Ольга Викторовна поймала себя на том, что улыбается собственному отражению в зеркале прихожей.
Просто так. Без причины.
Хотя причина была — Игорь вчера принёс ей гладиолусы. Не розы, не хризантемы, а именно гладиолусы, про которые она как-то вскользь упомянула месяц назад, когда они проходили мимо цветочного киоска.
Он запомнил.
Шестьдесят пять лет, а она краснеет от букета цветов, как девчонка. Смешно. И немного стыдно. Хотя почему стыдно?
Звонок в дверь прервал её мысли.
Она взглянула в глазок — Катя и Света. Обе. В субботу утром. Без предупреждения.
Это было странно. Девочки никогда не приезжали просто так, всегда звонили заранее, уточняли, удобно ли.
Открыв дверь, Ольга Викторовна сразу поняла — что-то случилось.
Катя стояла с таким лицом, будто собиралась объявить о национальной трагедии. Света позади неё выглядела растерянной и виноватой одновременно.
— Мам, нам надо поговорить, — Катя прошла первой, даже не сняв туфли до конца. — Серьёзно поговорить.
Света молча последовала за сестрой, но её взгляд зацепился за гладиолусы на столе. Задержался. И в глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.
Ольга Викторовна закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце забилось чаще.
Значит, узнали.
— Вера Ивановна из пятого подъезда рассказала, — Катя стояла посреди гостиной, скрестив руки на груди. — Ты встречаешься с каким-то мужчиной? В твоём возрасте?
Ольга Викторовна медленно прошла на кухню. Включила чайник. Руки слегка дрожали, но она старалась не показывать.
— Мне шестьдесят пять, Катерина. Не девяносто пять.
— Мама, ты понимаешь, как это выглядит со стороны? — Света присоединилась к сестре, но говорила мягче. — Папа всего девять лет как умер. Всего девять.
Девять лет.
Три тысячи двести восемьдесят пять дней, если быть точной.
Каждый из которых Ольга Викторовна прожила в этой квартире. Одна. Среди вещей Валерия, его книг, его фотографий. Его кресло у окна так и стояло нетронутым. Она до сих пор иногда ловила себя на том, что накрывает на стол на двоих.
— Девять лет — это долго, — тихо сказала она, расставляя чашки.
— Но это папа! — голос Кати стал резче. — Ты не можешь просто взять и забыть его! У тебя обязательства перед его памятью!
Слово «обязательства» упало между ними, как камень в воду.
— Я каждый день вспоминаю вашего отца, — Ольга Викторовна повернулась к дочерям. — Каждый божий день. Но я всё ещё жива, Катя. Я дышу, хожу, чувствую. И мне одиноко.
— Тогда найди хобби! — Катя шагнула вперёд. — Запишись на курсы, в театральный кружок, куда угодно! Но не… не это.
— Что именно «это»? — Ольга Викторовна посмотрела дочери в глаза. — Назови вещи своими именами.
Катя сжала губы. Света неловко переминалась с ноги на ногу.
— Мама, послушай, — Света села за стол, и голос её зазвучал примирительно. — Мы просто переживаем. Понимаешь? Сейчас столько мошенников, которые специально ищут одиноких пожилых женщин…
— Пожилых, — повторила Ольга Викторовна, и в груди что-то сжалось.
— Ну, в возрасте, — поправилась Света. — В общем, они входят в доверие, а потом начинают выманивать деньги, квартиры. Ты же доверчивая, мам. Ты всегда всем веришь.
«Доверчивая». «Всем верю». Как будто ей не шестьдесят пять, а шесть.
— А если он не мошенник? — спросила Ольга Викторовна.
— Тогда что ему нужно от тебя? — отрезала Катя. — Подумай сама, мам. Мужчина в вашем возрасте, который вдруг начинает ухаживать. Цветы, прогулки. Это же классическая схема.
— Может, ему просто тоже одиноко?
— Или он ищет, где пристроиться, — Катя села напротив. — Где у него квартира? Своя или съёмная? Работает? На пенсии? Дети есть? Может, он алкоголик, которого выгнали собственные родственники?
— Его зовут Игорь Семёнович, — Ольга Викторовна медленно опустилась на стул. — Он вдовец. Жена умерла пять лет назад. У него двое взрослых сыновей и трое внуков. Он работал инженером на приборостроительном заводе сорок два года. Вышел на пенсию два года назад. Квартира своя, в соседнем доме. Не пьёт. Не курит.
Катя и Света переглянулись.
— Откуда ты всё это знаешь? — недоверчиво спросила Катя.
— Мы разговариваем, — просто ответила Ольга Викторовна. — Гуляем. Ходим в кафе. Как нормальные люди.
— Мама, — Света потянулась через стол, накрыла её руку своей. — Мы не хотим тебя обидеть. Правда. Просто… подумай о папе. Он бы не хотел, чтобы так вышло.
И вот тут что-то внутри Ольги Викторовны дрогнуло.
Потому что она точно знала, чего хотел Валерий.
Она помнила их последний разговор. За три дня до смерти, когда рак уже добрался до лёгких, и каждый вдох давался с болью. Он лежал на больничной кровати, похудевший, желтоватый, но взгляд был ясным.
— Оль, не хорони себя вместе со мной, — хрипел он, сжимая её руку. — Слышишь? Живи. Если встретишь кого — не отказывайся. Мне будет спокойнее знать, что ты не одна.
Она тогда кивала, не веря, что это вообще возможно. Как можно кого-то встретить после сорока лет брака?
А потом девять лет жила в пустой квартире. Готовила только себе. Разговаривала только с кем-то по телефону. И медленно превращалась в невидимку.
Пока два месяца назад в очереди к кардиологу не разговорилась с мужчиной, который рассказал смешную историю про то, как его внук перепутал таблетки с конфетами.
— Папа, — тихо сказала Ольга Викторовна, — перед смертью просил меня жить дальше. Это были его последние слова мне.
Катя откинулась на спинку стула.
— Он не имел в виду… это.
— Что именно?
— Чтобы ты… встречалась с кем-то!
— Он имел в виду именно это, Катерина, — Ольга Викторовна встала, подошла к окну. — Но даже если бы не имел — это моя жизнь. Мои решения.
Повисла тяжёлая пауза.
— Хорошо, — Катя тоже встала. — Допустим. Но мы хотим с ним познакомиться. Лично. Посмотреть, что за человек.
— Зачем?
— Как зачем? — Катя вскинула брови. — Ты наша мать. Мы имеем право знать, с кем ты общаешься.
— Имеете право, — повторила Ольга Викторовна. — Значит, когда вы встречались с Андреем и Максимом, я тоже имела право устраивать допросы?
Света покраснела. Катя сжала челюсти.
— Это другое.
— Чем?
— Мы были молодые! А ты…
— Старая? — Ольга Викторовна повернулась к дочерям. — Договаривай, Катя. Я старая, поэтому не имею права на личную жизнь?
— Ты не понимаешь, о чём я! — Катя схватила сумку. — Делай что хочешь. Но когда этот твой Игорь начнёт просить денег взаймы или захочет прописаться, не говори, что мы не предупреждали.
Она вышла, громко хлопнув дверью.
Света задержалась.
— Мам, прости её. Она просто волнуется. Мы обе волнуемся.
— Я знаю, — Ольга Викторовна обняла дочь. — Но, Светочка, я уже не маленькая. Я сама могу о себе позаботиться.
Когда Света ушла, Ольга Викторовна долго стояла у окна.
Внизу дети играли в песочнице. Молодая мама катала коляску. Бабушка на лавочке кормила голубей.
Обычная жизнь. Которая продолжается.
А в её квартире снова стало так пусто, как не было последние два месяца.
Телефон завибрировал — сообщение от Игоря: «Как дела? Не забыла про завтра? Билеты в филармонию уже на руках».
Ольга Викторовна посмотрела на экран. На гладиолусы. На фотографию Валерия на стене.
Потом написала: «Всё хорошо. До завтра».
И попыталась поверить в эти слова.
Следующие три недели были похожи на медленную осаду.
Катя звонила каждый день. Иногда по два раза.
Присылала ссылки на статьи про мошенников. Истории из новостей про аферистов, обманывающих пожилых женщин. Судебные разбирательства о незаконно отнятых квартирах.
— Почитай, мам. Это важно. Не будь наивной.
Света действовала мягче. Она звонила вечерами, когда дети ложились спать, и тихо, почти шёпотом говорила о Валерии.
— Помнишь, как папа любил вечерами читать в своём кресле? Помнишь, как он всегда накрывал тебя пледом, если ты засыпала на диване?
И каждый раз заканчивала одинаково:
— Подумай, мам. Ну подумай, что бы он сказал.
А Ольга Викторовна знала. Точно знала.
Но объяснять это дочерям было бесполезно. Они слышали только то, что хотели услышать.
Игорь терпеливо ждал. Он не расспрашивал, почему она стала реже отвечать на сообщения, почему дважды отменила встречи. Просто писал добрые слова, спрашивал о самочувствии, рассказывал про внуков.
И от этой его деликатности становилось ещё труднее.
Однажды Катя приехала с Димкой, своим десятилетним сыном.
— Мам, посидишь с ним пару часов? Мне срочно надо в салон, волосы уже кошмар.
Ольга Викторовна, конечно, согласилась. Она любила внука. Они с Димкой играли в шашки, пекли печенье, читали книжку про динозавров.
Катя вернулась через четыре часа.
С новой стрижкой, маникюром и пакетами из магазинов.
— Спасибо, мам, выручила! — она чмокнула её в щёку. — Кстати, Света говорила, ты всё ещё с этим своим… Игорем общаешься?
Ольга Викторовна вытирала со стола муку.
— Общаюсь.
— Мам, ну серьёзно, — Катя присела на край стула. — Сколько можно? Ты хоть понимаешь, как это выглядит? Соседи уже языками чешут. Вера Ивановна всему дому рассказала.
— Пусть рассказывает, — Ольга Викторовна продолжала вытирать стол. — Мне не стыдно.
— А мне стыдно! — выпалила Катя. — Я не могу спокойно на работе сидеть, зная, что моя мать позорится!
Слово «позорится» повисло в воздухе.
Ольга Викторовна медленно положила тряпку.
— Позорюсь?
— Ну… не так, — Катя поняла, что перегнула, но уже не могла остановиться. — Но ты же понимаешь. В твоём возрасте такое поведение — это позор. Люди говорят.
— Какие люди?
— Да все! Соседи, мои коллеги, которым Вера Ивановна рассказала. Все обсуждают.
— И ты стесняешься меня.
Катя встала.
— Я беспокоюсь о тебе. О твоей репутации. О том, что будет, когда этот Игорь покажет своё истинное лицо.
— А если не покажет?
— Покажет, — уверенно сказала Катя. — Все такие показывают. Просто вопрос времени.
Она забрала Димку и ушла.
А Ольга Викторовна села в Валерино кресло у окна и долго смотрела в пустоту.
На душе было мерзко. Как будто она и правда сделала что-то постыдное.
Хотя что такого?
Встречалась с хорошим человеком. Ходила с ним на концерты. Разговаривала о книгах, о жизни, о детях. Он ни разу не попросил денег, не намекнул на переезд, не полез с советами.
Просто был рядом.
И ей с ним было хорошо. Впервые за девять лет — не одиноко.
Но дочери этого не понимали. Не хотели понимать.
Телефон зазвонил — Света.
— Мам, Катя сказала, вы опять поругались?
— Мы не ругались. Она высказала своё мнение.
— Она переживает, — Света вздохнула. — Мы обе переживаем. Мам, ну пойми, это всё так странно. Ты девять лет была одна, мы привыкли. А тут вдруг… мужчина, цветы, свидания.
— Странно? — Ольга Викторовна прикрыла глаза. — Или неудобно?
— Что?
— Вам неудобно, что я перестала быть предсказуемой. Что у меня появилась своя жизнь.
— Нет! Конечно нет! — Света говорила быстро, сбивчиво. — Просто… мам, ну пойми. Папа. Твой возраст. Риски. Мы не можем просто так спокойно на это смотреть.
— Тогда не смотрите, — тихо сказала Ольга Викторовна.
— Что?
— Не смотрите. Живите своей жизнью. А я — своей.
— Мама…
— Спасибо за звонок, Светочка. Мне пора.
Она положила трубку и выключила звук.
Посидела в кресле ещё минут двадцать. Просто сидела и смотрела в окно, на вечереющий двор.
А потом встала, подошла к шкафу и достала коробку, которую не открывала девять лет.
Коробку с письмами Валерия.
Он писал их, когда ездил в командировки. Короткие, смешные записки на обрывках блокнотных листков. «Оля, скучаю. Привезу тебе матрёшку из Вологды». «Оля, здесь холодно и тоскливо без тебя. Целую». «Оля, ты самая лучшая».
Самое последнее письмо было другим. Он написал его уже в больнице, за неделю до смерти. Писал дрожащей рукой, с трудом.
Ольга Викторовна развернула пожелтевший листок.
«Оля, моя дорогая. Если ты читаешь это, значит, меня уже нет. Прости, что не смог остаться дольше. Прости за боль, которую причиняю. Но, пожалуйста, не хорони себя вместе со мной. Ты молодая (да-да, в шестьдесят — молодая!), ты красивая, ты сильная. Живи. Путешествуй. Читай книги. Смейся. И если встретишь кого-то — не отказывайся из-за меня. Я буду только рад. Обещай мне. Обещай, что будешь жить. Твой Валера».
Ольга Викторовна прижала письмо к груди.
Всхлипнула.
А потом взяла телефон и написала Игорю: «Ты свободен сегодня вечером? Хочу поговорить».
Они встретились в том же кафе, где были в первый раз. Маленькое, уютное, с клетчатыми скатертями и запахом свежей выпечки.
Игорь сидел у окна, в своём обычном сером свитере. Когда увидел её, встал, улыбнулся.
— Ольга Викторовна. Рад вас видеть.
Она села напротив. Официантка принесла чай.
Они молчали. Игорь не торопил, просто ждал.
— Мои дочери против, — наконец сказала Ольга Викторовна. — Они считают, что вы мошенник.
Игорь усмехнулся.
— Ну, я инженер со стажем сорок два года. Не самая выгодная профессия для мошенника.
— Они говорят, что я вас не знаю. Что вы можете оказаться кем угодно.
— Могу, — спокойно согласился он. — Как и вы для меня. Как любой человек для любого.
Ольга Викторовна посмотрела на него. На его спокойное, обычное лицо. На морщины у глаз. На седину в волосах.
— Они говорят, что в моём возрасте это позор.
Игорь отпил чай. Поставил чашку.
— А вы что думаете?
— Не знаю, — призналась она. — Раньше думала, что нет. А сейчас… сейчас они так говорят, так давят, что я уже сама не понимаю.
— Ольга Викторовна, — Игорь наклонился вперёд. — Мне шестьдесят восемь. Моя жена умерла пять лет назад. Я два года провёл как в тумане. Не жил — существовал. Сыновья приезжали по праздникам, внуки звонили по воскресеньям. Остальное время — пустота. И я смирился с этим. Думал, так и будет до конца.
Он замолчал. Покрутил чашку в руках.
— А потом встретил вас. В той дурацкой очереди в поликлинике. И вдруг захотелось говорить. Смеяться.
Жить. Не существовать — жить. Вы мне ничего не должны, Ольга Викторовна. Ни встреч, ни разговоров, ни чувств.
Если вашим дочерям спокойнее без меня — я пойму. И исчезну. Но сначала скажу: мне с вами хорошо. И мне кажется, вам со мной тоже. И в этом нет ничего постыдного. В любом возрасте.
Ольга Викторовна почувствовала, как глаза наполняются слезами.
— Им кажется, что я забываю мужа.
— А вы забываете?
— Нет, — она покачала головой. — Никогда. Но я устала жить в прошлом. Я устала быть музеем. Я хочу… я просто хочу ещё немного пожить. Для себя.
Игорь протянул ей салфетку.
— Тогда живите. А дочери… они взрослые люди. Переживут.
Ольга Викторовна вытерла глаза.
Посмотрела на этого спокойного мужчину напротив.
И впервые за три недели почувствовала, что может дышать.
— Спасибо, — тихо сказала она.
— За что?
— За то, что не давите. За то, что слушаете. За то, что даёте право выбора.
— Это не подвиг, — улыбнулся Игорь. — Это уважение.
Они допили чай. Игорь проводил её до дома. У подъезда они простились.
— Подумайте, — сказал он. — Не торопитесь. Я никуда не денусь.
Ольга Викторовна поднялась в квартиру.
Села за стол.
Достала блокнот и ручку.
И начала писать. Всё, что накопилось. Все мысли, все чувства, всю боль и всю радость.
К полуночи исписала десять страниц.
А на одиннадцатой написала всего одну фразу: «Я имею право жить».
И поняла, что это правда.
