— Ключ не подходит… — растерянно пробормотало за дверью. — Машенька, у тебя там что, заклинило?
Маша замерла посреди коридора, сжимая в руке влажную тряпку. Голос бывшей свекрови, Тамары Павловны, прозвучал так обыденно, будто она имела полное право стоять на этой лестничной клетке и пытаться своим ключом открыть дверь в квартиру, где ее сын не появлялся уже три года. Три года, два месяца и одиннадцать дней. Маша считала.
Она глубоко вдохнула, подошла к двери и повернула новый, только сегодня установленный замок. Щелчок прозвучал оглушительно громко в тишине подъезда. Дверь осталась закрытой.
— Маша, открой, я не поняла, что с замком? — Голос Тамары Павловны стал настойчивее, в нем зазвенели требовательные нотки.
Маша прислонилась лбом к прохладному металлу двери. Сколько можно было это терпеть? Эти внезапные визиты под предлогом «просто мимо шла, дай думаю, загляну». Эти ревизии в холодильнике с комментариями: «Опять сосиски? Дима такое не ел». Эти вздохи у окна: «Пыльно-то как. А я ведь говорила, что эти ваши новомодные жалюзи — один сборник грязи».
— Тамара Павловна, — Машин голос был тихим, но твердым, — уходите, пожалуйста.
За дверью наступила тишина. Видимо, бывшая свекровь переваривала услышанное. Она привыкла, что Маша молчит, поджимает губы, но терпит. Всегда.
— Что значит «уходите»? Ты что, не откроешь мне? Я вообще-то не с пустыми руками, пирожков с капустой напекла. Дима их обожает.
Сердце ухнуло куда-то вниз. Дима. Вечный, вездесущий Дима, который не жил здесь давным-давно, но его призрак постоянно витал в воздухе, заботливо поддерживаемый матерью.
— Ваш сын тут три года не живет, — произнесла Маша, сама удивляясь своему спокойствию. — Замки я поменяла. Прекратите сюда ходить.
Это была правда. Голая, выстраданная правда, которую она так долго боялась произнести вслух.
— Как… поменяла? — в голосе женщины за дверью прозвучало неподдельное изумление, сменившееся ледяным гневом. — Ты какое право имела? Это и квартира моего сына! Он тут прописан!
— Он выписался два с половиной года назад, — так же ровно ответила Маша. — Квартира моя. И я вас прошу больше не приходить.
За дверью послышалось прерывистое дыхание. Потом — резкий стук. Не в дверь, а будто кулаком по стене.
— Ты еще пожалеешь об этом, Маша! Пожалеешь! Ты у меня сына отняла, а теперь и память о нем хочешь вытравить! Думаешь, я не знаю, что ты там делаешь? Думаешь, я не вижу?!
Маша не ответила. Она просто стояла, слушая удаляющиеся по лестнице тяжелые, шаркающие шаги. Когда все стихло, она медленно сползла по двери на пол. Руки дрожали. Не от страха, а от запоздалого выплеска напряжения, которое она копила в себе все эти годы. Она сделала это. Она наконец-то провела границу.
К вечеру стало хуже. Телефон начал разрываться. Сначала звонила сама Тамара Павловна. Маша сбрасывала. Потом подключилась «тяжелая артиллерия» — Светлана, сестра Димы. Маша со Светой никогда особо не дружили, их отношения всегда были натянуто-вежливыми. Света считала Машу слишком простой, «без огонька», недостойной ее блистательного брата.
После пятого пропущенного от Светланы Маша все-таки взяла трубку.
— Слушаю.
— Маша, ты в своем уме? — без предисловий набросилась на нее золовка. — Что ты устроила? Мать пришла домой зеленая, давление подскочило, пришлось «скорую» вызывать! Тебе лишь бы ее довести!
— Я всего лишь попросила ее не приходить ко мне без приглашения, — устало ответила Маша, массируя виски.
— Попросила? — язвительно хмыкнула Света. — Ты выставила ее за дверь, как собаку! Поменяла замки в квартире, где каждая вещь помнит Диму! Мать приходит туда, чтобы хоть как-то почувствовать его рядом, а ты… Ты всегда была эгоисткой.
— Света, в этой квартире каждая вещь помнит не Диму, а мои деньги и мой ремонт, — отрезала Маша. — И если твоя мама хочет почувствовать сына рядом, почему бы ей не поехать к нему? Адрес, я надеюсь, вам известен?
В трубке повисло тяжелое молчание. Этот вопрос всегда был запретной темой. Дима уехал «на заработки» в другой город. Так гласила официальная версия для всех. Уехал поднимать какой-то большой проект, детали которого были туманны и расплывчаты. Он звонил матери, редко и коротко, никогда не давал точного адреса, только номер почтового ящика «до востребования», куда Тамара Павловна слала ему посылки с домашними заготовками и шерстяными носками.
— При чем тут это? — наконец нашлась Света. — Мы говорим о твоем чудовищном поступке! Мать в обморок чуть не упала, когда поняла, что ты ее просто вычеркнула!
— Я вычеркнула не ее, а прошлое, которое она мне постоянно навязывает, — Маша чувствовала, как внутри закипает глухая ярость. — Я три года живу одна! Я работаю, плачу за эту квартиру, содержу ее. Почему я должна терпеть постоянные вторжения в свою жизнь и свое пространство? Почему ваша мама считает, что имеет право приходить сюда, когда ей вздумается, и рассказывать мне, как я неправильно живу?
— Потому что она мать! — выкрикнула Света. — И она волнуется! Она думает, что ты там… что ты там не одна!
Маша горько усмехнулась. Вот оно что. Вот главная причина. Ревность. Не только к квартире, но и к ее гипотетической новой жизни.
— Даже если я не одна, Света, это не ваше дело. Мы с Димой в разводе. Официально.
— Развод — это бумажка! — не унималась та. — А есть человеческие отношения! Мать хочет забрать Димочкины вещи, его альбом с фотографиями, его гитару… Ты ведь все равно это выбросишь.
Маша посмотрела в угол комнаты. Там, в чехле, стояла старая семиструнная гитара. Дима не играл на ней лет пять до своего отъезда. Альбом с детскими фотографиями лежал на антресолях. Вещи… пара свитеров и старые джинсы, которые она давно собиралась отдать в благотворительность.
— Пусть придет и заберет. Завтра, в два часа. Я вынесу ей все на лестничную клетку. В квартиру она не войдет.
Сказав это, Маша нажала на отбой. Она чувствовала себя выжатой до последней капли. Ночью ей снилось, что она снова и снова поворачивает ключ в старом замке, а дверь не открывается, и с той стороны смеется Тамара Павловна.
На следующий день ровно в два часа Маша выставила в коридор две большие картонные коробки и гитару в чехле. В одной коробке лежала одежда, в другой — всякая мелочь: тот самый альбом, стопка старых дисков, какие-то грамоты со школьных олимпиад, сломанный плеер. Хлам, который она берегла из непонятного чувства долга.
Тамара Павловна пришла не одна. Под руку ее поддерживала Света. Обе были одеты в черное, будто на траурную церемонию. Бывшая свекровь выглядела осунувшейся, под глазами залегли темные тени. Но во взгляде, которым она впилась в Машу, когда та открыла дверь, плескалась неприкрытая ненависть.
— Вот, — Маша кивнула на коробки. — Здесь все.
Света презрительно скривила губы.
— Могла бы и в квартиру пригласить. Неужели мать не заслужила даже чашки чая в доме, где вырастила сына?
— Этот дом построили за два года до нашей с Димой свадьбы, — спокойно парировала Маша. — Он здесь никого не растил. Забирайте вещи и, пожалуйста, уходите.
Тамара Павловна шагнула вперед и вдруг вцепилась в коробку с мелочами. Ее пальцы, унизанные старомодными золотыми кольцами, начали лихорадочно перебирать содержимое. Она вытащила альбом, отбросила его в сторону. Вытащила стопку дисков. Снова отбросила.
— Где оно? — прошипела она, глядя на Машу.
— Что «оно»? — не поняла та.
— Не прикидывайся! Ты прекрасно знаешь! Папка! Синяя папка с документами!
Маша нахмурилась. Она перебирала вещи Димы сотню раз. Никакой синей папки она не помнила.
— Я не знаю ни о какой папке. Здесь все, что осталось от вашего сына.
— Врешь! — взвизгнула Тамара Павловна, и ее лицо исказилось. — Ты ее спрятала! Ты хочешь и это себе забрать! Последнее, что у него есть!
Света положила руку матери на плечо.
— Мама, успокойся. Давай дома посмотрим. Может, она в другой коробке.
Но бывшую свекровь уже несло.
— Она все забрала! Квартиру забрала, сына моего из дома выжила, а теперь последнее отнимает! Я знаю, ты специально это сделала! Чтобы он никогда не смог вернуться! Чтобы ему не на что было опереться!
Маша смотрела на эту сцену, и ледяное понимание начало прорастать в ее душе. Дело было не в гитаре и не в фотографиях. Дело было в какой-то папке. И, видимо, в ней было нечто очень важное.
— Тамара Павловна, я понятия не имею, о чем вы, — повторила Маша, чувствуя, как внутри все холодеет. — Димка сам собирал свои вещи перед отъездом. Он ничего не говорил мне ни о какой папке.
Воспоминания о том дне были мутными и рваными. Скандал. Крик. Хлопнувшая дверь. Дима тогда был сам не свой. Глаза бегают, руки трясутся. Он бросал в сумку первые попавшиеся вещи, что-то бормотал про «новый шанс», «большие возможности», «надо все начать с нуля». Маша тогда подумала, что у него другая женщина. Это было самое простое и логичное объяснение. Она кричала ему вслед, что ненавидит его, что он предатель. Он не обернулся.
И только спустя месяц, когда ей начали звонить незнакомые люди с тихими, вкрадчивыми голосами и интересоваться, когда вернется ее муж, который задолжал им «некоторую сумму», Маша начала понимать, что дело было совсем не в женщине.
— Ты все врешь! — Тамара Павловна ткнула в нее пальцем. — Он бы не оставил самое ценное! Документы на землю! Дедовский пай! Он хотел его продать, чтобы… чтобы начать свое дело! А ты спрятала их!
Земля. Какой-то участок, который Диме достался от деда по отцовской линии. Он и сам про него почти не вспоминал. Пыльная бумажка, свидетельство о собственности, валялась где-то среди старых счетов за квартиру. Дима махал рукой: «Да кому нужна эта земля в Тьмутаракани, там бурьян по пояс».
И вдруг Машу пронзила догадка. Острая, как игла. Она вспомнила. За неделю до ухода Дима вдруг начал разыскивать эту бумажку. Перерыл все ящики. Спрашивал у нее, не видела ли она. Маша тогда не придала этому значения. А потом… потом он уехал.
— Я не брала никаких документов, — сказала она глухо. — Он сам их искал. И, видимо, нашел.
— Не нашел! — отрезала Света. — Он бы сказал матери. Он звонил после отъезда, спрашивал, не у нас ли они. Сказал, что, наверное, в спешке у тебя оставил. Мать потому и ходила к тебе все это время! Она надеялась найти! Она не для того твой холодильник проверяла, а искала, куда ты могла их переложить!
Мир качнулся. Три года. Три года постоянного нервного напряжения, ощущения себя под микроскопом, чувства вины и раздражения… А причина была в этом? Не в материнской ревности, не в желании контролировать, а в поиске какой-то дурацкой папки?
— Она не искала. Она меня изводила, — тихо сказала Маша. — И я ничего не брала. Если он их не нашел, значит, он их потерял. Или…
Она осеклась. Или он их взял с собой, а матери сказал, что оставил у Маши. Чтобы был повод. Чтобы мать ходила к ней, контролировала, не давала ей начать новую жизнь. Чтобы держать ее на коротком поводке даже на расстоянии. Эта мысль была настолько чудовищной, что Маша невольно отшатнулась. Дима, ее тихий, немного инфантильный Дима… был способен на такую многоходовую, жестокую манипуляцию?
— Или что? — впилась в нее взглядом Света.
— Ничего, — Маша покачала головой. — Забирайте коробки. Больше мне вам сказать нечего.
Она начала закрывать дверь, но Тамара Павловна вдруг шагнула вперед и просунула в щель ногу в стоптанном ботинке.
— Нет. Я не уйду, пока не обыщу квартиру.
— Я вызову полицию, — безжизненным голосом пообещала Маша.
— Вызывай! — выкрикнула бывшая свекровь. — Пусть все видят, как ты издеваешься над пожилой женщиной! Пусть все знают, что ты воровка!
В этот момент на площадку вышла соседка сверху, Валентина Сергеевна, грузная женщина с вечно недовольным лицом и маленькой собачкой на поводке.
— Что за шум? Опять вы, Тамара? — неодобрительно спросила она, глядя на бывшую свекровь. — Я же говорила вам, оставьте девочку в покое. Сколько можно кровь ей пить?
— А вы не лезьте не в свое дело! — огрызнулась Света.
— Это мое дело, когда у меня под дверью орут так, что люстра трясется! — парировала Валентина Сергеевна. — Машенька, закрывай дверь. А вы, гражданочки, если не разойдетесь, я сама участковому позвоню. Он быстро вам объяснит про нарушение общественного порядка.
Вид решительной соседки и упоминание участкового подействовали. Света подхватила мать под руку.
— Пойдем, мама. С ней бесполезно говорить. Мы найдем другой способ.
Тамара Павловна бросила на Машу последний взгляд, полный яда.
— Ты ответишь за все, — прошипела она.
Маша захлопнула дверь и привалилась к ней спиной. Она слышала, как Света пытается поднять коробки, как они уходят, гремя по лестнице. А потом наступила тишина. Абсолютная, звенящая тишина в ее собственной, наконец-то только ее, квартире.
Она прошла на кухню, налила воды из-под крана и выпила залпом. Руки все еще дрожали. Синяя папка. Значит, все эти три года были не про то, что она плохая невестка, а про эту папку. Но от этого было не легче. Наоборот, вся ситуация приобрела какой-то уродливый, фарсовый оттенок. Ее мучили, ее жизнь превращали в ад из-за клочка земли в глуши, который ее бывший муж, скорее всего, сам же и умыкнул, обставив все так, чтобы она осталась крайней.
Маша села за стол и обхватила голову руками. Что же за человек был рядом с ней все эти годы? Человек, который сбежал от долгов, бросив ее одну разбираться с последствиями. Человек, который натравил на нее собственную мать, чтобы та не давала ей жить спокойно. Она вспомнила, как через полгода после его ухода продала бабушкину дачу, чтобы отдать самый крупный и страшный долг. Те люди больше не звонили. Дима об этом не знал. И никогда не узнает. Она сделала это не для него. Она сделала это для себя, чтобы спать спокойно.
Вечером, разбирая старые бумаги на антресолях, которые она решила наконец-то выбросить, ее рука наткнулась на плотный картонный конверт, засунутый между старыми журналами. Внутри лежало то самое свидетельство о собственности на землю и несколько пожелтевших листов. Это не была синяя папка. Но это были те самые документы.
Она смотрела на них, и в голове не было ни одной мысли. Он их не нашел. Просто не догадался посмотреть здесь. Он был так поглощен паникой и сборами, что просто забыл, куда сам же их и сунул. А вся эта трехлетняя драма была построена на его рассеянности и ее, Машином, молчаливом терпении.
Она подошла к окну. Внизу, на скамейке у подъезда, сидел сгорбленный силуэт. Тамара Павловна. Она просто сидела и смотрела на окна Машиной квартиры. Ждала. Надеялась.
Маша взяла документы. Подошла к входной двери, открыла ее, спустилась на один пролет и положила конверт на почтовый ящик квартиры, где жили Света с матерью. Не позвонила. Не постучала. Просто положила и ушла.
Вернувшись в свою квартиру, она заперла дверь на все новые замки. Она не чувствовала ни облегчения, ни злорадства. Только огромную, всепоглощающую усталость. История с Димой, его семьей, его долгами и его землей была для нее закончена. Не было никакого примирения. Не было прощения. Была только точка. Жирная, тяжелая точка, поставленная в конце длинной и мучительной главы ее жизни. Теперь впереди был чистый лист. И это было самое главное.
