнее», — с мягкой улыбкой говорила свекровь, ставя перед Кириллом тарелку с дымящейся яичницей на сале. Алина молча заваривала себе кофе.
Она начала замечать мелочи, которые складывались в удушающую картину. Тамара Игоревна не приказывала и не требовала. Она действовала вздохами, намеками и страдальческим выражением лица.
— Ох, окошко бы помыть, совсем пыльное, а у меня спину ломит, — говорила она, глядя в пространство, и Кирилл в ближайший выходной, отложив все дела, лез на подоконник с тряпкой.
— Алин, у тебя ножки, наверное, мерзнут в этих твоих тапочках тоненьких, — говорила она, и на следующий день Кирилл приносил жене уродливые войлочные шлепанцы, «как мама посоветовала, теплые».
Апогеем стал вечер, когда Алина вернулась с работы совершенно измотанная. Она мечтала только о горячей ванне и тишине. Зайдя в ванную комнату, она застыла. Над ванной, на веревках, висело постиранное вручную белье Тамары Игоревны — панталоны советского образца, комбинации, какие-то кофточки. С них стекала вода, образуя на полу лужи.
— Мама, что это? — спросил Кирилл, заглянув ей через плечо. — У нас же стиральная машинка есть.
— Ой, деточки, я же не хотела мешать, — запричитала Тамара Игоревна из комнаты. — Ваше там, поди, дорогое все, импортное, а у меня вещички старые, я их по-простому, ручками. Оно и для ткани лучше. Я сейчас все уберу.
Но никто ничего не убрал. Алина молча вытерла пол, приняла душ, стараясь не задевать мокрые тряпки, и легла в постель. Впервые за долгое время она не хотела, чтобы муж к ней прикасался. Она чувствовала себя захватчиком в собственном доме.
Кирилл лег рядом, обнял.
— Алин, ну не злись. Она же из лучших побуждений. Она привыкает.
— Кирилл, я больше не могу, — тихо сказала она. — Это не жизнь. Я прихожу домой и не чувствую, что это мой дом. Везде ее вещи, ее запахи, ее присутствие. Она не делает ничего плохого, но она… заполняет собой все пространство.
— Что ты предлагаешь? Выгнать ее?
— Снять ей квартиру. Небольшую, однокомнатную. Рядом с нами. Будем помогать, навещать. Но мы должны жить отдельно.
— На какие деньги, Алина? Мы только-только ипотеку закрыли, хотели ремонт начать, на море съездить. Ты же знаешь наши финансы.
— А деньги от продажи ее квартиры? Где они?
— Мама сказала, что вложила их. Чтобы не пропали. Говорит, это сюрприз будет.
— Какой сюрприз, Кирилл? Человек продает единственное жилье и не говорит сыну, куда дел несколько миллионов! Тебя это совсем не настораживает?
— Перестань, — он отстранился. — Ты видишь во всем подвох. Она моя мать. Я ей верю.
Этот разговор стал началом конца их близости. Они все больше отдалялись. Кирилл проводил вечера, сидя с матерью у телевизора, слушая ее бесконечные рассказы о болезнях и тяготах жизни. Алина запиралась в спальне с книгой или ноутбуком, лишь бы не участвовать в этом театре одного актера.
Интрига с деньгами не давала ей покоя. Это было нелогично, неправильно. Однажды, когда свекровь с Кириллом уехали на дачу к друзьям, Алина, поддавшись импульсу, решила прибраться в той части гостиной, которую теперь занимала Тамара Игоревна. Она не искала ничего конкретного, просто хотела навести порядок, убрать пыль. За диваном, где спала свекровь, она нашла старую кожаную сумку. Внутри, среди платков и таблеток, лежал блокнот.
Рука дрогнула. Это было неправильно, подло — рыться в чужих вещах. Но что-то заставило ее открыть его. Блокнот был исписан убористым почерком Тамары Игоревны. Расходы, рецепты, номера телефонов. И на одной из страниц — столбик цифр. «Светлане — перевод. 300 000». И дата, месяц назад. Ниже — еще одна запись: «Светлане. На первоначальный взнос. 2 500 000».
Светлана. Алина нахмурилась. Она никогда не слышала этого имени. У Кирилла не было сестер. Или был? Она открыла ноутбук и ввела в поисковик: «Тамара Игоревна Волкова», добавив девичью фамилию свекрови, которую знала из документов. Результатов было немного. Но в одной из социальных сетей она нашла профиль женщины лет сорока пяти, Светланы Волковой из Краснодара. На странице было всего несколько фотографий. На одной из них она стояла в обнимку с пожилой женщиной, в которой Алина с ужасом узнала молодую Тамару Игоревну. И подпись: «С любимой мамочкой. Жаль, что видимся так редко».
Мир Алины качнулся. У Кирилла была сестра. Сестра, о которой он, кажется, не знал. И которой его мать отдала все деньги от продажи своей квартиры. А сама приехала сидеть на шее у сына и невестки.
Воздуха не хватало. Это была не просто ложь. Это было чудовищное, продуманное предательство. Тамара Игоревна не была несчастной одинокой старушкой. Она была расчетливой интриганкой, которая разыграла целый спектакль, чтобы обеспечить другую свою дочь за счет сына.
Когда Кирилл и его мать вернулись, Алина встретила их в прихожей. Она была спокойна, но это было спокойствие натянутой струны.
— Нам нужно поговорить, — сказала она, глядя только на мужа.
— Алин, что случилось? Ты бледная, — встревожился Кирилл.
— Пройдем в спальню.
Тамара Игоревна тут же засуетилась:
— Кирюша, может, поужинаем сначала? Я картошечки сварила, с укропчиком.
— Мама, подожди, — отрезал Кирилл, увидев выражение лица жены.
В спальне Алина молча протянула ему блокнот, открытый на нужной странице.
— Что это? — он непонимающе уставился на записи.
— Это расходы твоей мамы. А теперь посмотри это.
Она открыла на ноутбуке страницу Светланы. Кирилл долго смотрел на фотографию. Его лицо медленно менялось, на нем проступали недоумение, шок, неверие.
— Кто это?
— Это Светлана Волкова. Твоя сестра. О которой ты, видимо, ничего не знаешь. Которой твоя мама отдала все деньги от продажи квартиры. А потом приехала к нам, чтобы мы ее содержали.
Кирилл молчал. Он просто сидел на кровати, глядя в одну точку. Алина видела, как в его сознании рушится привычная картина мира, как образ любимой, несчастной матери рассыпается в прах.
— Этого не может быть, — прошептал он. — Она бы мне сказала.
— Спроси ее сам, — холодно ответила Алина.
Он вышел из спальни как во сне. Алина слышала их приглушенные голоса из гостиной. Сначала — растерянный шепот Кирилла, потом — высокий, оправдывающийся голос Тамары Игоревны. Алина не могла разобрать слов, но интонации говорили сами за себя. Через десять минут Кирилл вернулся. Он выглядел постаревшим на десять лет.
— Это правда, — сказал он глухо. — У меня есть сестра. Старшая. От первого маминого брака. Отец ее не принял, и ее воспитывала бабушка. Мама с ней тайно общалась все эти годы. У Светланы муж пьет, двое детей, ипотека… Мама решила им помочь.
Он говорил это, и в его голосе не было осуждения. Только боль и растерянность.
— Она продала свою квартиру, чтобы купить квартиру дочери? А сама приехала жить к нам? Не сказав ни слова правды? — Алина смотрела на него, и в ней боролись жалость и ярость. — Кирилл, ты понимаешь, что она сделала? Она обманула нас. Она использовала тебя.
— Она… она хотела как лучше. Она говорит, что Свете помощь была нужнее. А мы… мы же сильные, мы справимся. Она не хотела меня расстраивать, рассказывать про сестру… Говорит, это старая, больная история.
Алина рассмеялась. Тихим, страшным смехом.
— Сильные? Справимся? Кирилл, открой глаза! Твоя мать — манипулятор. Она пожертвовала нашим покоем, нашим будущим, нашими отношениями ради дочери, которую скрывала от тебя всю жизнь! А тебе скормила сказку про «надежное вложение».
Она встала и подошла к нему вплотную, заглядывая в глаза.
— А теперь ответь мне на один вопрос. Что будет дальше? Она останется здесь? Мы продолжим жить в этом аду, делая вид, что ничего не произошло?
Кирилл поднял на нее глаза, полные слез.
— Я не знаю, Алин. Я не знаю… Это же моя мать…
В этот момент Алина поняла, что проиграла. Не Тамаре Игоревне. А этому «это же моя мать». Она поняла, что Кирилл никогда не сможет до конца осознать масштаб предательства. Он будет мучиться, страдать, но в глубине души всегда будет искать ей оправдание. Потому что она — мать. Священное, неприкосновенное понятие.
— Я знаю, — сказала она тихо и твердо. — Завтра я поговорю с ней сама. И это будет последний разговор в этом доме.
На следующее утро Алина дождалась, когда Кирилл уйдет на работу. Она вошла в гостиную. Тамара Игоревна сидела на диване, маленькая, сгорбленная, с красными от слез глазами. Она выглядела по-настоящему жалкой. Но Алина больше не чувствовала ни капли сочувствия.
— Тамара Игоревна, — начала она ровным голосом. — У вас есть два дня, чтобы собрать свои вещи. Я помогу вам купить билет до Краснодара. Уверена, ваша дочь Светлана будет рада вас видеть, особенно после вашей щедрой помощи.
Свекровь вскинула голову. Кротость с ее лица слетела, как маска. Глаза сверкнули холодной злобой.
— Ты меня выгоняешь? Из дома моего сына?
— Из моего дома, — поправила Алина. — Ваш сын живет здесь со мной. И я не позволю больше разрушать нашу жизнь. Вы сделали свой выбор, когда решили помочь одной своей дочери за счет другого своего ребенка. Теперь живите с последствиями этого выбора.
— Я пожалуюсь Кирюше! Он тебе этого не простит! Он меня любит!
— Он все знает. И если ему придется выбирать между мной и вашим обманом, боюсь, выбор будет не в вашу пользу. А теперь, будьте добры, начинайте собираться.
Весь день Алина ходила по квартире как в бреду. Она убирала, мыла, стирала — совершала механические действия, чтобы не думать. Вечером вернулся Кирилл. Он был молчалив и мрачен. Он видел, что чемоданы его матери стоят собранные у двери.
— Ты поговорила с ней, — это был не вопрос, а утверждение.
— Да.
— Она уезжает завтра утром. В Краснодар.
— Хорошо.
Они сидели на кухне, в тишине, которая была оглушительнее любых криков. Не было скандала, не было выяснения отношений. Просто два человека, между которыми пролегла глубокая трещина.
— Ты считаешь меня предателем? — наконец спросил он, не глядя на нее.
— Нет, — честно ответила Алина. — Я считаю тебя… слепым. Ты хороший сын, Кирилл. Слишком хороший. Настолько, что позволил матери чуть не уничтожить нашу семью.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Я знаю.
Но в этом «я знаю» уже не было прежней теплоты. Что-то безвозвратно сломалось. Можно было выгнать из дома свекровь, но нельзя было вытравить из памяти месяцы лжи, унижения и отчуждения. Нельзя было забыть, что муж, самый близкий человек, так долго не видел и не хотел видеть очевидного, предпочитая верить в удобную сказку.
Тамара Игоревна уехала. Квартира снова стала просторной и тихой. Но эта тишина давила. Они с Кириллом продолжали жить вместе. Спали в одной постели, вместе ужинали, обсуждали бытовые дела. Но пропало главное — доверие и легкость. Алина больше не делилась с ним своими сокровенными мыслями. Она боялась снова наткнуться на стену непонимания. Кирилл стал более внимательным, почти заискивающим, словно пытаясь искупить вину, которую до конца так и не осознал.
Однажды вечером, спустя несколько месяцев, он сказал:
— А давай ремонт сделаем, как хотели? И на море съездим. Все наладится, Алин. Вот увидишь.
Алина посмотрела на него. На его уставшее, виноватое лицо. И поняла, что ничего уже не наладится. Можно переклеить обои, можно поехать к самому теплому морю. Но нельзя склеить то, что разбилось вдребезги. Нельзя вернуть то чувство абсолютной уверенности в человеке, которое было смыто потоком лжи его матери.
— Давай, — сказала она.
И впервые в жизни, говоря мужу «да», она имела в виду «нет». Она будет жить с ним. Возможно, всю жизнь. Но это будет уже совсем другая история. Не про любовь и доверие. А про привычку, долг и огромную, незаживающую рану в самом центре их маленькой семьи. Душа, которая когда-то хотела развернуться, теперь была аккуратно и плотно свернута, и вряд ли что-то могло заставить ее раскрыться снова.
