Телефонный звонок от сына застал Лидию Петровну за прополкой старых пионов на даче. Она любила эти непокорные, пахнущие детством цветы с их тяжелыми, влажными от росы бутонами.
— Мам, привет! Вы в субботу с отцом не заняты? Приезжайте к нам на ужин, Света с семьей тоже будет.
Голос Олега звучал, как всегда, бодро и по-деловому. В нем не было вопроса, скорее, констатация факта, элемент вписанный в его плотный график.
— Здравствуй, сынок. Конечно, приедем. Во сколько быть?
— Часов в шесть, не опаздывайте. Вероника будет горячее готовить.
В субботу они с мужем, Андреем, вошли в стерильно-белый, пахнущий озоном и дорогим парфюмом дом сына.
Здесь все было идеальным и безликим — от глянцевых фасадов кухни, отражающих свет, до панорамных окон с видом на такой же идеальный, будто нарисованный, стриженый газон.
За столом разговор тек плавно и предсказуемо, как хорошо отрепетированная пьеса. Олег рассказывал о предстоящей сделке, которая могла вывести его компанию на новый уровень.
Его жена Вероника, элегантная и немного холодная, — об успехах их дочери Вари в престижной гимназии. Светлана Андреевна, их дочь, делилась планами на отпуск в Италии, подробно описывая отель.
Лидия Петровна слушала, кивала, пробовала безупречно сервированные блюда и ощущала себя зрителем в театре, где показывают красивую пьесу о чужой, совершенно незнакомой ей жизни.
— Кстати, — Олег легко сменил тему, отрезая кусок стейка. — Мы тут с Вероникой подумали… Мам, а вы с отцом не хотите вашу квартиру разменять?
Лидия Петровна замерла с вилкой в руке. Воздух в комнате будто сгустился.
— В каком смысле?
— В прямом. Она же огромная у вас, трехкомнатная. Столько места пропадает. Нерационально.
Продадите, купите себе что-то поменьше, уютное, в новом доме. А разницу… ну, можно в дачу вложить, до ума довести. Или нам бы на первый взнос для Вари помогли. Ипотека сейчас — сама знаешь, какие проценты.
Он говорил это так просто, с улыбкой, будто предлагал переставить мебель. Будто их квартира, их крепость, была не домом, а просто активом. Финансовым ресурсом, который простаивает без дела.
Андрей откашлялся, его лицо напряглось. Он собирался что-то ответить, но Лидия Петровна мягко положила руку ему на колено под столом и опередила.
— Мы подумаем, Олег, — сказала она ровно, не выдав ничем своего состояния.
Всю дорогу домой они ехали, не говоря ни слова. Оглушительный шум мотора был единственным звуком в машине, и каждый из них думал о своем, но на самом деле — об одном и том же.
Дома она вошла в гостиную. Вот диван, на котором дети, обнявшись, смотрели мультики по воскресеньям. Вот едва заметные царапины на косяке, где каждый год отмечали их рост. Вот вытертый паркет у балкона, где она учила маленькую Свету танцевать.
Это не было «нерациональным пространством». Это был архив ее жизни. Архив, который, как оказалось, подлежит ликвидации за ненадобностью.
Ночью она долго лежала без сна, вслушиваясь в ровное дыхание мужа.
Я всю жизнь строила большой, надежный корабль для долгого плавания. Только теперь выяснилось, что капитан и пассажиры давно сошли на берег в своих красивых гаванях, а я осталась на нем одна. Им больше не нужен этот корабль, им нужны его доски и мачты на постройку собственных лодок.
Через пару дней позвонила Света. Ее голос был мягким, вкрадчивым, полным фальшивого сочувствия.
— Мамочка, привет. Ты не обиделась на Олега? Он у нас прямой, как рельса, ты же знаешь. Но он ведь из лучших побуждений. Переживает за вас.
Лидия Петровна подвязывала помидоры в теплице. Запах прелой земли и острой зелени успокаивал, заземлял.
— Я не обиделась, Света. Я удивилась.
— Ну что ты, мам. Мы же просто хотим, чтобы вам легче было. Зачем вам эта уборка на сто метров?
А так, купите квартирку у парка, будете гулять. И внукам поможете, святое дело. Нам с Вадимом тоже непросто, сам знаешь, ремонт этот… думали в одну сумму уложимся, а там всё посыпалось, уже вдвое больше вышло.
Она слушала дочь и понимала — это вторая волна атаки. Мягкая сила. Давление на жалость и материнский долг.
— Мы с отцом еще не обсуждали это, — сухо ответила она, обрывая нить разговора.
Разговоры стали регулярными.
Олег звонил с «рациональными» выкладками: присылал ссылки на новостройки, расчеты рыночной стоимости, сравнительные таблицы коммунальных платежей. Он даже сделал презентацию в Power Point.
Это походило на деловое предложение по оптимизации активов, где активами были ее воспоминания и жизнь.
Андрей взорвался первым.
— Они что, с ума посходили? — кричал он, расхаживая по комнате. — Продать квартиру, где они выросли? Где каждый гвоздь, каждая половица… Я не позволю! Это наш дом! Моего отца дом!
— Тише, Андрей, тише, — останавливала его Лидия. Она все еще пыталась найти им оправдание. Они просто другие, прагматичные, так сейчас принято.
Но однажды в воскресенье дети приехали без предупреждения. Олег с порога деловито оглядел прихожую.
— Мам, я тут риелтора знакомого попросил прицениться. Он говорит, если небольшой косметический ремонт сделать, цена процентов на пятнадцать вырастет.
Он прошел в гостиную, не разуваясь. На светлом паркете остались грязные, отчетливые следы от его дорогих ботинок.
Лидия Петровна смотрела на эти следы и чувствовала, как внутри все холодеет. Они уже не в гости приходят. Они приходят инспектировать свою собственность.
Света привезла с собой коробки.
— Мамуль, это наши зимние вещи, можно у вас на антресолях пока полежат? У нас от ремонта пылища, все провоняет. У вас же места много.
Коробки поставили прямо посреди коридора, и уютный, знакомый дом начал превращаться в склад. В чужое, загроможденное пространство.
Лидия Петровна пыталась возражать, говорить, что им нужно время, что это их дом.
— Мам, ну перестань, как маленькая, — отмахивался Олег. — Мы же о тебе заботимся. Это не эмоциями решается, а головой. Логикой.
Именно тогда она поняла, что все ее слова о памяти, о душе, о доме разбиваются об эту их «логику», как волны о бетонный пирс. Они говорили на разных языках.
Кульминация наступила через неделю. Олег приехал один, в будний день. В руках у него была небольшая банка с краской и кисточка.
Он с улыбкой прошел к тому самому косяку двери в ее спальню. К тому, где карандашные отметки хранили всю историю их взросления: «Олег 5 лет», «Света 1 класс», «Олег 180 см!!!».
— Вот, решил помочь, — бодро сказал он. — Перед тем как фотографировать для продажи, нужно эти царапины закрасить. А то вид нетоварный.
И он обмакнул кисть в белую, безликую краску.
В этот момент Лидия Петровна смотрела не на сына. Она смотрела на кисть, с которой вот-вот сорвется белая капля, чтобы навсегда стереть тонкую карандашную черту.
Вся ее жизнь, казалось, была заключена в этих отметках. И сейчас ее родной сын, ее успешный, рациональный мальчик, собирался провести реновацию ее прошлого. Обезличить его. Придать ему «товарный вид».
Ярость, обида, горечь — все, что кипело в ней неделями, — вдруг исчезло. На смену пришло ледяное, кристально чистое спокойствие.
Она подошла к нему и молча протянула руку.
— Олег, положи кисть.
Голос ее был тихим, но в нем появилась такая сталь, что Олег вздрогнул и уставился на нее, как на незнакомого человека. В его мире люди кричали, спорили, плакали. Но так — тихо и абсолютно — ему еще никто не приказывал.
— Мам, ты чего? Я же по-хорошему. Тут делов-то на пару минут.
Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.
— Я сказала, положи кисть.
Она не повысила голоса. Она просто смотрела ему в глаза. И в ее взгляде он не увидел ни обиды, ни слабости. Он увидел границу. Непроходимую.
Его рука сама собой опустилась. Лидия Петровна аккуратно взяла у него из рук банку и кисть, плотно закрыла крышку и поставила на пол.
— Продажи не будет, Олег.
— То есть как? — растерялся он. — Мам, мы же договорились… я уже с риелтором…
— Ты договорился. Ты решил. Ты все рассчитал. Только ты забыл спросить меня. Не как функцию, не как ресурс, а как человека, который здесь живет.
Она выпрямила спину, и казалось, стала выше ростом.
— Этот дом — наш с отцом. И пока мы живы, здесь будут эти царапины, этот старый диван и эти пионы в саду. Потому что это не актив. Это наша жизнь.
Из комнаты вышел Андрей. Он услышал незнакомые интонации в голосе жены. Он посмотрел на ее лицо, на растерянное лицо сына, на банку с краской у порога. И все понял.
Он молча подошел и встал рядом с женой. Просто встал рядом, положив ей руку на плечо.
Лидия Петровна кивнула на коробки в коридоре.
— И вещи свои забери, пожалуйста. Все. У вас же ремонт, пыльно. Нехорошо, если испортятся. Возвращать грязными будет неудобно.
Последняя фраза была сказана с убийственной вежливостью.
Олег смотрел то на мать, то на отца, и в его глазах плескалось непонимание. Его стройная, логичная картина мира рухнула.
Он впервые в жизни столкнулся с родителями, которые перестали быть просто… родителями. Они стали людьми со своей волей.
Он молча развернулся и ушел. Даже не попрощался.
Лидия Петровна подошла к косяку и кончиками пальцев провела по выцветшей черточке «Света 1 класс». Она защитила не просто царапины. Она защитила себя.
После того дня дети не звонили две недели. Раньше Лидия Петровна извелась бы от тревоги, но сейчас она ощущала только непривычную легкость. Воздуха в квартире стало больше.
Однажды вечером, поливая герань на балконе, она сказала мужу:
— Андрей, а может, и правда продадим?
Он оторвался от газеты, удивленно посмотрев на нее поверх очков.
— Как это? Ты же… Ты так его защищала. Я думал, это все, конец.
— Я защищала не стены, Андрей. Я защищала наше право решать. А теперь, когда мы его отстояли… я хочу им воспользоваться.
Она присела рядом с ним на старый диванчик.
— Зачем нам этот огромный музей прошлого, по залам которого мы бродим вдвоем? Мы держимся за него, потому что боимся, что больше ничего не будет. А я больше не хочу бояться. Я хочу жить.
— И куда же ты хочешь, Лида? — он взял ее за руку.
— Я не знаю. Может, в маленький домик, где будет сад. И собака. Я всегда хотела собаку, помнишь? А ты говорил — куда в квартире.
Я хочу просыпаться и слышать птиц, а не машины. Хочу лепить из глины. Я видела, в поселке есть студия. Я хочу продать квартиру не для них. А для себя.
Эта мысль, однажды показавшаяся кощунственной, теперь выглядела единственно верной.
Через месяц они нашли то, что искали. Небольшой кирпичный домик в часе езды от города, с запущенным садом и старой яблоней.
Квартиру продали быстро. Детей просто поставили перед фактом. Их реакции она почти не слушала. Олег что-то говорил про «нерациональное вложение средств», Света ахала, что «в таком возрасте это безумие».
Но это уже был просто фоновый шум.
В день переезда, когда грузчики вынесли последний ящик, Лидия Петровна остановилась у того самого косяка. Попросила у рабочих нож и аккуратно вырезала кусок дерева с драгоценными отметками.
Теперь она жила в доме, где пахло деревом и землей. Утром ее будил не шум машин, а требовательный лай Арчи — золотистого щенка, которого она всегда хотела, но откладывала «на потом».
«Потом» наступило.
Она записалась в местную студию керамики. Впервые за сорок лет ее руки коснулись не теста для пирогов, а прохладной, податливой глины. Она создавала неуклюжие, кривоватые, но живые чашки и тарелки.
Ей нравилось ощущать, как под ее пальцами бесформенный комок обретает смысл. Казалось, она лепит не глину, а свою собственную, новую жизнь.
Дети приезжали. Редко, по выходным. Привозили дорогие подарки и городскую суету. Они ходили по небольшим комнатам, с удивлением разглядывая ее поделки на полках и спящего у камина Арчи.
Они не были монстрами. Просто их «идеальная жизнь» оказалась слишком тесной для старых царапин на косяках и нерациональной любви к пионам.
Однажды Олег, разглядывая кривоватую, но яркую вазу, сказал:
— Удивительно. Никогда бы не подумал, что ты… это.
— Я и сама не думала, — улыбнулась Лидия Петровна, почесывая Арчи за ухом. — Я думала, что моя работа — растить вас. И я ее закончила. Оказалось, есть и другие проекты.
Она больше не ждала их звонков. Она не обижалась, что они не зовут ее в свои идеальные дома.
Вечером она сидела на крыльце с мужем, смотрела на закат и пила чай из своей собственной, кривобокой, но самой любимой на свете чашки.
Она вырастила прекрасных, успешных детей. Вот только теперь она поняла, что это было лишь одной, пусть и самой важной, главой ее жизни. А впереди была еще целая книга.
Эпилог
Прошло два года. Золотистый щенок Арчи превратился в большого, ленивого и бесконечно доброго пса, который считал своей главной обязанностью охранять хозяйскую мастерскую.
Мастерской стала старая веранда, которую Андрей утеплил и остеклил. Теперь здесь пахло глиной, скипидаром и сухими травами, которые Лидия Петровна развешивала под потолком.
На полках теснились ее творения — уже не такие неуклюжие, как первые. Они были шероховатыми, живыми, в каждом — отпечаток ее пальцев, ее настроения.
В один из октябрьских дней, когда сад утопал в багрянце, к дому подъехала машина Светы. Она теперь приезжала одна, без мужа и детей. Сначала это были визиты вежливости, но постепенно они превратились в потребность.
Света вошла на веранду, присев на краешек табуретки. Она долго смотрела, как мать, не говоря ни слова, работает за гончарным кругом. В этом было что-то завораживающее, медитативное.
— Знаешь, мам, — вдруг сказала Света, нарушив мерное жужжание круга. — Кажется, мы с Вадимом разводимся.
Лидия Петровна не остановилась. Ее руки продолжали уверенно формировать стенки будущего кувшина. Она не ахнула, не стала причитать и задавать вопросы. Она просто спросила:
— Тебе помочь с переездом?
Света удивленно подняла на нее глаза. Она ждала чего угодно — советов, жалости, упреков. Но не этого простого, делового вопроса.
— Не знаю пока. Все сложно. Он говорит, это нерационально — делить дом. Что лучше продать и поделить деньги. Говорит, что так будет логично.
Она произнесла эти слова — «нерационально», «логично» — и горько усмехнулась.
— Я раньше думала, что это самое главное. Чтобы все было правильно, по плану. Построила идеальный дом, идеальную семью.
А сейчас смотрю на всю эту нашу «идеальную жизнь»… и не понимаю, кто ее придумал и зачем. В ней нет воздуха.
Лидия Петровна остановила круг. Взяла влажную губку и аккуратно сгладила неровности на глине.
— Никто не придумывал. Просто в какой-то момент начинаешь жить по чужим правилам и забываешь спросить себя, а чего хочешь ты.
Она посмотрела на дочь. Не свысока, не с позиции обретённой мудрости. А как равная. Как женщина, которая тоже когда-то заблудилась.
На стене веранды, в простой деревянной раме, висел тот самый кусок дверного косяка.
Он больше не был частью дома, который нужно было продать. Он стал произведением искусства. Артефактом.
Символом того, что прошлое можно уважать, не становясь его заложником.
— Олег звонил, — сказала Света, переводя взгляд на старое дерево. — Жаловался, что ты не берешь трубку.
— Я была в саду, — спокойно ответила Лидия. — Перезвоню. Или он перезвонит. Это теперь не так важно.
В тот вечер они долго сидели со Светой на крыльце, укутавшись в пледы. Они не говорили о разводе. Они говорили о сортах яблок, о смешных повадках Арчи, о том, как правильно обжигать глазурь.
Когда дочь уехала, Андрей обнял жену за плечи.
— Думаешь, она справится?
— Конечно, — ответила Лидия, глядя на звезды. — Она наша дочь. В ней тоже есть стержень. Просто ей, как и мне, понадобилось время, чтобы его нащупать.
Она больше не строила кораблей для других. Она создавала свой маленький, несовершенный, но удивительно уютный мир.
И оказалось, что в этом мире есть место для всех. Даже для взрослых детей, которые только учатся сходить со своих идеальных маршрутов, чтобы просто выпить чаю на крыльце дома, где их любят, но ничего от них не ждут.
